Макс Бирбом - Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви
Она завидовала Мелизанде, столь проворной и веселой в своем усердии, ждущей дня, когда ее суженый скопит довольно, чтобы открыть свое небольшое кафе, а ее взять в жены и буфетчицы. Ах, иметь бы цель, предназначение, застолбить в мире место, подобно этому верному созданию!
— Можно тебе помочь, Мелизанда? — спросила она, пробираясь по забросанному полу.
Мелизанду, прихлопывавшую кучу нарядов, такое предложение позабавило.
— Мадмуазель владеет своим искусством. Вмешаюсь ли я в него? — воскликнула она, показав на малахитовую шкатулку.
Зулейка посмотрела сначала на шкатулку, затем с благодарностью на горничную. Искусство фокуса — как же она его позабыла? Вот ее утешение и предназначение. Она будет работать, как не работала никогда. Она была уверена, что способна на большее. Она себе призналась, что не всегда прилежна была в выступлениях и репетициях, полагаясь больше на личное обаяние. И вчера она не единожды оплошала. Бравурный номер с Демонической Рюмочкой для Яиц совершенно был непристоен. Может, зрители не заметили, но заметила она. Надо стремиться к совершенству. Через пару недель выступать в «Фоли-Бержер»! А что, если… нет, прочь эту мысль! Но мысль не уходила. Что, если в Париже взяться за то, что уже не раз она подумывала привить к своему репертуару, — зa Дерзкий Наперсток?
Эта идея воодушевила ее. Что, если весь ее нынешний репертуар — лишь преходящий период, самое начало, ранняя манера ее искусства? Она вспомнила, как великолепно вчера подменила запонки на серьги. Но ах! ее лицо застыло, погас свет в глазах. За одним воспоминанием следом пришли другие.
Когда она бежала с Брод-стрит, окно Ноукса затмило все остальное. Теперь перед глазами снова появилось окно повыше, девушка, щеголяющая в ее сережках, насмехающаяся над ней. «Он мне сам их надел!» — снова прозвучало в ушах, щеки вспыхнули. Хорошо он придумал, не поспоришь — отличная мелкая месть, вполне в его духе! «Поцеловал на улице, все видели» — превосходно, превосходно! Зулейка заскрежетала зубами. И сразу после она догнала его и с ним дошла до плавучего дома? Возмутительно! И на ней были его запонки! На которые она ему указала, когда…
Шкатулка для драгоценностей стояла открытая, готовая принять ее сегодняшние украшения. Очень спокойно Зулейка подошла. В углу верхнего отделения лежали две крупные белые жемчужины — жемчужины, тем или иным образом так много для нее значившие.
— Мелизанда!
— Мадмуазель?
— Не хочешь сделать небольшой подарок своему жениху, когда поедем в Париж?
— Je voudrais bien, mademoiselle.[118]
— Тогда возьми это, — сказала Зулейка, протянув ей запонки.
— Mais jamais de la vie! Chez Tourtel tout le monde le dirait millionaire. Un gargon de café qui porte au plastron des perles pareilles… merci![119]
— Скажи ему, пусть говорит, что мне их подарил покойный герцог Дорсетский, я их подарила тебе, а ты ему.
— Mais…[120]— протест замер на губах Мелизанды. Вдруг для нее жемчужины перестали быть безделушками конечными и неуместными — она в один миг представила их обращение в мраморные столики, пивные бокалы, домино, абсенты с сахаром, черные блестящие папки с еженедельными бухгалтерскими отчетами, ежедневные отчеты, сухие вермуты, вермуты с черносмородиновым ликером…
— Мадмуазель так отрадна‚ — сказала Meлизанда, забрав жемчужины.
В этот момент Зулейка действительно выглядела весьма отрадно. Вид этот оказался преходящ. Сделанное герцогом, поняла она, никак не отменить. Эта мерзкая, наглая девчонка постарается, чтобы все узнали. «Он мне сам их надел». Ее серьги! «Поцеловал на улице, все видели. Он меня любил»… Он, во всяком случае, прокричал: «Зулейка!» — все, кто там был, слышали. Это уже что-то. Но с каким удовольствием все старушенции в мире будут качать головой: «Нет, дорогая, поверьте! Дело было вовсе не в ней. Знающие люди говорят, что…» — и так далее в том же роде. Зулейка знала, что он многим студентам сообщил о желании умереть ради нее. Но те, бедняги, не могли этого засвидетельствовать. И господи! Если усомниться в побуждениях герцога, можно и в их побуждениях усомниться!.. Но многие из них тоже кричали: «Зулейка!». И, конечно, любая хоть что-нибудь из первых рук знающая непредвзятая личность скажет, что совершенный абсурд делать вид, будто все случилось не совершенно и исключительно ради Зулейки… И, конечно, некоторые наверняка оставили письменные свидетельства о своем намерении. Она вспомнила мистера Крэддока, который за ланчем хотел прочитать сделанное в ее пользу завещание. Да, про многих найдутся прямые доказательства. Но про других скажут, что они погибли, пытаясь спасти товарищей. Появится куча нелепых, притянутых за уши теорий, прямые вымыслы, которые нельзя будет опровергнуть…
— Мелизанда, этот бумажный хруст меня с ума сводит! Прекрати! Не видишь, что нужно меня раздеть?
Горничная поспешила к ней и легкими проворными пальцами начала ее раздевать.
— Mademoiselle va bien dormir — ça se voit,[121] — промурлыкала она.
— Не думаю, — сказала Зулейка.
Но успокоительно на нее подействовало раздевание и еще успокоительнее — сидение в одной ночной рубашке перед зеркалом, в то время как Мелизанда неспешно и мягко, уверенно и прядь за прядью расчесывала ей волосы.
В конце концов, какая разница, что думает свет. Пусть свет нашептывает и наговаривает в свое удовольствие. Клеветать и очернять, умалять и уничижать — этим свет занят всегда. Но великие дела остаются великими, славные дела — славными. Не думая о том, что скажет свет, спустились сегодня под воду эти мужи. Свой поступок они совершили ради нее и себя, и только. Им самим этого было довольно. Разве не должно быть довольно и ей? Ну конечно, конечно, довольно. Грех ей жаловаться.
По ее знаку Мелизанда прекратила свои ритмические заботы и — на сей раз без оберточной бумаги — доделала то, что оставалось доделать с сундуками.
— Мы знаем, ты и я, — прошептала Зулейка восхитительному существу в зеркале; восхитительное существо ей в ответ кивнуло и улыбнулось.
Они вдвоем знали.
Но между ними, счастливыми, поднялась и проплыла тень. То был призрак человека, который — они-то знали — умер безразлично и жестокосердно.
Явилось и жуткое привиденьице погибшего позже и недостойно.
И вот друг за другом нахлынула целая толпа призраков, призраков тех, кто умер и больше не мог умереть; несчастных призраков тех, кто сделал, что смог, и не мог теперь ничего.
Ничего? Разве еще не довольно? Дама в зеркале посмотрела на даму в комнате поначалу с упреком, затем — разве они не сестры? — с пониманием, затем с жалостью. Обе закрыли лица руками.
Тут даму в комнате посетила украдкой мысль, мучившая недавно ее на Иуда-стрит… мысль о заразительности примера…
И вот, с замершим дыханием и колотящимся сердцем, встала она, невидяще глядя на даму в зеркале; вот она обернулась и подбежала к столику, где стояли две ее книги. Она схватила «Брэдшо»,
Всякий увидевший, как некто обратился к «Брэдшо», спешит вмешаться.
— Мадмуазель мне позволит искать, что она ищет найти? — спросила Мелизанда.
— Уймись, — сказала Зулейка. Мы всегда тому, кто захотел встать между нами и «Брэдшо», поначалу отказываем.
Но затем мы всегда принимаем его вмешательство.
— Узнай, есть ли тут прямой поезд в Кембридж, — сказала Зулейка, протянув ей книгу. — Если нет… Ну, выясни, как туда добраться.
Мы во вмешавшемся никогда не бываем уверены. Да и сам он, когда доходит до дела, сомневается в своих силах. С переходящим в раздражение подозрением Зулейка наблюдала робкие и суетливые изыскания.
— Хватит! — сказала она вдруг. — Я куда лучше придумала. Сходи как можно раньше на станцию. Поговори с начальником. Закажи дополнительный поезд. Скажем, на десять часов.
Поднявшись, она потянулась. Губы раскрылись в зевке и сошлись в улыбке. Обеими руками она убрала волосы с плеч и скрутила их некрепким узлом. Очень быстро она нырнула в постель и очень скоро заснула.
Примечания
1
Зд.: досточтимой матери питающей (лат.). — Здесь и далее прим. пер.‚ если не указано иное.
2
Протестантские мученики Хью Латимер (ок. 1487–1555) — член кембриджского колледжа Клэр, епископ Вустерский и капеллан короля Эдуарда VI, и Николас Ридли (ок. 1500–1555) — епископ Лондонский и Вестминстерский, были сожжены по указанию Марии I Тюдор 16 октября 1555 г.
3
Теодор Моммзен (1817—1903) — немецкий историк, классический филолог, в 1902 г. получивший Нобелевскую премию по литературе за труд «Римская история» (Römische Geschichte, 1854—1856).
4
«Не было нечестия, дикости, святотатства, которого они не совершили» (лат.).
5
Имеются в виду железнодорожные справочники — Bradshaw Guide, изначально составленный английским картографом Джорджем Брэдшо и выходивший в издательстве W. J. Adams B 1839–1903 гг., и А. В. С. Alphabetical Railway Guide, выходивший в 1853–2007 гг.
