Тарас Шевченко - Автобиография. Дневник. Избранные письма и деловые бумаги

Посетил московского знакомого, некоего Безобразова, потом Рамазанова и Михайлова{396}. Хотел пройти на выставку, да не удалось: царь помешал. Смотрел в цирке-театре «Москаля-чаривника». Очаровательный Семен{397}. А прочие — чушь.

Поручил Каменецкому хлопотать{398} в цензурном комитете о дозволении напечатать «Кобзаря» и «Гайдамаки» под фирмою: «Поэзия Т. Ш.» Что из этого будет?

Зашел по пути к певцу-актеру Петрову. Он только потолстел. А она — увы! Из миленькой Анны Яковлевны{399} сделалась почтенная, но все-таки милая старушка. Непрочный пол! Забежал к Семену, выпил рюмку водки и пошел к Корбе обедать. Скучно и грязно, как у старого холостяка и, вдобавок, у военного. Вечером у Белозерского слушал новую драму Желяковского!!выяснить фамилию автора{400} и с успехом доказал Сераковекому, что Некрасов не только не поэт, но даже стихотворец аляповатый{401}.

Снег, слякоть, мерзость. Невзирая на все это, отправились мы, то есть я, Семен и М. Лазаревский, в Академию смотреть выставку. Во избежание простуды завернули к Смурову, выпили по рюмке джину и проглотили по десятку устриц. С выставки пошли мы на званый обед{402} к графине Настасье Ивановне, данный ею своим близким многочисленным приятелям по случаю моего возвращения. За обедом граф Федор Петрович сказал коротенькое слово в честь милостивого царя. А в честь моего невольного долготерпения сказал почти либеральное слово Николай Дмитриевич Старов!!{403}, потом Щербина и, в заключение, сама графиня Настасья Ивановна. Мне было и приятно и вместе неловко. Я не чаял себе такой великой чести. Для меня это было совершенно ново. Семен заметил, что за столом все были бледны, тощи и зелены, кроме несчастного изгнанника, то есть меня. Забавный контраст. После обеда повез меня Сошальский к землячке М. С. Гжесевич, а часу в первом — к Борелю, а от Бореля к Адольфине, где я его и оставил.

От Н. Д. Старова поехали мы с Семеном к М. В. Остроградскому{404}. Великий математик принял меня с распростертыми объятиями как земляка и как надолго отлучившегося куда-то своего семьянина. Спасыби ему. Остроградский с семейством едет на лето в Малороссию, пригласил бы, говорит, и Семена с собою, но боится, что в Полтавской губернии сала не хватит на его продовольствие.

Обедал у Семена. Вечер провел у графини Настасьи Ивановны. Слушал стихотворения Юлии Жадовской{405}. Жалкая, бедная девушка!

Семен познакомил меня с весьма приличным юношею — с В. П. Энгельгардтом{406}. Многое и многое пошевелилось в душе моей при встрече с сыном моего бывшего помещика. Забвение прошедшему! Мир и любовь настоящему.

Вечером Грицько Галаган познакомил меня с черниговскими землячками, с Карташевскими{407}. Не жеманные, милые, настоящие землячки.

По желанию графини Настасьи Ивановны представлялся шефу жандармов кн. Долгорукову. Выслушал приличное случаю, но вежливое наставление, и тем кончилась аудиенция.

Вечер провел у земляка Трохима Тупыци, где встретился с Громекою{408}, автором статьи «О полиции и о взятках», и познакомился с стариком Персидским{409}, с декабристом.

Грицько Галаган приехал просить записать ему мой «Весенний вечер». Я охотно исполнил его желание, а он, чтобы не остаться у меня в долгу, записал прекрасное стихотворение Хомякова.

И. Н. Дзюбина познакомил я с Семеном, а он, чтобы тоже не остаться в долгу, вздумал попотчевать меня каким-то молодым генералом Крыловым{410}, земляком из Харькова. Несмотря на молодость и любезность, генерал оказался далеко не симпатичным. А обед его, почти царский, тоже показался как-то приторным.

Вечером Мей прислал мне тот самый «Весенний вечер»{411}, который я поутру записал для Галагана, в руском переводе собственного изделия. Спасибо ему.

СТИХОТВОРЕНИЕ ХОМЯКОВАТебя избрал на брань святую,Тебя господь наш полюбил.Тебе дал силу роковую,Да сокрушишь ты волю злуюСлепых, безумных, буйных сил.

Вставай, страна моя родная,За братьев бог тебя зоветЧрез волны буйного Дуная,Туда, где землю огибая,Шумят струи эгейских вод!

Но помни: быть орудьем бога Земным созданьям тяжело,Своих рабов он судит строго,А на тебе, увы, как многоГрехов ужасных налегло!

В судах черна неправдой чернойИ игом рабства клеймена,Безбожной лести, лжи тлетворной,И лени гнусной и позорнойИ всякой мерзости полна.

О! Недостойная избранья, ты избрана,Скорей омой себя водою покаянья,Да гром двойного наказаньяНе грянет над твоей главой.

С душой коленопреклоненной,С главой лежащею в пыли.Молись молитвою смиреннойИ раны совести растленнойЕлеем плача исцели.

И встань потом, верна призванью,И бросься в пыл кровавых сеч,Держи стяг божий крепкой дланью,Рази мечом, — то божий меч!

Н. Д. Старов прислал М. Лазаревскому написанное слово, сказанное им в честь мою на обеде у графини Настасьи Ивановны Толстой. Как вещь дорогую для меня, заношу его в мой журнал.

ПРИЗНАТЕЛЬНОЕ СЛОВО Т. Г. ШЕВЧЕНКУ

Несчастие Шевченка кончилось. А с тем вместе уничтожилась одна из вопиющих несправедливостей. Мы не нарушим скромности тех, чье участие способствовало этому добру и приобрело благодарность всех сочувствующих достоинству блага… Мы скажем, что нам отрадно видеть Шевченка, который среди ужасных, убийственных обстоятельств, в мрачных стенах казармы смердячей, не ослабел духом, не отдался отчаянию, но сохранил любовь к своей тяжкой доле потому, что она благородна. Здесь великий пример всем современным нашим художникам и поэтам, и уже это достойно обессмертить его!..

Позвольте же предложить тост признательности за Шевченка, который своими страданиями поддержал то святое верование, что истинно нравственную природу человека не в силах подавить никакие обстоятельства!..

12 апреля 1858.

В. М. Белозерский познакомил меня с профессором Кавелиным{412}. Привлекательно-симпатическая натура.

Тот же Белозерский познакомил меня с тремя братьями Жемчужниковыми{413}. Очаровательные братья!

Вечером в цирке-театре слушал оперу «Жизнь за царя». Гениальное произведение! Бессмертный М. И. Глинка! Петров в роли Сусанина попрежнему хорош, и Леонова в роли Вани хороша{414}, но далеко не Петрова, которую я слышал в 1845 году.

Получил милейшее письмо от милейшего Сергея Тимофеевича{415} Аксакова, на которое буду отвечать завтра: сегодня я увлекся своею «Лунатикою»{416}. Если бы не помешал обязательный Сошальский, то я кончил бы «Лунатику». Но, увы! Нужно было оставить невещественное слово и приняться за вещественное дело, то есть за увесистый обед.

Вечером, с тем же обязательным Сошальским, поехали мы к милой и талантливо-голосистой певице, мадмуазель Грубнер{417}. Там встретился я с Бенедиктовым, Даргомыжским и с архитектором Кузьминым{418}, старым и хорошим знакомым. Музыкальное наслаждение заключилось смешным и приторным мяуканьем Даргомыжского. Точно мышонок в когтях кота. А ему аплодируют. Странные люди эти меломаны. А еще страннее такие певцы, как Даргомыжский.

Вчера Сошальский пригласил меня с Михайлом на борщ с сушеными карасями и на вареники. А сегодня графиня Настасья Ивановна просит запиской к себе обедать и обещает познакомить с декабристом бароном Штейнгелем{419}. Мы предпочли декабриста борщу с карасями и за измену были наказаны бароном: он не пришел к обеду. Одичалый барон!

За обедом познакомился я с адмиралом Голенищевым, адмирал — товарищ графа Федора Петровича. Простой и, кажется, хороший человек.

Вечер провел у Галагана. Он прочитал описание своего будинка{420}, збудованого им в старом малороссийском вкусе, в Прилуцком уезде. Барская, но хорошая и достойная подражания затея.

Обедал у К. Д. Кавелина и там же познакомился с Галаховым{421}, составителем русской хрестоматии.