Альберто Моравиа - Конформист
— Прошу вас отвезти меня в гостиницу.
— Господи… что здесь такого? На одну минутку!
Я сел к вам в машину только потому, что опаздывал, мне было удобно, чтобы вы меня подвезли… поэтому отвезите меня в гостиницу.
Странно, мне, напротив, показалось, что вам хочется, чтобы вас похитили. Все вы таковы, любите, чтобы к вам применили насилие.
— Уверяю вас, вы ошибаетесь, разговаривая со мной подобным образом… я совершенно не такой, как вы думаете… я уже сказал вам это и повторяю еще раз.
До чего вы подозрительны… я ничего не думаю… ну-ка, перестаньте так смотреть на меня.
Вы сами этого хотели, — сказал Марчелло и поднес руку к внутреннему карману пиджака. Уезжая из Рима, он взял с собой маленький пистолет, но, чтобы не вызывать подозрений у Джулии, не оставлял его в чемодане, а все время носил с собой. Он вытащил оружие из кармана и осторожно, чтобы не видел шофер, навел его на старика. Тот смотрел на Марчелло с ласковой иронией, потом опустил глаза. Марчелло увидел, что старик внезапно посерьезнел и на лице его появилось недоуменное, непонимающее выражение. Марчелло сказал: — Видели? А теперь прикажите шоферу отвезти меня в гостиницу.
Старик сразу схватил рупор и выкрикнул название гостиницы Марчелло. Машина замедлила ход, свернула на соседнюю улицу. Марчелло положил пистолет в карман и сказал:
— Теперь все в порядке.
Старик не ответил. Он вновь казался удивленным и внимательно рассматривал Марчелло, словно изучая его. Машина выехала на набережную, покатила вдоль парапета. Марчелло вдруг узнал вход в гостиницу с вертящейся дверью под стеклянным навесом. Автомобиль остановился.
— Позвольте мне подарить вам этот цветок, — сказал старик, вынимая из вазочки гардению и протягивая ее. Марчелло заколебался, и старик прибавил: — Для вашей жены.
Марчелло взял цветок, поблагодарил и выскочил из машины перед шофером, стоявшим у открытой дверцы с непокрытой головой. Ему показалось, что он услышал, а может, это была галлюцинация, голос старика, сказавшего по- итальянски:
— Прощай, Марчелло.
Не оборачиваясь, сжав гардению двумя пальцами, он вошел в гостиницу.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Марчелло подошел к стойке портье и попросил ключ от номера.
Он наверху, — сказал портье, глянув в ячейку, — его взяла ваша жена, она поднялась с одной синьорой.
— С синьорой?
— Да.
Взволнованный после встречи со стариком и вместе с тем необыкновенно счастливый оттого, что одно лишь известие о том, что Лина здесь, наверху, в комнате с Джулией, так его волнует, Марчелло направился к лифту. Поднимаясь, он взглянул на часы и увидел, что всего шесть часов. У него было полно времени, чтобы под каким-нибудь предлогом увести Лину, уединиться с ней в одном из салонов гостиницы и обсудить планы на будущее. Он сделает это сразу после того, как окончательно отделается от агента Орландо, который должен звонить в семь. Это совпадение показалось ему счастливым. Пока лифт поднимался, он взглянул на гардению, которую по-прежнему сжимал в руке, и внезапно его посетила уверенность, что старик дал ему цветок не для Джулии, а для его настоящей жены, Лины. И теперь он должен был сохранить его как символ их любви.
Он поспешно пробежал по коридору до своего номера и вошел без стука. Это была большая комната с супружеской кроватью и маленькой прихожей, куда выходила ванная комната. Марчелло бесшумно подошел к двери и помедлил во тьме прихожей. Тогда он заметил, что дверь в комнату притворена и оттуда просачивается свет. Ему вдруг захотелось подглядеть за Линой так, чтобы его не видели, ему почему-то показалось, что таким образом он сможет убедиться, действительно ли она любит его. Он приник глазом к замочной скважине и стал смотреть.
На ночном столике горел свет, остальная часть комнаты была погружена в темноту. Он увидел Джулию, сидевшую в изголовье кровати, она опиралась спиной на подушки и была закутана во что-то белое — это было мохнатое полотенце. Она поддерживала полотенце обеими руками на груди, но, казалось, не могла или не хотела совладать с ним внизу — оно широко распахнулось, открывая ноги и живот. На полу, в широком кругу белой юбки, обнимая ноги Джулии обеими руками и прижимаясь лицом к ее коленям, устроилась Лина. Без всякого осуждения, напротив, как бы забавляясь и с каким-то снисходительным любопытством, Джулия, вытянув шею, наблюдала за ней, но сидя, откинувшись назад, она не могла видеть Лину полностью. Не двигаясь, Лина наконец сказала тихо:
— Ничего, если я побуду так немного?
— Ничего, но мне скоро надо одеваться.
Помолчав, Лина заговорила снова, как бы возвращаясь к прерванному разговору:
Какая ты глупышка… Что тебе от этого будет? Ты сама мне сказала, что не будь ты замужем, то ничего не имела бы против.
Может быть, я так и сказала, — ответила Джулия почти кокетливо, — чтобы не обидеть тебя… и потом, я замужем.
Подглядывавший Марчелло увидел, как Лина, продолжая говорить, разняла руки, обнимавшие Джулию, и ее ладонь медленно, настойчиво заскользила вверх по бедру Джулии, отводя кромку полотенца.
"Замужем"… — проговорила Лина с подчеркнутым сарказмом, не прекращая медленную ласку. — Надо еще посмотреть, за кем.
Мне он нравится, — возразила Джулия. Рука Лины нерешительно и вкрадчиво, словно змеиная головка, подбиралась теперь к обнажившемуся лобку Джулии. Но Джулия взяла ее за запястье и решительно отвела руку вниз, добавив снисходительно, словно гувернантка, ворчащая на неугомонного ребенка: — Не думай, что я не вижу, что ты делаешь.
Лина схватила руку Джулии, начала целовать ее тихо, задумчиво и всякий раз, словно собака, терлась о ладонь. Затем произнесла с нежностью, словно выдохнула:
— Ах ты, дурочка.
Последовало долгое молчание. Сосредоточенная страсть, сквозившая в каждом жесте Лины, поразительно контрастировала с рассеянностью и равнодушием Джулии, которая не казалась теперь даже любопытной и, хотя позволяла Лине целовать и ласкать свою руку, поглядывала вокруг, словно ища какой-нибудь предлог. Наконец она отняла руку и собралась встать, сказав:
— Ну, теперь мне в самом деле пора одеваться.
Лина проворно вскочила на ноги и воскликнула:
— Не двигайся… скажи мне только, где твои вещи… я сама тебя одену.
Выпрямившись, стоя спиной к двери, она полностью закрывала Джулию. Марчелло услышал, как жена со смехом сказала:
— Ты хочешь быть и моей горничной…
Какая тебе разница?.. Тебе все равно, а мне это так приятно!
Нет, я оденусь сама. — Из-за одетой Лины, словно раздвоившись, показалась совершенно голая Джулия, прошла на цыпочках перед глазами Марчелло и исчезла в глубине комнаты. Потом донесся ее голос: — Прошу тебя, не смотри на меня… отвернись… я тебя стесняюсь.
— Стесняешься меня?.. Но я ведь тоже женщина.
Это так говорится, что ты женщина… но смотришь ты на меня, как смотрят мужчины.
— Тогда скажи прямо: ты хочешь, чтобы я ушла?
— Нет, останься, но не смотри на меня.
Да я не смотрю на тебя, глупенькая… Очень мне нужно смотреть на тебя!
Не сердись… пойми меня: если бы ты не начала со мной так говорить, я бы теперь не стеснялась, и ты могла бы смотреть на меня сколько угодно. — Эти слова Джулия произнесла приглушенным голосом, словно в эту минуту натягивала через голову платье.
— Хочешь, я тебе помогу?
— О господи, если тебе этого действительно так хочется…
Решительно, но с неуверенностью в движениях, колеблясь, но вместе с тем держась вызывающе, воодушевленная, но и униженная Лина на мгновение показалась перед Марчелло, направляясь в ту часть комнаты, откуда доносился голос Джулии. Последовало молчание, потом Джулия воскликнула нетерпеливо, но враждебно:
— Фу, до чего же ты надоедлива!
Лина ничего не отвечала. Свет от лампы падал на пустую кровать, освещая углубление, оставленное Джулией, завернутой в мокрое полотенце. Марчелло отпрянул от замочной скважины и снова вышел в коридор.
Отойдя на несколько шагов от двери, он увидел, что в удивлении и смятении, сам того не замечая, сделал много значительный жест: машинально смял гардению, которую ему дал старик и которую он предназначал для Лины. Он уронил цветок на ковер и направился к лестнице. Марчелло спустился на первый этаж и вышел на набережную в неверном, туманном свете сумерек. Уже зажглись огни — белые, повисшие гроздьями на дальних мостах, желтые спаренные — машин, красные прямоугольные — окон, и ночь поднималась как темный дым к зеленому безмятежному небу из-за черных силуэтов шпилей и крыш на противоположном берегу. Марчелло подошел к парапету, облокотился о него и стал смотреть вниз на почерневшую Сену, которая теперь, казалось, несла в своих мутных водах полоски самоцветов и бриллиантовые круги. То, что он испытывал, было больше похоже на смертельный покой, наступающий после катастрофы, чем на смятение, царящее во время ее. Сегодня днем, в течение нескольких часов, он верил в любовь, а теперь оказался втянутым в мир беспорядочный и черствый, где настоящая любовь не имела цены, а важна была только чувственность, от самой естественной и обычной до самой чудовищной и невероятной. Разумеется, Лина не любила его, как не было любовью то, что она испытывала к Джулии, как не было любви и в его отношениях с женой, и, может быть, даже Джулия, столь снисходительная, почти соблазнявшаяся на предложения Лины, не любила его по-настоящему. В этом блистающем и непонятном мире, похожем на грозовые сумерки, сомнительные фигуры мужчин-женщин и женщин- мужчин скрещивались, раздваивались, смешивая свою двойственность, и словно намекали на некую двусмысленность, связанную, как ему казалось, с его судьбой и с абсолютной невозможностью уйти от нее. Любви не существовало, и только поэтому он мог бы быть тем, кем был до сих пор. Теперь ему надо довести до конца порученное дело, настойчиво постараться создать семью с непредсказуемой, подчиняющейся животным инстинктам Джулией. Это и была нормальность. Вне ее — все было сумятица и произвол.
