Густав Майринк - Зеленый лик
Поистине бессмертен только пробужденный человек, звезды и Боги появляются и уходят. Лишь он один был, и пребудет, и может вершить все, что задумает. И нет над ним Господа.
Недаром наш путь называется языческим. То, что верующий мыслит Богом, есть лишь состояние, которого он мог бы достичь, если бы был способен верить в самого себя, но, неисцелимый слепец, он сам ставит перед собой преграду, через которую не отваживается перепрыгнуть, он сотворяет себе образ для поклонения, вместо того чтобы стать этим образом.
Если хочешь молиться, молись самому себе, своему незримому существу. Это – единственный Бог, который внемлет молитвам: другие подают камни вместо хлеба.
Горе тому, кто молится идолу и чья молитва услышана, – он теряет самого себя, внутренне опустошается, ибо уже никогда не сможет поверить в то, что молитва предназначена лишь для собственного внутреннего слуха.
Если твое невидимое существо откроется тебе как сущность, ты постигнешь, что оно отбрасывает тень. Я тоже не знал, кто я, до тех пор пока тело не стало тенью перед моим взором.
Забрезжут новые времена, когда человечеству будут сопутствовать на земле светозарные тени, а не постыдные черные подобия. На небосклоне заблещут новые звезды. Будь и ты частицей света!»
Хаубериссер порывисто поднялся, свернул листы и вложил их в серебряную капсулу. У него было такое ощущение, будто кто-то торопит, подгоняет его.
Небо уже стало светлеть, но за окном разливался свинцовый полумрак, в котором можно было разглядеть пустошь, устланную сухой травой, словно темным шерстяным ковром с серыми полосками каналов.
Он вышел из дома, но, не успев начать путь в Амстердам, отказался от своего плана спрятать документ в квартире на Хойхрахт и вернулся в дом за лопатой. Какое-то чувство подсказывало ему, что рукопись должна быть зарыта, причем где-то поблизости.
Но где именно?
На кладбище?
Он было двинулся туда…
Нет, это тоже неподходящее место.
Его взгляд упал на цветущую яблоню. Он подошел к деревцу, выкопал рядом яму и зарыл в нее капсулу.
А потом быстрым шагом поспешил в город, он почти бежал по лугам и мостикам, едва различимым в рассветной мгле. Его гнало внезапное предчувствие неведомой опасности, угрожающей его друзьям. Надо было во что бы то ни стало предупредить их.
Несмотря на ранний час, воздух был горяч и душен, как перед грозой.
В зловещей тишине местность производила столь жуткое впечатление, что казалась каким-то вымершим миром. Солнце напоминало тусклый латунный диск, утонувший в толще испарений, а далеко на западе, над морем, пылала гряда облаков, словно утро превратилось в вечер.
Фортунат боялся опоздать, сам не понимая причин своей тревоги, он как мог сокращал дорогу, срезал углы, шагал то через поля, то по безлюдным большакам, но город как будто не хотел приближаться.
Постепенно, когда уже окончательно рассвело, небо приняло иной вид: белесые облака стали скручиваться и извиваться, как некие червеобразные существа, словно ими повелевали невидимые вихри, но при этом как бы топтались на одном месте. Казалось, вступили в бой какие-то воздушные монстры, выпущенные из космоса.
Крутящиеся воронки, похожие на опрокинутые кубки, повисли в небесной выси; звериные морды с ощеренными клыками сталкивались в жестокой схватке и сжимались в грозовой ком. А на земле царило все то же мертвенное, зловещее безветрие.
С юга со скоростью урагана надвигался какой-то черный клин, он затмил солнце, на несколько минут погрузив землю в ночную тьму, а затем косым ливнем хлынул вниз у самого горизонта – это была огромная туча саранчи, сорвавшаяся с берегов Африки.
За все время пути Хаубериссер не встретил ни одного живого существа, и вдруг на повороте из-за узловатых ивовых стволов показалась человеческая, но слишком уж большая, сгорбленная фигура в долгополом одеянии.
Издали Фортунат не мог разглядеть лица, но по осанке, по одежде и силуэту головы с длинными свисающими пейсами он сразу же узнал старого еврея, шагавшего ему навстречу.
Чем ближе тот подходил, тем нереальнее выглядел. Ростом он был не менее семи футов, ноги при ходьбе не двигались, вся фигура отличалась каким-то зыбким, изменчивым контуром. Хаубериссеру даже показалось, что на мгновение от нее отделялась какая-нибудь часть тела – рука или плечо, – чтобы тут же прирасти снова.
Спустя несколько минут старик сделался почти прозрачным, как будто это был не самум, состоящий из множества черных песчинок, а человек из плоти и крови. И когда он бесшумно пролетел мимо в нескольких шагах от Хаубериссера, тот разглядел, что это – туча летающих насекомых, загадочным образом принявшая вид человеческой фигуры, подобная той непостижимой игре природы, которую он наблюдал в Амстердаме, когда пасечник ловил пчелиный рой.
Он долго смотрел вслед этой туче, с нарастающей скоростью удалявшейся на юго-запад, в сторону моря, пока она не растаяла как дым на горизонте.
Фортунат терялся в догадках. Что это за феномен? Некий таинственный знак или случайная гримаса живой стихии?
Не очень-то верилось, что столь фантастическую форму мог выбрать Хадир Грюн, дабы обрести зримый образ.
Погруженный в раздумья, Фортунат вошел в Западный парк и быстро, насколько хватало сил, двинулся к дому Сефарди, в сторону Дамрака. Издалека донесся какой-то гвалт, не иначе как что-то стряслось.
Вскоре он увидел толпы возбужденных людей, заполнивших большие улицы. Это был настолько плотный строй, что пробиться сквозь него не представлялось возможным, и Фортунат решил пройти улочками еврейского квартала.
По площадям косяками ходили активисты Армии спасения, вознося молитвы или горланя псалом: «Благословен Господь, что явил мне дивную милость Свою в укрепленном граде!» Мужчины и женщины в религиозном исступлении срывали друг с друга одежды, с пеной у рта бухались на колени, возглашали: «Аллилуйя!» и тут же отпускали непристойные шутки. Фанатичные монахи с истерическим хохотом до крови полосовали бичами свои голые спины. Тут и там, дико крича, бились и катались по мостовой припадочные. Приверженцы каких-то безумных вероучений выражали «смирение перед Господом», для чего становились на четвереньки и на глазах у растроганных, обнаживших головы зрителей скакали лягушками, приквакивая: «Помилуй нас, возлюбленный Иисусе!»[75]
Задыхаясь от ужаса и отвращения, Хаубериссер блуждал по кривым переулкам. Его то и дело сбивали с пути всё новые толпы, пока людской поток не вынес на Йоденбреестраат, к дому, похожему на череп.
Окна «салона-иллюзиона» были наглухо закрыты жалюзи, вывеска отсутствовала. Перед входом возвышался позолоченный деревянный помост с троном, на котором восседал «профессор» Циттер Арпад в горностаевой мантии и в усыпанной бриллиантами диадеме, подобно нимбу осенявшей смуглый лоб. Он бросал в обезумевшую от восторга толпу медные монеты со своим изображением и держал заглушаемую криками «Осанна!» речь, в которой снова и снова повторялся кровожадный призыв: «Бросайте в огонь блудниц и несите мне грешное злато!»
С великим трудом Фортунату удалось пробиться к перекрестку.
Он попытался сориентироваться, но тут кто-то схватил его за рукав и увлек под арку. Он узнал Пфайля.
Силясь перекричать толпу, они кое-как выяснили, что оба прибыли в город, можно сказать, с одним и тем же намерением, но тут их вновь оттерли в разные стороны.
– Иди к Сваммердаму! – крикнул Пфайль. Они не могли замедлить шаг, даже крохотные
дворики и проулки кишели народом, и, заметив хоть малейшую брешь в людской стене, они не упускали случая приблизиться друг к другу и летели вперед, на ходу обмениваясь торопливыми репликами.
– До чего гнусный тип этот Циттер!… – Пфайль то выныривал из толпы, то снова исчезал. – Полиция практически бездействует и не может воспрепятствовать его непотребству… Ополченцев и след простыл… Мерзавец выдает себя за пророка Илию, а публика верит и готова молиться на него. Недавно он устроил в цирке настоящую кровавую баню… Народ брал балаган штурмом… Этот безумец вытащил на арену каких-то якобы приличных иностранок – дамочек полусвета, разумеется, – и спустил на них тигров… Забавы во вкусе римских императоров… Прямо Нерон какой-то… Он женился на мадам Рюкстина, а потом, чтобы заполучить деньги несчастной идиотки, ее отра…
«Отравил», – догадался Хаубериссер, хотя голос Пфайля тонул в нарастающем гуле: их разделила процессия поющих фигур с'надвинутыми на лица белыми остроконечными капюшонами. Эти призраки, похожие на членов тайного судилища, держали в руках факелы и бубнили слова хорала: «О sanctissima, о pi… issima, dulcis virgo Maa… riii… aah![76]»
Пфайль вынырнул снова, его лицо потемнело от факельной копоти.
– А вскоре он проиграл ее деньжата в покер… А потом месяцами подвизался в качестве медиума на спиритических сеансах… Народ валом валил. Весь Амстердам у него перебывал.
