Эльза Триоле - Душа
– Он мировой, этот Джонни! – завопил Малыш.
– Будет еще много сюрпризов, Натали, – шепнул Кристо и, чтобы обмануть свое нетерпение, побежал поговорить с Луиджи.
Слово «сюрприз» всегда наводило Натали на воспоминание об ее маленькой дочке, хотя «маленькой» сейчас двадцать семь лет… А тогда ей было всего четыре или пять… Она не знала, что значит слово «сюрприз», и произносила его как «сверхприз». Да, были у меня в жизни «призы» и «сверхпризы» – хватит. Натали попыталась рассказать Марселю, как ее маленькая дочка говорила «сверхприз» вместо сюрприз, но Марсель, очевидно, ничего не понял в этой истории, вернее, даже не пытался понять, Натали только отвлекала его внимание от Миньоны, которой Лебрен как раз передал бумажную салфетку с каким-то рисунком. Натали прервала рассказ и стала наблюдать за маневрами Лебрена… Хотя Луиджи усадил его на противоположном конце стола, они двое, Миньона и Лебрен, переговаривались улыбками и записочками. Дробь барабана… Рене Луазель склонился в поклоне перед своей матушкой: это был следующий сюрприз…
Это вальс предзакатныйЛунных рыцарей знатных…
Госпожа Луазель старшая протанцевала вальс с сыном. Даже не задохнулась, шустрая, тоненькая. Чудесный номер. А вот что Василий тут же пригласил на новый танец бабушку Луазель, хоть это и не было предусмотрено программой, оказалось настоящим сверхпризом! Посмотрите, какие у нее маленькие ножки! А Василий! Вальсирует, словно на коньках катается!
Все танцевали. Лебрен с Миньоной, Оливье с Беатрисой, Рене Луазель на сей раз с женой, хотя Дениза Луазель была беременна, что стало уже заметно… (Когда она пришла сообщить об этом Натали, она твердила: «Это же катастрофа!» – и улыбалась во весь рот). Марсель танцевал с женой учителя, он, Марсель, танцует прекрасно, чувствуется завсегдатай танцулек. Малыш танцевал один – просто кружился на месте. Так как сыр еще не подали, Оливье снова начал твист с Миньоной. Присутствующие хлопали в ладоши…
– Оливье! – кричала Миньона, еле переводя дух, – пропусти следующую фигуру! Не усложняй положения! Доктор Вакье с Беатрисой исчезли. Да нет! Да нет же!… Просто готовят свой сюрприз… Вот и они! Со всеми полагающимися иллюзионистам атрибутами и сами в костюмах фокусников 1900 года! Доктор нацепил бороду, а Беатриса была просто великолепна в тюле с блестками. Луиджи первый оценил номер и хохотал до упаду… От радостного возбуждения Малыш завертелся волчком. Доктор вытащил у него из носа яйцо. Если у доктора Вакье не станет пациентов, у него в запасе имеется неплохая профессия. Они вышли на аплодисменты и исчезли… Что они затевают? Хм… хм… уж эти мне холостяки! Ведь ни тот, ни другая не давали обета целомудрия… Теперь танго, папа, мама, танго для папы! Неужели вас нужно просить? Оливье был распорядителем бала.
Натали почувствовала себя усталой. Лебрен слишком часто танцевал с Миньоной. Семнадцать лет, буйная шевелюра, коротенькая юбочка, остроносые лодочки… Под прекрасными белыми кружевами шали – подарок Луиджи ко дню рождения – Натали незаметно прижала руку к груди. Она могла безнаказанно обращаться к своему прошлому, никто не знал его, даже Луиджи. Никогда в своей жизни я не была такой мелочной, такой вялой, такой жалкой, как нынче вечером. Я сама такая, каких я ненавижу больше всего на свете, я – родная сестра Фи-Фи. Раздались крики, требовали тишины; прежде чем перейти ко второй части программы, к показу картины Кристо Луазеля, давайте сначала для настроения послушаем, как Василий поет цыганские романсы…
Василий спел тенором все, что поется в ночных русских барах. Остальные тем временем ели мороженое. Под гром аплодисментов Василий вернулся на место. Официанты внесли шампанское. Луиджи постучал по рюмке, поднялся со стула, и все замолчали.
– Сегодня, в день рождения Натали, каждый из нас принес ей подарок. Наши сердца, сердце каждого, уже давно принадлежат ей. Она хранит их в тепле и в холе рядом со своим собственным сердцем. Она – наш талисман. Сейчас вы увидите подарок Кристо, механическую картину, которую он создал в честь Натали и которую назвал «Душа». Душа, непознаваемое. Выразить это непознаваемое – такова задача художника. Пусть же Натали, наша душа, соблаговолит от нашего, как и от своего имени, поцеловать Кристо за то, что он посягнул на недосягаемое.
Луиджи сел. Натали привлекла к себе Кристо, но он так дрожал, что она удержала его в своих объятиях…
– Тушите свечи! Тише!
В полном мраке лучи прожекторов осветили закрытую тканью картину… Пробили часы с музыкой. Холст упал к подножию картины.
В широкой и глубокой раме с зеркалами была заключена не то икона, не то вывеска, нечто вычурное, примитивное, черно-серое, бело-кружевное, местами слегка позолоченное. В центре – Натали, застывшая, присноблаженная… А вокруг нее почти все присутствующие в зале. Музыка, начавшаяся звоном колоколов, ширилась, и картина пришла в движение. Дружное «ах!» проплыло по залу.
Когда все налюбовались картиной, вблизи и издали, доктор выключил механизм, потушил прожекторы и зажег в зале обычный электрический свет. Гости поднялись из-за стола, пили ликеры и кофе, теснясь у маленького столика или сидя в низеньких креслах, и говорили только о картине, об этом необычайном творении… Иконография во всей ее первозданной чистоте! Нельзя себе представить, чтобы скептик, чтобы человек, ни во что не верящий, мог создать такую прекрасную картину. Наивность, соединенная с верой… Еще точнее: великое умение и мастерство, соединенные с верой, ведь самое худшее – это половинчатость, посредственность, мещанин, утративший сердечную простоту, но не достигший мудрости… И если такой человек владеет лишь голой техникой, но не мастерством, тогда получается сплошная посредственность «произведений искусства». Странно, я бы сказал, даже как-то тревожно это пристрастие ребенка к черным тонам… Складки, образуемые десятком тоненьких черных линий на белом одеянии Лебрена, преподносящего в дар Натали берцовую кость, которая то ломается, то срастается… И доктор Вакье, весь в черном, складки на его одеянии обозначены тоненькими белыми линиями, а на плече, там, где у шарманщиков обычно сидит обезьянка, у него – паяц, которого он дергает за нитки. А вы заметили, что все фигуры облачены в одеяния, а не просто в пиджаки и платья? Верно, но Миньона изображена в платье… Но главное в ней тело, грудь! Во всей их святой невинности… А взаимосвязь между фигурами, тянущимися к Натали, их дары и эта явная нужда в ее помощи. А жест Натали – приидите ко мне! Не нахожу… По-моему, она просто раскинула свои руки, свои крылья и не движется. Только она одна не движется… Белые кружева на ее шали похожи на оперенье голубки. Вырисованы во всех подробностях… Ручная работа! Вот мы восхищаемся кибернетическими машинами, а когда говорим о совершенстве, не находим иного определения, кроме «ручная работа»!… Н-да… Бесспорно одно – все это излучает какую-то магическую силу… Кристо решил создать автомат, который делает что-то ради чего-то. Таково единственное средство оправдать эту ничем не оправдываемую повторяемость. Кроме простого движения, передразнивающего человека, есть то, что выражено этим движением… Картина Кристо – это акт веры, любви…
Забравшись к отцу на колени, Кристо слушал, растерянный, потерянный. Марсель сиял, единственное, на что он сейчас был способен, это сиять. Казалось, они никогда не кончат говорить о картине…
Какая находка – эти кружева Натали, они сливаются с синевой вод первого плана и образуют на каждой волне маленькие белые гребешки… А эти головы алжирцев, посаженные тесно-тесно? Виден каждый завиток, беленькая закругленная спиралью черта, тоненькая, тоненькая… Лица… да, лица… они похожи друг на друга, и у всех глаза продолговатые, как зазор на ножницах… Именно глаза, как зазор на ножницах, обведенный темными кругами, а зрачок круглый, черная точка на белом фоне. Но Натали сразу можно узнать. Какая смелость посадить ее анфас, в таком вот ракурсе, а посмотрите на колесики в черепе Луиджи! Только у ребенка может быть такое конкретное воображение… Невольно задаешь себе вопрос, что с тобой станется, если ты не шевелясь будешь сидеть перед этой картиной и глядеть на нее долго-долго… Передумаешь тысячу мыслей, тысячи прекрасных мыслей. Именно так! Если вы будете глядеть на заводного писца или, скажем, на Вокансоновскую утку, вы ни о чем думать не будете, вы просто будете улыбаться! Душа… И все эти охотники поболтать погрузились в задумчивое молчание.
– Душа? – повторил Клод-скульптор вопросительным тоном. – Если послушать ученых, так душу в один прекрасный день можно будет выразить каким-нибудь математическим уравнением со многими неизвестными. Души можно будет производить по желанию – добрые или злые…
– Я врач, но признаюсь, я лично не верю в нее, в науку. Я хочу сказать, что наука движется вперед только благодаря художникам. Ученые пасуют перед мыслью об абсурдности и научной ереси, а художника ничто не останавливает, он не скован наукой… Поэтому-то он и проникает в закрытые для науки двери; он свободен, ничто не стесняет его интуиции…
