Берта Зуттнер - Долой оружие!
«Наглость, дерзость!» отзывается остальная Германия о речах, которые ведутся в Берлине, и «прусская задирчивость» входит в пословицу. «Надо ее остерегаться». Эти слова возводят повсюду в догмат. «Король Вильгельм корчит из себя немецкого Виктора-Эммануила». «Австрия втайне питает намерение отвоевать обратно Силезию». «Пруссия заигрывает с Францией». «Австрия заигрывает с Францией»… et patati et patata, как говорят французы… У нас по-немецки это называется «трич-трач» и, к несчастью, практикуется между кабинетами великих держав с неменьшим усердием, чем между провинциальными кумушками за чашкой кофе.
На зиму вся наша семья опять съехалась в Вену. Сестры отлично повеселились на богемских водах, но ни одна из них пока еще не была помолвлена. Акции Конрада стояли великолепно. Во время охотничьего сезона он также приезжал в Грумиц, и хотя при этом удобном случае решительное слово все-таки не было произнесено, однако и он, и Лили, по-видимому, освоились с мыслью, что они в скором времени соединятся узами брака. Что же касается меня, то, несмотря на убедительный просьбы отца, я отказалась погостить у него даже и осенью. Фридриху не дали отпуска, а расставаться с ним было для меня такою мукой, что мне не хотелось подвергаться ей без крайней необходимости. Кроме того, я имела еще другую причину отказываться от продолжительных визитов в Грумиц: мне было очень не по душе, что дедушка старался развивать в Рудольфе воинственный дух. Охота к военной службе, к которой я вовсе не предназначала своего сына, уж и без того сказывалась в ребенке. Вероятно, это было у него в крови. Потомок длинного ряда воинов естественно должен родиться с воинственными задатками. В сочинениях по естественным наукам, в которые я вникала теперь с большим усердием, чем когда-либо, часто говорилось о могущественной силе наследственности, о так называемых «врожденных наклонностях», представляющих не что иное, как стремление следовать привычкам, усвоенным предками.
К рожденью мальчика, дедушка опять подарил ему саблю.
— Но ведь ты знаешь, папа, — с досадой заметила я, — что Рудольф не будет солдатом; поэтому серьезно прошу тебя…
— Так ты хочешь сделать из него матушкина сынка? По всем вероятиям, это тебе не удастся. Хорошая солдатская кровь всегда скажется… Когда наш малый вырастет, он сам изберет себе карьеру, а лучше той, от которой ты его хочешь устранить, не найти нигде.
— Марта боится подвергать своего единственного сына опасностям войны, — заметила тетя Мари, присутствовавшая при нашем разговоре. — Она забывает, что кому назначено умереть, того постигнет смерть и в постели, как на войне.
— Значит, если на войне погибло сто тысяч человек, то они перемерли бы в такой же срок и в мирное время?
Но тетю Мари было трудно сбить с толку.
— Значит, этим ста тысячам так уж было на роду написано погибнуть от войны.
— А если б люди были настолько рассудительны, чтоб совсем не воевать? — спросила я.
— Ну, это невозможно! — воскликнул отец, и мы опять заспорили с ним о предмете, часто вызывавшем нас обоих на противоречие.
Однако наши диспуты обыкновенно кончались ничем. Одна сторона постоянно приводила все те же доказательства, другая их опровергала. Ни к чему иному не приложима в такой степени басня о гидре, как к чудовищу, называемому «установившимся мнением», ходячей моралью. Едва отрубишь ему одну голову, опровергнув один из его аргументов, и готовишься отрубить другую, как первая снова отрастает.
У моего отца было несколько излюбленных доводов в пользу войны, не поддававшихся никакому опровержениям: 1) Войны установлены самим Богом — Господом воинств, — что мы видим из священного писания. 2) Они всегда были, значит, всегда и будут. 3) Человечество достигло бы чрезмерного размножения без этого периодического децимирования. 4) Продолжительный мир расслабляет людей, делает их малодушными и, как стоячая вода порождаешь гниение, так он порождает порчу нравов. 5) Войны — лучшее средство для развития в людях самопожертвования, геройства, вообще для закаливания характера. 6) Люди вечно будут ссориться; полное согласие во всем немыслимо; различные интересы непременно будут сталкиваться между собою: значит, вечный мир — нелепость. Ни один из этих тезисов, а в особенности ни одно из выводимых отсюда заключений не выдерживают критики, если серьезно за них приняться; но каждый служит оплотом для защитника войны, стеной, за которой он укрывается, когда не в силах отстоять своих прочих аргументов. А пока рушится новое укрепление, он успевает опять воздвигнуть старые.
Например, если сторонник человеческой бойни загнан в угол и не может более поддержать своего доказательства под N 4, а должен согласиться, что мирное время несравненно более, чем война, способствует нравственному возвышению человечества, развитию общественного благосостояния и культуры, то он говорит:
— Ну да, все это так, война несомненно есть зло, но зло неизбежное. — И сейчас ссылка на NN 1 и 2.
Когда же вы докажете, что ее можно избегнуть путем союза между государствами, третейского суда и т. п., вам ответят:
— Конечно, можно, но этого делать не надо, потому что: (следует ссылка на N 5).
Тут сторонник мира разбивает и эту отговорку, доказывая, что война, напротив, деморализует людей, что от нее они становятся грубыми, утрачивают гуманность.
— И с этим можно, пожалуй, согласиться, однако же… N 3-й.
Между тем, последний аргумент, приводимый панегиристами войны, представляет самую лицемерную натяжку. Скорее уж им могут воспользоваться те, кто ненавидит войну, но хочет подыскать какое-нибудь основание такому страшному явлению, какой-нибудь, так сказать, извинительный момент, обусловленный самой природой; но кто любит в душе войну и хлопочет о ее поддержке, тот наверно не имеет в виду благоденствия будущих поколений. Насильственное децимирование современного человечества посредством убийства, искусственно вызванных повальных болезней, обеднения, конечно, направлено не к тому, чтобы избавить потомство от различных невзгод; если бы потребовалось человеческое вмешательство, чтоб положить предел чрезмерному росту населены ради общего блага, то для этого нашлись бы иные, более разумные средства, чем ведение войны. Значит, этот вывод не более как увертка, однако же к ней прибегают с успехом, потому что она обладает свойством ставить противника в тупик. Этот аргумент отзывается ученостью и как будто даже проникнуть высшим человеколюбием. В самом деле, нужно же нам позаботиться, чтоб нашим милым потомкам, имеющим родиться тысячу лет спустя, не стало бы до такой степени тесно на земном шаре, чтоб они не могли шевельнуть локтем! Этот N 3 сбивает с толку многих защитников мира. В подобных вопросах, относящихся к области естественных наук и политической экономии, смыслит не всякий; немногим известно, что равновесие между смертностью и деторождением восстановляется само собою, что природа создает губительные условия для жизни человеческих существ не с целью помешать их чрезмерному размножению, а совсем наоборот: она увеличивает плодородие тех, кто подвергается большим опасностям. Так, после войны, число рождений возрастает, и потеря вознаграждается, тогда как продолжительный мир и благоденствие приводить к противоположным результатам; следовательно, чрезмерный рост населения — это призрачное пугало — в сущности вовсе не угрожает человечеству. Однако, в подобных вещах мы еще не отдаем себе ясного отчета, а только инстинктивно чувствуем что-то неладное в знаменитом доводе N 3; по крайней мере, в нем заметно просвечивает лицемерие. В опровержение его обыкновенно приводится известная пословица: «Раньше нас приняты меры к тому, чтоб деревья не врастали в небо», да ведь и не это имеют в виду стоящие у кормила правления…
— Вы, пожалуй, правы, однако же… — И опять на сцену выступает N 1.
Таким образом, спор идет до бесконечности, ни дать, ни взять, как пресловутая сказка «про белого бычка». Человек с воинственными наклонностями твердо стоить на своем: его рассуждения постоянно вертятся в заколдованном кругу, и сколько вы ни гоняйтесь за ним, никогда его не поймаете. — Война ужаснейшее зло, но она должна быть. — Допустим, что ей не надо быть, но она великое благо. Этот недостаток последовательности обнаруживают все, кто по замалчиваемым причинам или даже без причины — просто инстинктивно — защищает какое-нибудь дело и с этою целью пускает в ход все слышанные им фразы и общие места, на какие принято ссылаться в данном случае. Что приводимые аргументы исходить из различнейших точек зрения, что они не только не подтверждают друг друга, но иногда стоят в явном противоречии, это нимало не смущает спорящего. Он опирается на те или другие выводы не потому, чтобы дошел до них путем собственного размышления или же личного опыта, — нет, он не подтверждает свои предвзятые мнения, без разбора кидаясь на выводы, сделанные другими.
