Евгения Марлитт - Дама с рубинами (др.перевод)
Маргарита бесшумно прошла по ковру и, совершенно бледная от внутреннего волнения, как привидение остановилась перед старухой.
— Что эти требования вполне основательны и законны, я знаю из других уст… из уст моего покойного отца, бабушка! — дрожащим голосом произнесла она.
Советница отшатнулась. Она была так ошеломлена, что в первую минуту не могла произнести ни слова и, вытаращив глаза, смотрела на внучку.
— Ты с ума сошла? — наконец произнесла она, — ты, кажется, хочешь уверить меня в таких вещах, которым не поверит ни один разумный человек? Твой отец? Господи помилуй!.. Да неужели этот замкнутый человек, умевший одним взглядом держать людей на почтительном расстоянии, стал бы сообщать подобные тайны такой девочке? Нет, милая моя Грета, я далеко еще не так стара, чтобы впасть в детство. Пожалуйста, не стой возле меня с видом мудреца — эта твоя мина возмущает во мне каждую каплю крови! — Она гневно отошла на несколько шагов от молодой девушки, неуверенным жестом завязала под подбородком ленты своей наколки и вытерла лоб платком, а затем после некоторого молчания продолжала: — ты так уверена в своем деле, за которое принялась так горячо?.. В таком случае я могу потребовать, чтобы ты слово в слово повторила то, что якобы сказал тебе твой отец.
— Нет, бабушка, прости, этого я не могу, — с влажными глазами ответила Маргарита, — его доверие является для меня святыней, которой я никогда не оскверню. Однако в том случае, когда нужно будет действовать за него, потому что сам он уже больше не может, я всеми силами постараюсь исполнить его последнюю волю; как раз в день своей смерти он хотел восстановить маленького брата во всех принадлежащих ему правах.
Она остановилась. Старуха разразилась гадким, насмешливым хохотом.
— Маленького брата? — дрожа от гнева, повторила она. — И у тебя хватает духа так спокойно произносить подобные ужасные вещи пред своей бабушкой, между тем как ты из-за чрезвычайной щепетильности не хочешь повторить то, что тебе было сказано? Я прекрасно знаю, почему ты так скромна! Да потому, что ты ничего определенного не знаешь; ты слышала звон, но не знаешь, где он; кое-где ты подхватила какое-нибудь отдельное неясное слово своего отца и теперь считаешь себя призванной пролить свет на эту историю. Конечно, прекрасно открыто заступаться за униженных и оскорбленных! Какое дело такой натуре, стремящейся к эффектам, что при этом будет втоптано в грязь старое имя, пользовавшееся уважением в течение многих столетий!
— Стремящейся к эффектам? — мрачно повторила Маргарита, гордо закидывая голову, — я уверена, что эта некрасивая черта, свойственная нашему времени, совершенно не затронула моей души, и спокойно могу отклонить от себя это обвинение. Я должна поверить тому, что второй брак моего отца с порядочной девушкой, получившей прекрасное образование, должен обесчестить его имя? — Она отрицательно покачала головой. — Милая бабушка, не сердись, но ведь ты — также вторая жена, а дедушка пользуется всеобщим уважением.
— Бесстыдница! — вспылила старая дама. — Как можешь ты сравнивать меня с первой попавшейся особой? Впрочем, чего ради я горячусь? — прервала она самое себя, выпрямляя свою маленькую фигурку, — вся история сводится к вымогательству со стороны родителей, пропавшая дочка не играет тут никакой роли; мы делаем ей этим незаслуженную честь; Бог знает, где она болтается!
— Она умерла, бабушка, не оскорбляй ее в гробу! — с негодованием воскликнула Маргарита. — Ты не должна делать это именно ради чести нашей семьи, потому что ты можешь обманывать себя, сколько хочешь, но она тем не менее была второй женой моего отца.
— Вот как, Грета? Тогда я спрошу тебя, где же документы, которые доказывают это? Предположим, что все обстоит действительно так, как утверждают люди в пакгаузе и что ты поддерживаешь в своем непонятном ослеплении; предположим, что действительно неожиданная смерть помешала ему объявить открыто об этом тайном браке. Тогда в его бумагах должно было найтись хотя что-нибудь, касающееся этого; однако там не было ничего подобного, ни малейшей маленькой заметки, не говоря уже о каких-либо свидетельствах или документах. Но я иду дальше; я даже предполагаю, что эти документы действительно существовали. В таком случае мы должны прийти к тому выводу, что покойный сам уничтожил их, так как не хотел, чтобы это дело получило огласку, и этого, по-моему, должно быть достаточно для тебя, чтобы отказаться от безумной мысли считать себя исполнительницей его последней воли.
Маргарита отскочила, как будто наступив на ядовитую змею.
— Ты ни в каком случае не можешь говорить это серьезно, бабушка; что сделал тебе мой отец, что ты обвиняешь его в таком мошенничестве? Его колебание, его страх пред мнением света, пред предрассудками, этим Молохом, который поглощает счастье стольких людей, — как жестоко наказуются они в эту минуту! Как эта роковая слабость отмстила за себя еще при его жизни ужасными мучениями внутреннего разлада! Потом эта смерть, этот ужасный конец, который не дал ему загладить на земле свою вину. Но я знаю, что он хотел. Слава Богу, что я это знаю, что могу снять с его памяти такое подозрение, такое пятно!
— И при этом разнести скандал по всему свету? Не так ли, Грета? — язвительно дополнила бабушка. — О, как ты ослеплена! Но в этом виноват современный идеализм, слепо ударяющийся о стены, не спрашивая при этом, что рушится; ты можешь понимать слова отца, как хочешь, я остаюсь при том, что он желал сохранить покров над этим темным местом его жизни, и он должен был хотеть этого уже ради нас; я хочу сказать — ради семьи Маршал. Мы, право, совершенно не заслужили того, чтобы по его вине упала хотя бы тень на наше прекрасное, беспорочное имя, чтобы о нас стали перешептываться в городе и при дворе, как раз в ту минуту, когда мы собираемся войти в это высокое общество. Я говорю, что надо во что бы то ни стало воспрепятствовать тому, чтобы о вымогательстве Ленца проник в публику хотя бы один звук; злые люди так охотно верят худому, даже если им докажут, что они ошибаются. Тут может помочь только одно — деньги; вы, конечно, станете беднее на пару тысяч талеров, но с этими деньгами в виде отступного старый мошенник скроется и отправится туда, откуда он, к несчастью, появился.
— А мальчик? Мальчик, который имеет те же права, что Рейнгольд и я? Что будет с ним? — с горящими глазами воскликнула Маргарита. — Он должен будет бродить по свету без наследства, которое следует ему по законам божеским и человеческим, без имени, которое ему принадлежит по праву? И ты хочешь, чтобы я прожила всю жизнь с такой ужасной ложью? Разве я буду в состоянии смотреть в глаза порядочным людям, если буду знать, что большая часть моего наследства — краденое добро, что я лишила человека самого драгоценного — уважаемого имени его отца? И ты требуешь этого от меня, бабушка, от внучки?
— Сумасшедшая дура! Говорю тебе, что этого потребуют от тебя все разумные люди, всякий, кто дорожит честью и репутацией нашего дома.
— Герберт не потребует! — со страстным протестом воскликнула Маргарита.
— Герберт? Ты опять возвращаешься к детским привычкам? Дядя, хотела ты сказать?
Лицо Маргариты вспыхнуло и снова побледнело.
— Ну, хорошо, «дядя», — поспешно поправилась она. — Он никогда не будет принадлежать к числу этих бессовестных «разумных», никогда, я это знаю! Он должен решить…
— Сохрани Бог! Ты не посмеешь говорить с ним об этом, пока…
— Пока что, мама? — вдруг раздался голос ландрата.
Старуха так испугалась, словно над ее головой внезапно грянул гром.
— А, ты уже так рано вернулся, Герберт? — пробормотала она, смущенно оборачиваясь, — ты упал, как снег на голову.
— Вовсе нет, я уже давно стою тут, в дверях, только на меня не обратили внимания. — С этими словами он вошел в комнату; у него был серьезный, даже мрачный вид, но тем не менее молодой девушке показалось, что его глаза сверкнули, когда он взглянул на нее. — Я немедленно ушел бы, — обратился он к матери, — если бы горячий спор между тобой и Маргаритой не касался меня; ты знаешь, я задался целью пролить свет на это дело.
— Даже теперь, после того как ты должен был убедиться, что оно не имеет ни малейшего законного основания? Ну, что же, зажигайте факел, чтобы осветить позорное пятно; иного вы ничего не достигнете. Тебя, Герберт, я совершенно не понимаю; ведь ясно, что бумаги, если они и существовали, по некоторым причинам исчезли; неужели ты не понимаешь, что, раздувая это дело, ты сильно грешишь против Балдуина?
— Что? Ты называешь грехом то, что я стараюсь искупить его вину? — гневно воскликнул сын. — Впрочем, для меня вопрос вовсе не в том, было ли тут сокрытие со стороны покойного; я защищаю теперь интересы живого и не допущу, чтобы его обкрадывали; я знаю слишком много и не могу допустить, чтобы этот вопрос остался невыясненным. Или ты, может быть, думаешь, что я соглашусь быть пассивным сообщником скрытой вины? Маргарита высказывает…
