Владислав Ванчура - Конец старых времен
— Внимание, сударь, держите свое оружие!
С этими словами он сделал какое-то, едва заметное глазу, движение кистью, и рапира несчастного Яна вылетела из руки. Она отскочила под окно и перевернулась вокруг оси, зазвенев, словно иголка, которую швея уронила на каменную плиту.
Пан Ян, запыхавшийся вконец, бледный, покрытый потом с ног до головы, раздавленный, жалкий, хотел извиниться и протянул князю руку, лепеча с трогательной грустью людей, которым отказывает голос:
— Вы мне преподали урок…
Но князь уже отвернулся от него, ибо — как оно и подобает аристократу — не желал (чтоб не слишком конфузить противника) даже видеть его лохмотья.
Он заговорил с Марцелом, поднявшим к нему свое мальчишеское лицо с такой любовью и с такой радостью, с таким влюбленным криком, словно был близок к помешательству.
Князь же слегка улыбался и, когда ему показалось, что теперь как раз время, обернулся к пану Яну и сказал ему примерно вот что:
Если говорить о фехтовании, то вы, сударь, хороший выученик той школы, которую Спера называет фламандской. Вы тверды в коленях, и рука у вас быстрая. Право, я почти рад, что мы занялись этим спортом сегодня. Еще три-четыре урока — и я бы начал вас опасаться.
Ну-ну, — вставил я, — никто не ест кашу, пока ее не остудят, но — ждать, чтоб остыл обед?! Не слишком ли это, ваша милость? Или вы держали пари на целый стол? Ей-богу, нам пора в столовую!
Мой хозяин взял князя под руку, и мы все вышли, рассыпаясь во всевозможных похвалах победителю. Носились мы с ним, как с писаной торбой.
За дверью библиотеки мы застигли половину Отрады; среди слуг стояли Китти и Марцел, и наша маленькая барышня, заняв позицию, показывала им, что выделывал князь; подражая ему, она поразила в грудь старую Веронику метелкой из перьев, крича:
— Внимание, сударь, держите ваше оружие!
Щечки Китти пылали, и была она так прелестна, что все, кто ее видел, могли бы сойти с ума. Лакеи и горничные так и ловили каждое ее слово, но, завидев нас, опрометью бросились наутек.
Пока князь и пан Ян переодевались, мы, то есть мой хозяин, Михаэла, Сюзанн, Эллен и я, разговаривали о чудачествах князя.
Мне кажется, — обратилась Михаэла к адвокату, — что вы допустили нечто неуместное, и я прошу вас извиниться перед князем.
Хорошо, — ответил доктор Пустина, — если вы так считаете, я готов это сделать, но, по-моему, князь правильно понимает шутки. Он любит этот спорт, точно так же, как и мы. Нужно ли удивляться тому, что пан Ян, встретив столь искусного фехтовальщика, захотел научиться кое-чему и попросил поупражняться с ним четверть часика?
Так-то оно так, — возразил управляющий, — а как же треуголка? И парик времен пудреных голов? И ваши крики, пан Спера, о бароне Мюнхгаузене?
Ей-богу, я с этим не имею ничего общего, — сказал адвокат. — Если не ошибаюсь, то от начала и до конца это ваша идея, пан Спера.
Вот вы как! А кто бегал в поисках парика? И кто раздобыл треуголку? И чья была картонка? Не вы ли все это делали? И картонка — не ваша ли?
Слушая эту перепалку, Сюзанн смеялась, и лишь присутствие хозяина удерживало ее от того, чтобы выразить радость прыжками через стулья.
Вскоре вошел князь. В руке он держал головной убор барона Мюнхгаузена.
Зачем это вы?.. — спросил я.
Затем, — ответил он, — чтобы довести до конца вашу затею. Неужели вы думаете, что я испорчу столь превосходную шутку?
Шутку? — подхватила Михаэла. — Во всем этом я вижу одно только дурачество.
Ну вот, — сказал я, испугавшись, как бы не разгневался князь, — почему вы, барышня, смотрите на меня?
Но тут заговорил управляющий.
— Сударь, — сказал он, — боюсь, что пан Спера и наши молодые друзья зашли в своей шутке слишком далеко и, может быть, в их затее было что-то, что могло вас задеть. Я сожалею об этом и прошу у вас за них извинения.
К этому — довольно неохотно — присоединился и адвокат, и казалось, все окончится мирно.
— Э, — ответил князь, — я могу лишь сказать, что все это пришлось мне как нельзя более кстати. Я слыхал, что физические упражнения весьма полезны перед едой, а что касается шляпы, то я оставлю ее у себя.
С этими словами он надел на голову треуголку и продолжал:
— Шляпа эта отменно согревает голову и дает тень… Предполагаю, что это прекрасный инкубатор для самых разнообразных мыслей. Зачем же мне от него отказываться? С этой шляпой, вернее, из-под нее, я могу изрекать прекрасную чепуху и подстегивать свой дух так, как мне хочется, никого при этом не обидев, ибо слова мои в таком случае никто не будет класть на чашу весов. Поверьте, друзья, в этой шляпе отлично обедается! Видели вы кардинальскую шапочку? И вам известно, что такое судейский берет? Так вот, я нахожу, что в моем головном уборе таятся сходные преимущества, и я не сниму его даже за бутылку вина. И даже за целый винный погреб, ибо такого рода дурачества лучше вашего превосходного бургундского.
А я бросила бы эту шляпу в огонь, — заявила Михаэла. — Зачем, князь, вы вечно выставляете себя в неверном свете? Скажите, бога ради, почему вы с самого начала не действовали рапирой как следует?
Почему? Да вы о чем спрашиваете? На какой вопрос мне отвечать? Разве вы меня не видели? Не стояли рядом? И разве я не старался изо всех сил и в первый раз, и в другой? Виноват ли я, что пан Ян столь искусный фехтовальщик? Неужели вы полагаете, что я способен сам себя так опозорить и так небрежно сжимать эфес, чтобы какое-нибудь ничтожество, какой-нибудь папенькин сынок, неловкий к тому же, выбил у меня шпагу из рук? Никогда! К счастью, пан Ян — человек совершенно иного сорта и прекрасно обучен этому искусству.
Отлично, — сказал на это мой хозяин, — вижу, вы не питаете к нему вражды, и я этому от души рад. Ибо досаднее всего мне было бы, если б один из вас чувствовал себя задетым поведением другого.
Все это время я наблюдал за князем и видел, что он строит из нас шутов. Барышня Михаэла тоже заметила это и посмотрела на князя долгим взором.
Между тем явился и пан Ян, он еще не совсем отдышался, но намерен был вести себя как ни в чем не бывало.
Я выучился у своих наставников нескольким приемам, — сказал он, — и с трудом постиг зачатки этой сложной и утомительной игры. Я немного разбираюсь в правилах и в схватках, если противник следует этим правилам точно и неукоснительно (ибо, как известно, в фехтовании на рапирах все рассчитано и поименовано), ко я никак не мог предположить, насколько усвоенное мною недостаточно, когда встречаешься с мастером вольного стиля.
О, о! — воскликнул князь. — Этим нас не проведешь Вы куда гнете? Уж не хотите ли вы убедить присутствующих, что я дал бы выбить шпагу у себя из рук какому-нибудь недотепе? Благодарю покорно за подобную честь! Обращайтесь со мной, как я того заслуживаю, ибо один раз я потерпел поражение, а второй раз отквитался. Обращайтесь со мной как с равным, не то, дорогой мой, я обижусь!
Ян выслушал это с видом человека, свалившегося с луны.
Между тем за столом поднялся обычный говор.
Отведайте окорока.
Эта свинина превосходна!
— Слушайте, князь, долго мне еще держать на весу это блюдо?
И мы до тех пор перебрасывались подобными репликами, пока нам не удалось притупить острие сумасшедшей насмешки полковника.
Обед удался.
Возле меня сидела шотландка. Упоминал ли я уже, что это невзрачное создание несколько раз приклоняло ко мне слух, когда я хвалил цвет его лица? Увы, Эллен принимала буквально все то, что я говорил просто так, лишь бы никто не сказал, будто я отличаю одну из девушек, оставляя без внимания другую. Я полагал, что Эллен достаточно стара, чтобы знать цену подобным комплиментам, и надеялся, что они не выведут ее из равновесия. (Господи, ей ведь уже стукнуло тридцать семь!) Однако я дьявольски ошибся! Ее надежды теперь созревали.
Она пожимала мне руку под столом, бросая на меня такие взгляды, что я уже не мог более сомневаться: несчастное создание размечталось о супружестве! О супружестве — со мной!
Пока мы толковали о фехтовании да о князе, она рисовала в своем воображении картины — как мы построим где-нибудь в предместье какого-нибудь шотландского городишка чудесный чистенький домик с учебным классом, в котором мы с ней, мирно чередуя уроки, будем обучать детишек живым языкам, латыни и литературе…
Я объяснил ей на своем сочном английском языке, о чем сейчас идет разговор за столом, и Михаэла тоже постаралась ознакомить ее с предметом общей беседы, чтобы Эллен могла принять в ней участие, разделяя наши забавы, — но моя шотландка только кивнула головой и вполголоса продолжала тянуть свое. Она открыла мне, что именно она любит и какой цвет, какая материя ей больше всего нравится. Ее любимый цвет был желтый, любимая ткань — джутовая.
Я рад был это слышать.
