Джейн Остин - Гордость и предубеждение
Как изменился теперь в ее глазах каждый поступок мистера Уикхема! Ухаживание за мисс Кинг объяснялось не чем иным, как его низкой расчетливостью, незначительность ее приданого теперь вовсе не говорила об умеренности его притязаний, а только о готовности прельститься любой приманкой. Его отношение к самой Элизабет больше уже не оправдывалось достойными мотивами: он либо заблуждался относительно ее средств, либо тешил свое тщеславие, поддерживая в ней увлечение, которое она, по ее мнению, весьма неосторожно обнаружила. Попытки Элизабет защитить Уикхема становились слабее и слабее. А по мере оправдания мистера Дарси, она не могла не припомнить, что Бингли еще давно, в ответ на заданный ему Джейн вопрос, выразил уверенность в безукоризненном поведении своего друга в отношении Уикхема, — что, несмотря на свои гордые и отталкивающие манеры, за все их знакомство, которое в последнее время так сблизило их друг с другом, открыв ей даже его сокровеннейшие тайны, Дарси ни разу не совершил поступка, который позволил бы обвинить его в несправедливости и недобросовестности или говорил бы о его порочных наклонностях, — что среди круга своих знакомых он пользовался всеобщим уважением и почетом; — что даже Уикхем отзывался о нем, как о самом преданном брате, и что ей не раз приходилось слышать, с какой любовью Дарси говорил о своей сестре, доказывая тем самым свою способность испытывать нежные чувства; — что приписываемая ему Уикхемом грубейшая несправедливость едва ли могла долго оставаться неразоблаченной; — и что, наконец, дружба между человеком, который мог на это решиться, с таким славным юношей, как мистер Бингли, представлялась просто невероятной.
Ей стало бесконечно стыдно за свое поведение. Она не могла думать о Дарси или о Уикхеме, не отдавая себе отчета в своей слепоте, предубежденности, несправедливости, глупости.
— Как позорно я поступила! — воскликнула она. — Я, так гордившаяся своей проницательностью! Я, так высоко оценивавшая собственный ум! Так часто смеявшаяся над доброжелательностью моей сестры и питавшая свое тщеславие столь бесцельной или неоправданной неприязнью! Как унижает меня это открытие! — И как справедливо я унижена! — Если бы я даже влюбилась, я и тогда не оказалась бы столь безнадежно слепой. Но тщеславие, а не любовь лишили меня здравого смысла! — Польщенная при первом знакомстве предпочтением одного человека и оскорбленная пренебрежением другого, я руководствовалась предрассудками и невежеством и гнала от себя разумные доводы, коль скоро дело касалось любого из них! — Вот когда мне довелось в себе разобраться!
Переходя в своих мыслях от себя к Джейн и от Джейн к Бингли, она непременно должна была вспомнить, что в этой части объяснения Дарси представлялись ей совершенно неубедительными. Она прочитала их снова. Теперь они показались ей совсем не такими, как после первого чтения. Признавая основательность рассуждений Дарси в одной части письма, могла ли она отвергнуть ее в другой? По его словам, он даже не подозревал, насколько сильно Джейн была влюблена в его друга. И она не могла не вспомнить, какого мнения по этому поводу придерживалась Шарлот, так же, как отрицать, что описанное им поведение Джейн соответствовало действительности. Она и вправду сознавала, что чувство Джейн, каким бы оно ни было глубоким на самом деле, внешне было мало заметно и что свойственные сестре самообладание и уравновешенность не часто совмещаются с особой душевной тонкостью.
Когда она дошла до того места, где сурово и, вместе с тем, заслуженно осуждались недостатки ее родных, переживаемое ею чувство стыда стало еще более острым. Она слишком хорошо понимала справедливость высказанных в письме упреков для того, чтобы пытаться их опровергнуть. Все подробности незерфилдского бала, которые Дарси имел в виду и которые подтвердили его первое неблагоприятное впечатление, едва ли сохранились в ее памяти слабее, чем в его собственной.
Комплимент по адресу двух старших мисс Беннет не прошел незамеченным. Он смягчил, но не утолил боль, вызванную позорным поведением остальных членов семьи. Ей стало очевидно, что сердце Джейн разбито стараниями ее родни и, представив себе весь ущерб в мнении света, который наносился ей и ее сестре поведением их близких родственников, Элизабет почувствовала себя такой несчастной, какой не бывала никогда в жизни.
Она бродила по тропинке еще около двух часов, вновь и вновь возвращаясь к волновавшим ее мыслям, перебирая события, оценивая их значение и стараясь привыкнуть к столь резкой и неожиданной перемене собственных взглядов. Наконец, усталость и сознание того, что ее отсутствие затянулось слишком надолго, заставили ее направиться к Хансфорду. Она вошла в дом, стараясь принять обычный веселый вид и выбросить из головы все, что мешало бы ей участвовать в домашних беседах.
Сразу по приходе, ей сообщили, что оба джентльмена из Розингса, один за другим, навестили пасторский домик во время ее отсутствия. Мистер Дарси зашел только на несколько минут попрощаться. Зато полковник Фицуильям просидел по меньшей мере час, надеясь дождаться ее возвращения, и чуть было не отправился разыскивать ее в парке. Элизабет смогла только выразить сожаление по поводу того, что ей не удалось его повидать — на самом деле она даже этому радовалась. Полковник Фицуильям перестал для нее существовать. Она способна была думать лишь о полученном письме.
Глава XIV
Оба джентльмена уехали из Розингса на следующее утро. Мистер Коллинз, поджидавший их у калитки, чтобы отвесить прощальный поклон, вернулся в дом с радостной вестью об их добром здоровье и настолько хорошем расположении духа, насколько это было возможно после недавно пережитой печальной разлуки. И он устремился в Розингс с тем, чтобы утешить леди Кэтрин и мисс де Бёр. По возвращении он с большим удовольствием сообщил, что, по словам ее сиятельства, она страдает от невыносимой скуки и очень желала бы сегодня же видеть их у себя за обедом.
Глядя на леди Кэтрин, Элизабет не могла не подумать, что при желании она была бы сейчас представлена ее сиятельству в качестве будущей племянницы. И когда она вообразила, как бы разгневалась при этом столь важная особа, ей было трудно удержаться от улыбки. «Интересно, что бы она сейчас говорила и как бы себя вела?» — развлекала себя подобными вопросами Элизабет.
Разговор с самого начала коснулся отъезда из Розингса племянников леди Кэтрин.
— Поверьте, — говорила она, — отъезд этот немало меня взволновал. Едва ли кто-нибудь переживает разлуку с друзьями так глубоко. А к этим молодым людям я питаю особенную склонность. И ведь они столь же привязаны ко мне! Если бы вы знали, с какой грустью покидали они мой дом! Так бывает с ними всегда. Бедный полковник сдерживал свои чувства почти до последней минуты, но Дарси переживал разлуку, пожалуй, тяжелее, чем в прошлом году. Его привязанность к Розингсу стала еще более сильной.
На этот случай у мистера Коллинза был припасен комплимент, содержавший известный намек, который мать и дочь встретили одобрительными улыбками.
После обеда леди Кэтрин заметила, что мисс Беннет слегка расстроена и тут же объяснила это ее нежеланием в ближайшее время возвращаться домой.
— Но если дело лишь в этом, то вы должны попросить у вашей матушки разрешения задержаться чуть-чуть подольше. Миссис Коллинз, я уверена, будет рада вашему обществу.
— Я очень благодарна вашему сиятельству за столь любезное приглашение, — ответила Элизабет. — Но, к сожалению, мне невозможно его принять. В следующую субботу мне необходимо быть в Лондоне.
— Но в таком случае ваше пребывание в Кенте продлится всего-навсего шесть недель! Я была уверена, что вы проживете два месяца. Миссис Коллинз слышала это от меня еще перед вашим приездом. Вам нет нужды возвращаться так скоро. Надеюсь, миссис Беннет обойдется без вас две недели.
— Да, но без меня не сможет обойтись мой отец. На днях он просил меня поторопиться с приездом.
— Ну, отцу-то вы наверняка не очень нужны, коли вы не нужны вашей матери. Дочери всегда мало значат для отцов. А если вы пробудете здесь еще месяц, мне бы ничего не стоило одну из вас захватить с собой до самого Лондона — я собираюсь туда на неделю в начале июня. Так как Доусон ничего не имеет против четырехместной коляски, у меня будет достаточно места для одной из девиц. А если погода будет не слишком жаркой, я согласилась бы даже взять обеих, раз вы обе такие худенькие.
— Вы необыкновенно добры, ваше сиятельство, но боюсь, что нам придется придерживаться нашего первоначального плана.
Леди Кэтрин, казалось, решила уступить.
— Миссис Коллинз, вам придется послать с ними слугу. Вы знаете, я всегда прямо высказываю свое мнение. И я не могу подумать, чтобы две девицы путешествовали на почтовых лошадях,{56} предоставленные сами себе, — это попросту неприлично. Вы должны кого-нибудь отыскать, — больше всего на свете я не терплю подобных вещей. Молодые женщины, сообразно их положению в обществе, всегда требуют надлежащего внимания и надзора. Когда моя племянница Джорджиана прошлым летом переезжала в Рэмсгейт, я потребовала, чтобы с нею поехали двое слуг. Для мисс Дарси, дочери мистера Дарси из Пемберли и леди Энн, появиться без них было бы невозможно. Во всех подобных вопросах я в высшей степени щепетильна. Вам следует послать Джона с юными леди, миссис Коллинз. И я очень рада, что мне пришло в голову об этом упомянуть — вы поступили бы опрометчиво, отпустив их одних.
