Чарльз Диккенс - Лавка древностей. Часть 1
Когда они пришли прощаться съ хозяиномъ, школа была уже въ полномъ сборѣ и мальчуганы шумѣли почти такъ же, какъ и наканунѣ. Учитель всталъ изъ-за стола и проводилъ ихъ до калитки.
Дѣвочка горячо благодарила его за радушный пріемъ, краснѣя и конфузясь, дрожащей рукой подала она ему монету, полученную на скачкахъ за цвѣты, извиняясь, что не можетъ дать больше. Но онъ не взялъ у нея денегъ, а только нагнулся, поцѣловалъ ее въ щеку и пошелъ назадъ въ школу.
Не успѣли они отойти нѣсколько шаговъ отъ дома, какъ учитель снова появился у двери. И старикъ, и дѣвочка вернулись къ нему, чтобы еще разъ пожать ему руку.
— Желаю вамъ счастливаго пути и всего хорошаго, напутствовалъ ихъ горемыка-учитель. — Теперь я уже остался одинъ-одинешенекъ на свѣтѣ. Если вамъ опять случится завернуть въ нашу сторону, не забудьте нашей деревенской школы.
— Никогда, никогда не забудемъ, говорила Нелли, — вѣчно будемъ помнить, какъ вы были добры къ намъ.
— Знаю я, дѣти всегда обѣщаютъ помнить, а потомъ и забываютъ, — учитель покачалъ головой и задумчиво улыбнулся. — Былъ у меня другъ, нужды нѣтъ, что маленькій, и лучше что маленькій, — но и его у меня отняли. Прощайте, да благословитъ васъ Богъ.
Простившись съ нимъ въ послѣдній разъ, они медленно пошли своей дорогой и часто оборачивались назадъ, пока, наконецъ, и учитель, и деревушка, и даже дымокъ, клубившійся между деревьями, не скрылись изъ ихъ глазъ. Тогда они прибавили шагу и рѣшились держаться большой дороги: авось она приведетъ ихъ въ какое нибудь путное мѣсто.
Но большія дороги тянутся безъ конца: иной разъ идешь, идешь, а все ни до чего не добредешь. Они, не останавливаясь, прошли мимо трехъ незначительныхъ деревушекъ, позавтракали хлѣбомъ съ сыромъ на постояломъ дворѣ и продолжали свой скучный однообразный путъ, но уже тише: за день-то поизмаялись.
Наступилъ великолѣпный лѣтній вечеръ. Дорога круто повернула въ сторону. Она шла теперь между выгономъ и огороженнымъ полемъ. Наши путники и не замѣтили, какъ очутились лицомъ къ лицу съ караваномъ [5], расположившимся на ночлегъ у самой изгороди. Онъ такъ неожиданно предсталъ предъ ихъ глазами, что имъ уже неудобно было повернуть назадъ.
Это былъ не ободранный, грязный, запыленный фургонъ, какіе часто встрѣчаются на большихъ дорогахъ; не ничтожный караванчикъ, который обыкновенно насилу тащить несчастная кляченка или оселъ, и не цыганская кибитка, а хорошенькій домикъ на колесахъ, съ бѣлыми канифасовыми занавѣсками, подобранными зубцами, съ зелеными ставеньками, окаймленными ярко-красной полосой — сочетаніе этихъ яркихъ красокъ придавало особенно щегольской видъ всему экипажу. Пара распряженныхъ сытыхъ лошадей паслась на травѣ. У открытой двери, съ блестящей мѣдной ручкой отъ стукальца, сидѣла дородная дама въ огромномъ чепцѣ съ огромными бантами, которые шевелились при каждомъ ея движеніи. Передъ ней стоялъ барабанъ, покрытый бѣлой скатертью, уставленный чайной посудой и всякими яствами; была тутъ же и подозрительная фляжка. Этотъ музыкальный инструментъ вполнѣ замѣнялъ обѣденный столъ. Дородная дама съ видимымъ наслажденіемъ попивала чаекъ, закусывая окорокомъ и любуясь разстилавшимся передъ ней видомъ.
Въ ту самую минуту, какъ наши путники поровнялись съ фурой, дородная дама подносила чашку къ губамъ — вмѣсто чайной она употребляла бульонную чашку: надо полагать, она любила, чтобы все вокругъ нея было почтенныхъ размѣровъ. Возводя очи горѣ, она потягивала китайскій напитокъ, въ который, вѣроятно, маленько перепало божественнаго нектара изъ подозрительной фляжки; впрочемъ, это только мои предположенія, совершенно не идущія къ дѣлу — и не замѣтила, какъ они подошли. Осушивъ чашку до дна, что потребовало не мало усилія съ ея стороны, она вздохнула, поставила ее на импровизированный столъ, и только тогда увидѣла близехонько около себя старика и ребенка, которые смиренно стояли возлѣ фуры и глядѣли на это чаепитіе такими восторженными глазами, какими могутъ глядѣть только голодные, усталые путники.
— Ба, да это, кажется, она. Да она-жъ, она! воскликнула хозяйка фуры, собирая крошки съ колѣнъ и бросая ихъ въ ротъ. — Слушай, дитя мое, кто выигралъ блюдо, какъ, бишь, оно называется?
— Какое блюдо, сударыня? спросила Нелли.
— Да то блюдо, что было назначено призомъ на другой день скачекъ?
— На другой день скачекъ?
Нелли недоумѣвала.
— Ну да, на другой день, на другой день. — Дородная дама начинала терять терпѣніе. — Неужели тебѣ такъ трудно отвѣтить, кто выигралъ призъ, когда тебя вѣжливо объ этомъ спрашиваютъ?
— Да я не знаю, сударыня.
— Не знаешь! ну вотъ еще, я собственными глазами видѣла тебя на скачкахъ.
Нелли струсила: что, если эта дама хорошо знакома съ фирмой «Шотъ и Кадлинъ»,
— Я еще пожалѣла, что такая молоденькая дѣвочка не гнушается обществомъ такой дряни, какъ Полишинель, на котораго и смотрѣть-то зазорно, продолжала дородная дама.
— Мы совершенно случайно попали въ ихъ компанію, оправдывалась Нелли. — Мы сбились съ пути, а они были такъ добры къ намъ, предложили идти вмѣстѣ съ ними. Позвольте спроситъ васъ, сударыня, вы знакомы съ ними?
— Знакома съ ними! съ негодованіемъ повторила дама. — Да ты не знаешь, что говоришь, дитя мое. Впрочемъ, тебѣ это прощается по молодости лѣтъ, по неопытности. Развѣ, глядя на меня, на мой караванъ, можно предположить, что мы ведемъ знакомство съ такими людьми?
— Нѣтъ, нѣтъ, сударыня. Простите, если я васъ чѣмъ нибудь обидѣла.
Нелли казалось, что она совершила нивѣсть какое преступленіе.
Извиненіе было благосклонно принято, но дородная дама долго еще не могла успокоиться: такъ обидно ей показалось это предположеніе. Нелли объяснила ей, что они были на скачкахъ только въ первый день, а теперь спѣшатъ въ городъ, чтобы тамъ переночевать. Замѣтивъ, что лицо дородной дамы начало проясняться, она отважилась спросить ее, сколько верстъ осталось до ближайшаго города. Прежде чѣмъ отвѣтить на ея вопросъ, дородная дама сочла нужнымъ сообщить имъ, что она ѣздила на скачки, но не съ караваномъ, а въ кабріолетѣ, слѣдовательно, вовсе не по дѣламъ и не ради наживы, а такъ, — для собственнаго удовольствія. До города же, по ея словамъ, осталось миль восемь.
Это извѣстіе опечалило дѣвочку; она чуть не заплакала, глядя на дорогу, надъ которой начинали уже сгущаться ночныя тѣни. Старикъ тоже тяжело вздохнулъ, опираясь на свой посохъ: имъ предстояло пропутешествовать всю ночь, а уже и теперь становилось темно. Хозяйка фуры начала было убирать чайную посуду, но, замѣтивъ, что личико дѣвочки отуманилось грустью, пріостановилась. Нелли простилась съ ней, подала руку дѣдушкѣ и они пошли. Когда они уже были шаговъ въ пятидесяти, та крикнула имъ, чтобы они вернулись.
— Подойди поближе, влѣзай сюда, говорила она, указывая Нелли на ступеньки фуры. — Скажи мнѣ откровенно, дитя мое, ты очень проголодалась?
— Нѣтъ, не очень, но мы устали, а до города еще такъ далеко!
— Ну все равно, голодны вы или нѣтъ, а все должны напиться у меня чаю. Надѣюсь, что вы ничего противъ этого не имѣете? обратилась она къ старику.
— Конечно, они прибавятъ вѣсу, отвѣчалъ Джорджъ недовольнымъ тономъ.
— Я тебя спрашиваю, много ли они прибавятъ вѣсу, повторила хозяйка. — Ты видишь, они не изъ полновѣсныхъ!
— Вдвоемъ они вѣсятъ, медленно протянулъ Джорджъ, съ головы до ногъ оглядывая старика и Нелли, — какъ настоящій знатокъ, который и на полъ унца не дастъ промаху, они вѣсятъ почти то же, что вѣсилъ Оливеръ Кромвель.
Нелли очень удивилась, услышавъ такое точное опредѣленіе вѣса человѣка, давнымъ-давно жившаго на свѣтѣ — она знала это изъ книгъ — но такъ какъ въ эту минуту хозяйка объявила, что беретъ ихъ съ собой въ фурѣ, дѣвочкѣ, на радостяхъ, некогда было углубляться въ этотъ вопросъ. Она отъ всего сердца поблагодарила дородную даму за ея доброту и, желая чѣмъ нибудь услужить, помогла ей убрать посуду. Когда лошади были уже запряжены, всѣ трое поднялись по лѣстницѣ въ фуру. Старикъ былъ въ восторгѣ. Хозяйка заперла дверь, Джорджъ свернулъ ступеньки и спряталъ ихъ подъ экипажемъ, и караванъ тронулся съ мѣста. Съ шумомъ и трескомъ грузно подвигался онъ по дорогѣ, дребезжа и громыхая всѣмъ своимъ корпусомъ. Даже молоточекъ у двери, за блестящую ручку котораго никому еще не приходилось дергать, поминутно стучалъ отъ сотрясенія.
XXVII
Когда они немного отъѣхали, Нелли принялась съ любопытствомъ разсматривать экипажъ, въ которомъ они теперь съ такими удобствами совершали свое путешествіе. Фура раздѣлялась на двѣ половины: въ той, гдѣ предсѣдательствовала хозяйка, полъ былъ обитъ ковромъ, а у задней стѣны, за перегородкой, была придѣлана койка, — точь-въ-точь какъ въ пароходныхъ каютахъ — съ такими же хорошенькими бѣленькими занавѣсками, какія висѣли у окошекъ. Эта койка представляла довольно удобное ложе для отдохновенія; но какимъ образомъ влѣзала въ нее дородная хозяйка, къ какимъ гимнастическимъ фокусамъ она должна была для этого прибѣгать, Одному Богу извѣстно; для посторонняго же наблюдателя это оставалось неразрѣшимой загадкой. Другая половина фуры служила кухней: въ ней помѣщалась печь съ маленькой трубой, выходившей въ потолокъ, и шкафчикъ для провизіи; на полу стояло нѣсколько деревянныхъ ящиковъ; въ углу пріютился большой каменный кувшинъ съ водой, а на стѣнахъ висѣла мѣдная и глиняная посуда. Въ парадной же половинѣ стѣны были увѣшаны музыкальными инструментами: треугольниками, бубнами и т. д.
