Генри Джеймс - Мадонна будущего. Повести

— Он доверял тебе, — вставила Мод.

— Пусть так. Но ты же видишь, что я за это ему отдал — самый цвет моего таланта. Куда уж больше? Я выпотрошен, выжат, измочален. А от его мерзкой паники меня мутит. Сыт по горло!

Но глаза Мод смотрели по-прежнему жестко.

— Он до конца искренен?

— Бог мой! Конечно, нет. Да и откуда? Только пробует — как кошка, когда прыгает на гладкую стенку. Прыгнет, и тут же назад.

— Значит, паника у него настоящая?

— Как и он сам.

— А его бегство?.. — допытывалась Мод.

— Поживем, увидим.

— Может, для него тут разумный выход? — продолжала она.

— Ах, — рассмеялся он. — Опять ты пальцем в небо?

Но это ее не отпугнуло: у нее уже появилась другая мысль.

— Может, он и вправду свихнулся?

— Свихнулся? О да. Но вряд ли, думается, вправду. У него ничего не бывает вправду, у нашего милейшего Бидел-Маффета.

— У твоего милейшего, — возразила, чуть помедлив, Мод. — Только что тебе мило, то мне гнило. — И тут же: — Когда ты видел его в последний раз?

— Во вторник, в шесть, радость моя. Я был одним из последних.

— И, полагаю, также одним из вреднейших. — И она высказала засевшую у нее в голове мысль: — Ведь это ты подбил его.

— Я доложил ему, — сказал Байт, — об успехах. Сообщил, как подвигаются дела.

— О, я вижу тебя насквозь! И если он мертв…

— Что — если?.. — ласково спросил Байт.

— Его кровь на твоих руках.

Секунду Байт внимательно разглядывал свои руки.

— Да, они порядком замараны из-за него. А теперь, дорогая, будь добра, покажи мне свои.

— Сначала ответь, что с ним, по-твоему, произошло, — настаивала она. — Это самоубийство?

— По-моему, это та версия, которой нам надо держаться. Пока какая-нибудь бестия не придумает что-нибудь еще. — Он всем своим видом показал готовность обсасывать эту тему. — Тут хватит сенсаций на несколько недель.

Он подался вперед, ближе к ней, и, тронутый ее глубокой озабоченностью, не меняя позы, не снимая локтей со стола, слегка потрепал пальцем ее подбородок. Она, все такая же озабоченная, отпрянула назад, не принимая его ласки, но минуту-другую они сидели лицом к лицу, почти касаясь друг друга.

— Мне даже жалко тебя не будет, — обронила она наконец.

— Что же так? Всех жалко, кроме меня?

— Я имею в виду, — пояснила она, — если тебе и впрямь придется себя проклинать.

— Не премину. — И тотчас, чтобы показать, как мало придает всему этому значения, сказал: — Я ведь, знаешь, всерьез с тобой говорил тогда, в Ричмонде.

— Я не пойду за тебя, если ты его убил, — мгновенно откликнулась она.

— Значит, решишь в пользу девятки? — И так как этот намек при всей его подчеркнутой игривости оставил ее равнодушной, продолжил: — Хочешь поносить все имеющиеся у него брюки?

— Ты заслуживаешь, чтобы я выбрала его, — сказала она и, вступая в игру, добавила: — А какая у него квартира!

Он ответил выпадом на выпад:

— Цифра девять, надо думать, тебе по сердцу — число муз.

Но эта краткая пикировка со всей ее колкостью, как ни странно, снова их сблизила; они пришли к согласию: Мод сидела, опершись локтями о стол, а ее приятель, слегка откинувшись на спинку стула, словно замер, приготовившись слушать. И первой начала она:

— Я уже трижды виделась с миссис Чёрнер. В тот же вечер, когда мы были в Ричмонде, я отослала ей письмо с просьбой о встрече. Набралась наглости, какой себе ни разу не позволяла. Я заверила мадам, что публика мечтает услышать из ее уст несколько слов «по случаю ее помолвки».

— По-твоему, это наглость? — Байт был явно доволен. — Ну и как? Небось она сразу клюнула?

— Нет, не сразу, но клюнула. Помнишь, ты говорил тогда… в парке. Так оно и произошло. Она согласилась меня принять, так что в этом отношении ты оказался прав. Только знаешь, зачем она на это пошла?

— Чтобы показать тебе свою квартиру, свою ванную, свои нижние юбки? Так?

— У нее не квартира, а собственный дом, притом великолепный, и не где-нибудь, а на Грин-стрит, в Парк-Лейне. И ванную ее — не ванна, а мечта, из мрамора и серебра, прямо экспонат из коллекции Уоллеса — не скрою, я тоже видела; а уж нижние юбки — в первую очередь; и это такие юбки, которые тем, кто их носит, показать не стыдно: есть на что посмотреть. И деньгами — судя по ее дому и обстановке, да и по внешности, из-за которой у нее, бедняжки, бездна хлопот, — Бог ее, без сомнения, не обидел.

— Косоглазая? — с сочувствием спросил Байт.

— Страшна, как смертный грех; ей просто необходимо быть богатой; меньше чем при пяти тысячах фунтов такого уродства себе позволить нельзя. Ну а она, в чем я убедилась, может себе что угодно позволить, даже вот такой носище. Впрочем, она вполне-вполне: симпатична, любезна, остроумна — словом, великолепная женщина, без всяких скидок. И они вовсе не помолвлены.

— Она сама тебе так сказала? Ну и дела!

— Это как посмотреть, — продолжала Мод. — Ты и не подозреваешь, о чем речь. А я, между прочим, знаю: с какой стороны посмотреть.

— Значит, тем более — ну и дела! Это же золотая жила.

— Пожалуй. Только не в том смысле, какой ты сюда вкладываешь. Кстати, никакого интервью она давать мне не стала — совсем не ради того меня приняла. А ради того, что куда важнее.

Байт без труда догадался, о чем речь:

— Того, к чему я причастен?

— Чтобы выяснить, что можно сделать. Ей претит его дешевая популярность.

У Байта просветлело лицо.

— Она так и сказала?

— Она приняла меня, чтобы мне это сказать.

— И ты еще не веришь мне, что «жаворонки прилетели». Чего еще тебе нужно?

— Ничего мне не нужно — к тому, что есть; ничего, кроме одного: помочь ей. Мы с ней подружились. Она понравилась мне, а я — ей, — заявила Мод Блэнди.

— Прямо как с Мортимером Маршалом.

— Нет, совсем не как с Мортимером Маршалом. Я с ходу схватила, какая мысль у нее возникла. У нее возникла мысль, что я могу помочь ей — помочь в том, чтобы заставить их замолчать о Биделе, и для этой цели — так ей, видимо, кажется — я к ней просто с неба свалилась.

Говард Байт слушал, но, помедлив, вставил:

— Кого их?

— Как кого? Мерзкие газетенки — твою разлюбезную прессу, о которой мы с тобой все время толкуем. Она хочет, чтобы его имя немедленно исчезло с газетных страниц — немедленно.

— И она тоже? — удивился Байт. — Значит, и ее трясет от страха?

— Нет, не от страха, — вернее, не тогда, когда я последний раз ее видела. От отвращения. Она считает, что все это слишком далеко зашло, и хотела, чтобы я — женщина честная, порядочная и по уши, как она полагает, сидящая в газетном деле — прониклась ее чувствами. И теперь, при наших с ней отношениях, я таки прониклась, и думается, если удастся здесь что-то исправить, мне это будет не в укор. А ты мешаешь исправить и тем самым режешь меня без ножа.

— Не бойся, дорогая, — отвечал он, — кровью я тебе истечь не дам и до смерти не зарежу. — И тут же изобразил, как сказанное искренне его поразило. — Значит, по-твоему, она вряд ли знает?..

— Что знает?

— Ну, о том, что и до нее могло дойти. О его бегстве.

— Нет, она не знала… наверняка не знала.

— И ни о чем таком, что делало бы его бегство вероятным?

— То есть о том, что ты назвал непонятной причиной? Нет, ничего такого она не говорила. Зато упомянула, и в полный голос, что он сам в ужасе — или делает вид, будто так, — от того, как ежедневно треплют его имя.

— Это ее слова, — спросил Байт, — что он делает вид?..

Мод уточнила:

— Она чувствует в нем — так сама мне сказала — что-то смешное. Вот такое у нее чувство, и, честное слово, мне как раз это в ней и нравится. В общем, она не вытерпела и поставила условие. «Заткните им рот, — сказала она, — тогда поговорим». Она дала ему три месяца, но готова ждать все шесть. И вот тем временем — когда он приходит к тебе — ты помогаешь им орать во всю глотку.

— Пресса, детка, — сказал Байт, — сторожевой пес цивилизации, а на сторожевых псов — тут уж ничего не поделаешь, — бывает, находят приступы бешенства. Легко сказать: «Заткните им глотки»; бегущего зверя окриком не остановишь. Ну, а миссис Чёрнер, — добавил он, — и впрямь персонаж из сказки.

— А что я сказала тебе на днях, когда ты, пытаясь найти обоснование его поступкам, выдвинул предположение — чистая гипотеза! — что дело в такой женщине, какой она, по-твоему, должна быть? Гипотеза претворилась в жизнь, с одной только поправкой — в жизни все оказалось сложней. Впрочем, не в том суть. — Она искренне отдавала ему должное. — В тебе говорило вдохновение.

— Прозрение гения! — Как-никак, а он догадался первым, но тут еще кое-что оставалось невыясненным. — Когда ты виделась с нею в последний раз?

— Четыре дня назад. Наша третья встреча.