Владислав Реймонт - Комедиантка
Та неохотно подошла к Глоговскому.
— Скажите, няня, как вам показалась эта комедия? — спросил Глоговский.
— Название-то вовсе несуразное — «Хамы»! Известно дело, деревенский люд — не шляхта, а все ж так охаивать людей — грех!
— Ну ладно! А похожи они на деревенских?
— Надо думать, похожи! Такие они и есть, мужики-то, только вот больно чистенькие да говорят и ходят по-благородному. А вот вы мне скажите, к чему только все это? Господ, евреев и там других городских — ну, этих показывай, а честных хозяев стыдно так выставлять на посмешище и делать из них комедию! Господь бог накажет за такое беспутство! Хозяин есть хозяин, зачем его трогать! — добавила она и продолжала смотреть на сцену еще внимательней и чуть ли не со слезами обиды за своих крестьян-тружеников.
Глоговский не успел выразить свое удивление, как закончился акт и раздались громкие аплодисменты. Вызывали и автора, но он не вышел.
Несколько журналистов пришли пожать Глоговскому руку, они хвалили премьеру. Автор слушал рассеянно — он уже думал над тем, как переделать пьесу.
Теперь он явственно увидел мелкие недоделки, некоторую непоследовательность. Он тут же мысленно обогащал, дополнял сцены, менял ситуации и, погруженный в эту работу, уже не следил за четвертым актом.
Аплодисменты гремели вовсю, и снова раздались дружные выкрики:
— Автора! Автора!
— Вызывают, идите же! — шепнул кто-то.
— Пусть я сдохну! Катись-ка, ты, милый, к дьяволу!
Вызывали также Майковскую и Топольского. Запыхавшаяся Майковская разыскала Глоговского.
— Пан Глоговский, идите же скорей! — сказала она и потянула его за руку.
— Оставьте меня в покое! — огрызнулся тот.
Майковская отошла, а он продолжал сидеть и думать. Сейчас его не волновали ни аплодисменты, ни восторженные крики, ни успех спектакля — его угнетало сознание, что пьеса никуда не годится. Размышляя над ее недостатками, драматург оценивал свое детище совсем иначе, и ему все больнее становилось при мысли, что и этот труд затрачен впустую.
Досаднее всего было то, что публика аплодировала грубокомическим эпизодам, собственно фону, на котором должны были раскрыться души его «хамов». Содержание же пьесы не производило на нее особого впечатления.
— Пан Глоговский, вам надо выйти в пятом акте, если будут вызывать, — решительно заявила Янка, которой казалось непростительным такое равнодушие.
— Кто вызывает? Вы же видите, это галерка. А солидная публика и журналисты только посмеиваются. Я говорю, что пьеса плоха, гнусна, настоящее свинство! Вот посмотрите, что завтра о ней напишут.
— Что будет завтра, увидим завтра, а сегодня успех, и пьеса превосходная.
— Превосходная! — с горечью заметил Глоговский. — Если бы вы знали, какая она у меня в голове, какая великолепная и совершенная, вы бы поняли, какое жалкое убожество видите вы сейчас на сцене.
Прибежали Цабинский, Топольский, Котлицкий, и все стали настойчиво уговаривать драматурга показаться публике, но тот и слушать не хотел об этом.
После окончания спектакля, когда весь зал неистово аплодировал и вызывал автора, Глоговский вышел вместе с Майковской, размашисто поклонился, поправил вихор и неуклюже отступил за кулисы.
— Эх, если бы еще танцы, пение и музыка, ручаюсь, играли бы до конца сезона, — заверил его Цабинский.
— Директор, умри, сгори, спейся, но не болтай чепухи! — кричал драматург. — Не хватало только еще, чтобы сюда прибежал буфетчик с теми же жалобами: в пьесе нет музыки, пения, публика много слушает и мало смеется, а потому заказывает только горячий чай и совсем не пьет пива.
— Дорогой мой, но ведь пьесы пишут не для себя, а для людей.
— Да, для людей, но не для дикарей.
Снова пришел Котлицкий и долго в чем-то убеждал Глоговского.
Тот поморщился и ответил:
— Во-первых, я не так богат для этого, во-вторых, не хочу быть «нашим славным и достойным» — это проституция!..
— Вы можете располагать моими средствами… Думаю, что наши давние приятельские отношения…
— Оставим это! — прервал его Глоговский. — Но вы натолкнули меня на мысль. Устроим-ка ужин, только так, в своем кругу, а?
— Хорошо, но список составим сразу.
— Цабинские, Майковская, Топольский, Мими, Вавжецкий, Гляс для развлечения, вы, разумеется. Кого бы еще?
Котлицкий хотел предложить Янку, но не решился.
— Ага! Еще Орловская… Филиппова! Видели, как здорово сыграла?
— Действительно, неплохо, — согласился Котлицкий и внимательно посмотрел на драматурга, подумав, что тот имеет на девушку какие-то виды.
— Ступайте приглашать… я сейчас приду.
Котлицкий отправился в сад, а Глоговский побежал наверх в уборную хористок и крикнул через двери:
— Панна Орловская!
Янка высунула голову.
— Одевайтесь скорее, пойдем ужинать всей оравой, только, чур, не ломаться.
Через полчаса все уже сидели в кабинете одного из самых больших ресторанов на Новом Святе.
Герои дня сразу набросились на водку и закуску: многочасовое возбуждение необыкновенно обострило аппетит. Говорили мало, пили много.
Янка не хотела пить, но Глоговский просил и кричал на нее:
— Будете пить, и баста! На таких благородных похоронах, как сегодня, вы должны выпить…
Янка выпила сначала совсем немного, потом пришлось пить еще; к тому же она почувствовала, что это благоприятно действует на нервы, проходит лихорадочное напряжение и уже нет боязни за судьбу пьесы.
После множества блюд официанты выставили батарею бутылок с вином и ликерами.
— Есть с кем сражаться! — весело кричал Гляс, бряцая ножом по бутылке.
— Пожалуй, падешь жертвой собственной победы, если и дальше с таким жаром будешь атаковать.
— Разглагольствуйте себе, а мы пьем! — вмешался Котлицкий, поднимая рюмку. — За здоровье автора!
— Подавись ты, дикарь! — буркнул Глоговский, поднимаясь и чокаясь со всеми.
— Да здравствует наш славный автор, и да создает он каждый год новые шедевры! — крикнул Цабинский, уже изрядно захмелевший.
— Ты, директор, тоже каждый год создаешь шедевры, но я об этом никогда не кричу.
— Да, да, господа, с божьей и людской помощью! — смиренно согласился Цабинский.
Зажецкая расхохоталась, не удержались и остальные.
— Дай я тебя обниму! Хоть раз не соврал! — похвалил его Гляс.
Цабинская покатывалась со смеху.
— Здоровье директора и его супруги! — провозгласил Вавжецкий.
— Пусть здравствуют и создают с божьей и людской помощью побольше шедевров!
— За здоровье всей труппы!
— А теперь выпьем за… публику.
— Позвольте. Раз я тут единственный ее представитель, значит, мне и все почести. Подходите с трепетом и пейте за мое здоровье. Можете даже поцеловать меня и просить о милостях: прошения рассмотрю и, чем смогу, помогу! — развеселился Котлицкий.
Он взял рюмку, стал у зеркала и ждал.
— Какая спесь, боже мой! И я первая жертва, — произнес Глоговский.
С полной рюмкой, уже покачиваясь, он подошел к Котлицкому.
— Милостивая государыня! Я даю тебе пьесы, написанные кровью и сердцем, оценишь ли ты их по справедливости? — вопрошал он патетически, целуя Котлицкого.
— Если ты, уважаемый автор, будешь писать для меня, если не будешь оскорблять меня грубостью и будешь считаться со мной и сочинять только для меня, чтобы я могла веселиться и развлекаться, я принесу тебе успех.
— Пинка тебе хорошего, и чтоб ты сдохла, — сердито проворчал Глоговский.
Подошел Цабинский.
— Уважаемая публика! Ты солнце, ты сама красота, ты всемогуща, мудра и всезнающа! Для тебя живут, играют, поют Мельпоменовы дети! Скажи, ясновельможная, почему ты с нами так неласкова? Прошу тебя, лучезарная, сделай так, чтобы театр каждый день был полон.
— Любезный! Имей запас денег, когда приезжаешь в Варшаву, большой репертуар, отборную труппу, отличный хор, играй то, что мне нравится, и касса твоя будет ломиться от золота.
— Уважаемая публика! — с пафосом произнес Гляс, целуя Котлицкого в подбородок.
— Говори! — разрешил Котлицкий.
— Почтенная женщина! Награди меня деньгами, а себя вели обрить, в желтый кафтан нарядить, зеленой бумагой оклеить, а мы уж сами отправим тебя куда следует,
— Ждет тебя, сынок, delirium tremens.[33]
— Топольский, твоя очередь!
— Оставьте меня в покое! Хватит с меня вашего балагана!
Директорша тоже отказалась; Зажецкая присела в кокетливом реверансе и потрепала Котлицкого по щеке.
— Моя дорогая! Моя золотая! — нежно щебетала она. — Сделай так, чтобы Вавжек не влюблялся всякий раз в новую, и, видишь ли… еще мне очень хочется иметь браслетку, зеленый костюм на осень, шубку на зиму, и… сделай так, чтобы директор платил…
