Уильям Теккерей - Базар житейской суеты. Часть 2
Ребекка владѣла всегда могущественными средствами разгонять въ своемъ супругѣ всѣ эти меланхолическіе припадки, вызванные воспоминаніями протекшихъ лѣтъ.
— Стоитъ ли тужить объ этихъ мелочахъ? говорила она своему супругу, — развѣ ужь пропала надежда на тётушку Матильду?… Ну, а если пропадетъ, все еще бѣды не будетъ никакой. Во-первыхъ, ты человѣкъ военный, и, стало-быть, можешь расчитывать на выслугу, особенно теперь, когда война разгарается со всѣхъ сторонъ. Во-вторыхъ, послѣ смерти брата Питта (умереть онъ долженъ непремѣнно), ты полный и независимый владѣлецъ «Королевиной усадьбы». Въ третьихъ… знаешь ли что? Родонъ?
— Что?
— Припишись къ какой-нибудь сходкѣ «Кувыркателе». Это превыгодное ремесло. Я буду писать за тебя сочиненія, и ты отличишься на-славу между этнаи глупцами. Ума тутъ не нужно никакого. Чѣмъ больше будешь кричать, тѣмъ лучше, а тебя на это хватитъ, голосъ у тебя богатырскій.
При этой внезапной мысли, возникшей въ изобрѣтательномъ мозгу мистриссъ Бекки, Родонъ разразился самымъ дикимъ и отчаяннымъ смѣхомъ, такъ-что переполошилъ всю гостинницу, уже спавшую крѣпкимъ сномъ въ этотъ полночный часъ. Милордъ Тюфто, квартировавшій надъ нашими героями, во второмъ этажѣ, послалъ своего деньщика освѣдомиться, ужь не спятилъ ли съ ума его адъютантъ. Поутру, на другой день, за чашкой кофе, Ребекка объяснила всю эту сцену, къ великому наслажденію милорда, который и самъ покатился со смѣху, когда выслушалъ первую импровизированную рѣчь, произнесенную Ребеккой въ мнимомъ обществѣ «Кувыркателей», къ которымъ со временемъ будетъ принадлежать ея супругъ.
Но прошли, наконецъ, всѣ эти веселые дни, рѣчи и бесѣды. Съ роковою вѣстью о походѣ и открытіи кампаніи, Родонъ Кроли вдругъ сдѣлался угрюмъ и мраченъ въ такой степени, что Ребекка позволила себѣ сдѣлать на его счетъ нѣсколько весьма колкихъ замѣчаній. Это оскорбило капитана.
— Надѣюсь, мистриссъ Бекки, вы не считаете меня трусомъ; сударыня, сказалъ онъ голосомъ, дрожащимъ отъ внутренняго волненія, — я готовъ умереть во всякое время, и грудь моя открыта для непріятельскихъ пуль; но что будетъ съ тобою, Бекки… а можетъ и еще съ кѣмъ-нибудь… съ двумя, то-есть безпріютными и беззащитными особами, которыя останутся послѣ моей смерти? Надъ этимъ нечего смѣяться, я полагаю.
Тысячи нѣжныхъ словъ и выраженій готовы были, во всякомъ данномъ случаѣ, смягчить и успокоить раздраженнаго супруга. Сатирическій духъ Ребекки, тѣсно соединенный съ ея природнымъ темпераментомъ, живымъ и юркимъ, проходилъ въ одно мгновеніе ока, и физіономія ея, переставая выражать неугомонную веселость, быстро омрачалась самымъ печальнымъ колоритомъ. Къ такимъ артистическимъ видоизмѣненіямъ она пріучила себя еще въ лондонскомъ предмѣстьи Сого, подъ скромной кровлей родитедьской квартиры.
— Милый другъ! воскликнула она, неужели ты думаешь, что я ничего не чувствую?
И въ доказательство чувствительности, румяныя ея щеки оросились крупными слезами, способными размягчить самое черствоё сердце.
— Ну, полно, полно, Бекки, сказалъ растроенный супругъ, посмотримъ-ка вотъ лучше, что у тебя можетъ остаться, въ случаѣ моей смерти. Въ послѣднее время мнѣ особенно везло, и вотъ тутъ наличными ровно двѣсти тридцать фунтовъ. Въ карманѣ у меня десять наполеондоровъ; этого, авось, хватитъ на весь походъ. Больше для меня не нужно. За столъ и за квартиру не плати, потому-что генералъ Тюфто расплатился за насъ и за себя. Если меня убьютъ, помни, Бекки, что я не долженъ содержателю. гостинницы ни одного шиллинга. Не плачь, мой другъ, оно, можетъ-быть, и лучше, если убьютъ, потому-что… какъ знать? чего бы ты натерпѣлась со мной. Своихъ лошадей я не беру; оно будетъ дешевле, если поѣду на генеральскомъ гнѣдкѣ. Я ужь сказалъ генералу, что моя лошадь захромала. Ну, такъ если оно… того, Бекки, лошадей-то, знаешь, можно будеть продать. За кобылу вчера Григгъ давалъ мнѣ девяносто гиней, только я имѣлъ глупость заартачиться и не уступалъ меньше сотни, такъ-какъ еще намъ не была объявлена эта внезапная новость. Бульфинчь нигдѣ не потеряетъ своей цѣны, а все-таки лучше продать его въ этой сторонѣ, потому-что въ Лондонѣ его, пожалуй, отнимутъ у тебя за долги. Эту маленькую лошадку, что подарилъ тебѣ сэръ Тюфто, тоже не мѣшаетъ продать здѣсь, потому-что, другъ мой, Бекки, воздухъ лондонскихъ конюшенъ будетъ нездоровъ для нея, прибавилъ улыбаясь мистеръ Родонъ. Вотъ эта дорожная шкатулка стоила мнѣ двѣсти фунтовъ… то-есть, я еще не заплатилъ за нее, не плати и ты, а полтораста фунтовъ тебѣ всякій за нее дастъ. За продажу моего гардероба тоже можно выручить порядочную сумму. Здѣсь вотъ, къ вашимъ услугамъ, мои булавки, кольца, часы съ золотой цѣпочкой, и другой довольно цѣнный хламъ. Все это спусти при первомъ удобномъ случаѣ. За эти часы и цѣпочку, тётушка Матильда, помнится, заплатила сотню фунтовъ. Золотые флакончики могутъ быть проданы отдѣльно отъ шкатулки фунтовъ за тридцать. Какъ жаль, право, что у того же купца я не озаботился взять золотой сервизъ!.. Но ужь дѣлать нечего, Бекки, надобно хорошенько воспользоваться и тѣмъ, что есть.
Дѣлая такимъ-образомъ эти послѣднія распоряженія, мистеръ Кроли, бывшій отчаяннымъ эгоистомъ до самой женитьбы, когда безкорыстная любовь, нѣжная и пламенная, пересоздала его грубую натуру, перебиралъ, одну за другою, всѣ статьи своего движимаго имущества, стараясь опредѣлить приблизителыіую цѣну каждой вещи. Онъ былъ серьёзенъ и задумчивъ, потому-что занимался устройствомъ судьбы своей будущей вдовы. Вооруженный карандашомъ, онъ взялъ листъ бумаги, и составилъ школьнымъ почеркомъ длинный реэстръ всѣхъ своихъ вещей, съ отмѣткою приблизительной цѣны каждой. Вотъ образчикъ этого замѣчательнаго реэстра:
«Двухствольное мортоновское ружье — сорокъ гиней. Походная шинель на собольемъ мѣху — пятьдесятъ фунтовъ. Двѣ пары пистолетовъ въ футлярѣ изъ розоваго дерева (пригодные особенно для дуэлей) — двадцать фунтовъ. Три новыхъ сѣдла и три попоны, — сорокъ фунтовъ.»
И такъ далѣе. Все это имущество должно было, въ извѣстномъ случаѣ, поступить въ полное распоряженіе будущей вдовы.
Вѣрный своему экономическосу плану, капитанъ Кроли надѣлъ самый старый, изношенный мундиръ, оставивъ новое платье подъ присмотръ и опеку мистриссъ Кроли. И этотъ знаменитый денди Гайд-Парка и Виндзора, отправляясь теперь на поле битвы, былъ скорѣе похожъ на скромнаго сержанта, чѣмъ на капитана, и уста его произносили что-то въ родѣ молитвы за женщину, которую онъ собирался оставить. Ребекка, въ свою очередь, приведенная въ трогательное умиленіе, стала на колѣни и устремила свои глазки въ потолокъ. Родонъ Кроли поднялъ неутѣшную супругу, заключилъ ее въ свои объятія, и плотно прижалъ къ своему сильно бьющемуся сердцу. Лицо его покрылось пурпуровоій краской, и глаза потускнѣли, когда онъ усадилъ ее на стулъ, и вышелъ изъ дверей. Онъ ѣхалъ рядомъ съ генераломъ и молча курилъ сигару, когда они догоняли бригаду, выступившую раньше ихъ за нѣсколько минутъ. Брюссель уже исчезъ изъ вида давнымъ-давно, и войска виднѣлдсь впереди, когда капитанъ Кроли пересталъ крутить усы и вступилъ въ разговоръ съ милордомъ Тюфто.
Ребекка между тѣмъ, какъ мы уже сказалв, благоразумно рѣшилась подавить въ себѣ всякій восторженный порывъ безполезной сантиментальности. Когда супругъ ея вышелъ изъ комнаты, она остановилась у окна, и увидѣвъ его на улицѣ, махнула нѣсколько разъ своимъ бѣленькимъ платочкомъ, въ знакъ послѣдняго прощанья. Здѣсь она простояла неподвижно до тѣхъ поръ, пока мистеръ Кроли повернулъ за уголъ переулка.
Каѳедральныя башни и шпицы на остроконечныхъ кровляхъ старинныхъ брюссельскихъ домовъ уже начинали окрашиваться золотымъ свѣтомъ подъ вліяніемъ солнечныхъ лучей. Ребекка не спала всю мочь. На ней еще красовалось бальное платье, приведенное въ живописный безпорядокъ. Ея черные, густые локоны въ такомъ же безпорядкѣ растрепались по ея плечамъ. Синіе круги подъ глазами свидѣтельствовали о ея безсонницѣ и усталости, произведенной тяжелыми впечатлѣніями послѣ бала.
— Ахъ, какая я страшная! воскликнула мистриссъ Бекки; осматривая въ зеркалѣ свою фигуру. Эти розовыя тряпки удивительно какъ увеличиваютъ мою блѣдность.
И она поспѣшила сбросить свое бальное платье, при чемъ изъ ея корсажа выпала записка, полученная отъ мистера Джорджа. Она подняла ее, прочитала, улыбнулась и заперла въ свою шкатулку. Затѣмъ, опустивъ свой бальный букетъ въ стаканъ воды; мистриссъ Бекки ушла въ свою спальню и заснула сладчайшимъ, въ высшей степени успокоительнымъ сномъ, столько для нея необходимымъ послѣ всѣхъ этихъ душевныхъ безпокойствъ.
