Пэлем Вудхауз - Что-нибудь эдакое. Летняя гроза. Задохнуться можно. Дядя Фред весенней порой (сборник)
Все были милы с ним, милы и деликатны. Правда, когда выяснилось, что свиньи в хижине нет, легкое напряжение возникло. Лорд Эмсворт сильнее сжал трость и явственно спрятался за Биджа, который сумел одновременно выразить осуждение и жалость. Зато после этого оба вели себя с подчеркнутым тактом.
Лорд Эмсворт рассуждал об эффектах тьмы и света. В грозовой тьме, говорил он под одобрительное урчание Биджа, примешь что угодно за человека, кормящего свинью. По-видимому, это был сучок, торчащий из стены. Для иллюстрации он поведал о том, как в детстве ему привиделась кошка с горящими глазами, а в завершение предложил, придя домой, выпить горячего чаю.
Словом, вел он себя как нельзя лучше, но Бакстер, повторим, пылал яростью.
Дверная ручка повернулась. Вошел Бидж.
— Если вы передумали, сэр, обед сейчас подадут.
Говорил он как добрый друг с добрым другом. Ничто не выказывало обиды. Судя по тону, он все простил и забыл.
Но млеко сладкой дружбы[47] людской еще не принесли к дверям Бакстера. На Биджа он взглянул так враждебно, что человек послабее мог бы и растеряться.
— Не передумал.
— Хорошо, сэр.
— Принесите виски с содовой.
— Сейчас, сэр.
Дверь закрылась мягко, но не так быстро, чтобы Бакстера не пронзила раскаленная игла досады: дворецкий сострадательно вздохнул. Так вздыхает добрый человек, входя в палату сумасшедшего дома.
Бывший секретарь еще терзался злобой, когда лакей по имени Джеймс принес виски, поставил на столик, глубоко вздохнул и вышел.
Этот вздох, да еще и взгляд насквозь пронзили Бакстера. Он чуть не позвал лакея, чуть не спросил, какого черта он смотрит и вздыхает, но сдержался и съел два сандвича. Выпил он и виски.
Ему стало лучше — не совсем, а так, немного. Раньше он с удовольствием убил бы Биджа и Джеймса, а потом поплясал на их могилах. Теперь он мог и не плясать.
Как бы то ни было, он остался один. Бидж и Джеймс пришли и ушли. Остальные — в Матчингеме и в столовой. Никто не отвлечет. Можно думать.
Поначалу мысли были мрачные, все о прошлом. Однако под влиянием виски они повернулись к настоящему, конкретней — к Сью.
Такие люди, как Руперт Бакстер, собственно говоря, не влюбляются. Сью он одобрил, больше мы ничего сказать не можем. Но одобрения этого, вкупе с тем фактом, что перед ним дочь человека, у которого шестьдесят миллионов (в долларах), вполне хватило для особого чувства. Он уже видел в ней миссис Бакстер.
Вот почему его огорчили слова лорда Эмсворта. Мысль о том, что ты безумен, как селезень, мешает ухаживать. Он очень радовался, что так быстро принял меры.
Руперт Бакстер принадлежал к тем, в чьем словаре нет слова «неудача». Он понимал, что у такой богатой наследницы хватает поклонников, но их не боялся. Только бы она подольше погостила в замке, а уж он своего добьется. Ему показалось, что он слышит свадебные колокола. Однако это был телефон.
Он раздраженно взял трубку.
— Алло?
Вероятно, гроза подпортила провод. Голос был замогильный.
— Говорите громче! — гавкнул Бакстер и ударил телефон о столик. Это помогло.
— Бландингский замок? — спросил голос, уже посюсторонний.
— Да.
— Говорят с почты. Телеграмма для леди Констанс Кибл.
— Я приму.
— Леди Констанс Кибл, Бландингский замок, Бландинг, Шропшир, Англия. Место отправления — Париж.
— Что?
— Париж.
— А!
— Огорчена новостями…
— Что?
— Новостями.
— Да?
— Точка. Возвращаюсь Америку точка. Надеюсь приехать будущем году точка. Майра Скунмейкер.
— Кто?!
— Майра Скунмейкер.
Бакстер раскрыл рот, уставясь неизвестно куда.
— Повторить текст?
— Что?
— Прочитать еще раз?
— Нет, — просипел он.
Он повесил трубку. Из Парижа! Майра Скунмейкер! Кто же тогда эта девушка? Авантюристка? Да, не иначе.
Если он ее выдаст, она покажет письмо лорду Эмсворту.
Письмо!..
Значит, надо им завладеть как можно скорее. Девятый граф — человек кроткий, но, прочитав все это, не уступит даже своей сестре. Всему есть пределы.
Бакстеру очень хотелось вернуться на прежнее место. Где он только не служил, и платили ему больше, но ни в одном доме не ощущал он так своей власти, своей силы и значимости.
Итак, письмо надо забрать. Девица обедает. Время есть.
Через тридцать секунд он шел по лестнице. Очки сверкали. Добрый ангел, провидящий то, что будет, почему-то его не удержал.
2
В Бландингском замке, как во всех зданиях такого размера, были роскошные спальни, которыми не пользовались. Кровати со столбиками, гобелены, прекрасные, но невеселые обои оставались в одиночестве с той поры, когда королева Елизавета, беспокойно переезжавшая из поместья в поместье, почтила их своим присутствием. Из тех комнат для гостей, в которых все-таки жили, лучшую отвели Сью.
В нежном вечернем свете она была особенно красива. Но Бакстеру было не до красот. Он презрел резную кровать, мягкие кресла, картины, пушистый ковер. Небо за окном во всю стену тоже не пленило его. Не теряя времени попусту, он направился к секретеру.
В разных отделениях оказались бумага (одинарные листы и двойные), открытки, конверты, бланки и даже небольшой бювар. Письма там не было.
Он выпрямился и оглядел комнату. Его привлек туалет. Он пошел к нему.
Поскольку у туалета надо хорошо видеть, их ставят соответственным образом. Этот исключением не был. Он стоял так близко к окну, что ветерок шевелил оборку на абажуре; и Бакстер увидел террасу.
Сердце у него подскочило. У перил, глядя на гравий перед входом, окаймленный кустами рододендронов, стояла девушка. Стояла она к нему спиной, но он ее узнал.
Сперва он рассердился, потом ощутил, что все пропало, и пошел на цыпочках к двери, с удовольствием отмечая толщину и мягкость ковра. Но тут до его слуха донеслось какое-то звяканье. Так звякают тарелки, когда их несут на подносе гостье, которая спросила, нельзя ли ей поесть у себя.
Практика — путь к совершенству. За последние три часа Бакстер во второй раз оказался как бы в ловушке. Прежде, в комнате за библиотекой, он прыгнул из окна. Сейчас это было невозможно. Не было и шкафа. Оставалась тактика ныряющей утки.
Когда ручка задвигалась, Руперт Бакстер встал на четвереньки и юркнул под кровать так, словно упражнялся не одну неделю.
3
Человек под кроватью может только слушать. Первый звук, донесшийся до Руперта Бакстера, сообщил ему, что поднос поставили на стол. Потом проскрипели ботинки, и он узнал лакея Томаса, известного своим скрипом. Потом кто-то запыхтел, по всей вероятности — Бидж.
— Обед подан, мисс.
— О, спасибо!
Видимо, девица вернулась. К столу подтащили стул. Кроме слуха, включилось обоняние. Бакстер стал понимать, как он голоден и неразумен, когда услышал:
— Курица, мисс. En casserole[48].
Бакстер попытался о нем не думать. Кроме голода, мучила левая нога — ее свело. Он попытался уподобиться факирам, которые, из лучших побуждений, легко и беззаботно лежат на гвоздях.
— На вид очень вкусно, — сказала девица.
— Надеюсь, вам понравится, мисс. Чего бы вам еще хотелось?
— Ничего, спасибо. Ах да! Вы бы не забрали с балкона рукопись? Я ее читала и оставила в кресле. Это мемуары мистера Трипвуда.
— Да, мисс? Вероятно, они очень занимательны?
— Да, очень.
— Не знаю, удобно ли спросить вас, упоминаюсь ли я на этих страницах?
— Вы?
— Да, мисс. Из случайных замечаний мистера Галахада я вывел, что он ссылается на меня.
— Вы бы этого хотели?
— Несомненно, мисс. Я был бы польщен. Это большая честь. Моя матушка очень бы обрадовалась.
— Она жива?
— Да, мисс. Наш дом — в Истбурне.
Дворецкий величаво вышел на балкон, Сью стала думать о том, похожи ли они с матерью, когда за дверью раздался топот. Сью повернулась и вскрикнула. Перед ней стоял Ронни.
Глава XV
У телефона
Если мы займем одно выражение у соседнего искусства, мы спросим: что делал В ЭТО ВРЕМЯ Хьюго Кармоди?
Наша правдивая летопись неизбежно дурна тем, что мы обязаны перепрыгивать от одного героя к другому, словно альпийские серны. Нам показалось, что особенно важны действия Руперта Бакстера, и мы оставили Хьюго в самом трудном положении. Что ж, вернемся к нему.
Чувствительный человек, услышавший, что его видели в самый момент кражи, впадает в кому. Лицо его удлиняется. Руки и ноги цепенеют. Галстук съезжает на сторону, манжеты прячутся в рукава. Словом, на какое-то время он никуда не годится.
В сущности, хорошо, что мы не показывали вам все это. Если читатель представит роденовского Мыслителя, одевшегося к обеду, общее впечатление он получит. В данный момент жизнь начала возвращаться к Хьюго, а с нею — и разум.
