Хулио Кортасар - Экзамен
– Полный набор, – сказал Хуан. – Погляди на его кольцо, трехкратное. Очки, лысина, черный галстук. Совершенство. Сейчас он поднимется и подойдет к нам, предложит купить отрез кашемира.
– Однако он пьет кофе, – сказал репортер. – Это скандал, потому что такой тип должен пить не кофе, а геспиридин. Официант!
– Слушаю вас, – сказал официант, глядя на дверь, в которую влетели сразу трое. Один обернулся и посмотрел на улицу, а двое оглядывались вокруг, как люди, вышедшие из темноты на свет, и, наконец, выбрали столик в углу. Первый махнул рукой и присоединился к ним; лицо у него было в копоти, волосы на висках склеены потом, как бриллиантином —
– Еще сандвичей, – сказал репортер. – А что, вентиляторы…
– Не работают, – сказал официант. – Еще сандвичей? Не знаю, осталась ли ветчина, пойду посмотрю. Смотри-ка, еще идут!
Вошли две пары.
– А что ты хочешь? – сказал репортер. – По-моему, главное их желание – смыться. Пейте, Клара, вы белее Грокка.
– Я – круглая дура, – сказала Клара. – Animula vagula, blandula[88]. Но было так —
– Ладно, – сказал Хуан, улыбнувшись. – Все было довольно мерзко, но ты вела себя хорошо. Иногда, правда, падала духом. Посмотри на эту девушку в желтой блузке. Че, да этот тип ей угрожает.
– Разумеется, – сказал Андрес. – Истерия греческое слово. А не лучше ли тебе увезти Клару отсюда? Я имею в виду – из Буэнос-Айреса.
– Система Пинчо, – сказал Хуан с горечью. – Зачем? Это не может длиться дольше, чем… – Он по-мальчишески махнул рукой и уставился на курильщика сигары. Поплакать бы наедине с самим собой. Поплакать бы, закрывшись с головой простынею. Принять бы душ, да еще… Он смотрел, как мужчина за столиком у стены, где перегородка делила часть зала на маленькие отдельные кабинетики, нащупывал коленом колено женщины. Женщина смеялась, как крыса. «Тоже боится», – подумал Хуан и вдруг разглядел в глазах Андреса нечто, удивившее его. В голову пришла дурацкая мысль: хорошо бы рядом был цветной кочан. Некоторое время они сидели молча, но слушать отдаленные взрывы было, пожалуй, еще хуже. К тому же – туманные нимбы вокруг электрических лампочек, неработающая вытяжка, портрет Президента рядом с прейскурантом, «Старый Смаглер», пиво «Омбу», вино «Амаро Пагильотти».
– Невероятно, – заговорил вдруг репортер. – Видишь типа с сигарой? Сидит как ни в чем не бывало. Наверное, надо бы написать о нем.
– Напиши, – сказал Хуан. – Развлечешься немного. В противовес общему ощущению беспокойства, порожденного будоражащими общество элементами, —
у тебя, наверное, такой стиль, —
мы рады познакомить наших читателей с благоразумным человеком, который, сидя за столиком в «First and Last»…
– Черт возьми, – сказал репортер. – Если бы я писал такие репортажи, я бы уже стал знаменитым.
– А ты старайся, – сказал Хуан. – Вспомни Бернардо Палисси.
Стелла встрепенулась, услыхав имя, но ничего не сказала —
– Юность, пора золотая, – начал репортер, ожидая, что Хуан продолжит. Но Хуан смотрел на Клару, как старательно она ест свой сандвич, и последовал ее примеру: прислонившись головою к ее голове, стал в унисон с ней жевать, так что Андрес, глядевший на них, заулыбался.
– Знаете, – сказал Андрес словно о чем-то неважном, – вам обоим лучше бы уехать отсюда.
– Почему именно нам? – спросила Клара. – И почему уехать лучше? Прочти ему свое прелестное онтологическое стихотворение, Хуан, «Уйти, остаться…»
– Слушай, – сказал Хуан. —
Уйти, остаться,
С жизнью игра.
Кто его знает,
Когда —
пора.
– Я имею в виду географическую карту, а ты мне – про карту души, – пробормотал Андрес. – Хватит играть словами.
– Географическая карта, – повторил Хуан. – Географических карт давно нет, дорогой.
«А мы знали материал – ». Она думала об этом, наклонив голову и глядя на ломтик ветчины, который зажала в пальцах. Это лицо… Он отнял у него пиджак, который сам же положил ему под голову. Она старалась проглотить, потянулась за своим стаканом; может, если запить глотком пива, – вкус получился отвратительный, интересно, что если сначала съесть сандвич, а потом – пиво, потом опять сандвич, то еще ничего. А вот если (все равно как хватануть ложку горячего жаркого и запивать вином, чтобы охладиться; такая смесь во рту получается, просто мерзость – ).
Хуан откинул ей волосы со лба, дунул на лоб. Улыбнулся.
– Тепка-растрепка, лягушачья попка, не печалься, не болей, выздоравливай скорей.
Клара положила сандвич на тарелку и прижалась лицом к груди Хуана; тот обнял ее рукою, отгораживая от всего вокруг.
– Пошли, подышим на улице, – сказал Андрес репортеру. – А ты, Стелла, останься.
На улице еще не совсем стемнело, свет, казалось, падал сверху. Порт тонул в тумане, люди выныривали из тумана, переходили через улицу или останавливались на углу (несколько человек уже стояли там и тихо разговаривали). Человек на другой стороне осторожно раскуривал сигарету. Репортер некоторое время рассеянно смотрел на него. На лицо, на руки налипала влажная, вязкая пленка. Казалось, будто ты грязный.
– Знаешь, – сказал Андрес. – Надо их каким-то образом вытащить отсюда.
– Согласен, – ответил репортер. – Скажи – каким.
– Скажи, скажи… Посмотри на эту букашку.
Бабочка отыскивала
двери
в бар.
– Угу.
– Бедняжка из кожи лезет вон, а открытая дверь у нее перед носом. Поразительно, до чего бабочки удобное пособие для практической философии.
– Все мои симпатии – на стороне бабочек, – сказал репортер.
– Они оба упрямятся, – сказал Андрес. – Сам не знаю, как мне их убедить.
– Понятно.
– В конце концов, мы с тобой можем остаться. И Стелла – тоже. Что с нами может произойти?
– Ничего. Здесь вообще никогда ничего не происходит.
– Они – другое дело. Не знаю, но мне так кажется.
– Да, – сказал репортер и раздавил букашку, которая ползла по его ботинку; букашка треснула сухо и весело. Глядя в глубину улицы (там, на земле, рядом с дощатым настилом стоял оставленный им стакан), он различил слабое свечение (его поглощал туман) – это меж желтых лоскутьев тумана голубоватым огнем светились доски, служившие тротуаром.
– Смотри, дурной свет, – сказал он. – Сырость, гниение, а в результате всегда – прелестный голубой свет.
– Небо – это брюхо мертвого прошлого, – произнес голос Хуана. Он поравнялся с ними. – Красивые вещи говорятся сегодня ночью…
Андрес собрался, было, ему ответить, но тут послышался пронзительный свист и хриплый крик со стороны центра, а над Виамонте занялся красноватый отсвет, окрасивший и туман, и воздух далеко, насколько хватало глаз.
– Ca chauffe[89], – сказал репортер и тихо присвистнул. Группа людей на углу тотчас же рассыпалась, на бегу роняя обрывки фраз. Остались только человек, спокойно куривший на углу Бушара, и черный грязный пес, лаявший в небо.
– Дай мне поговорить с ним, – сказал Андрес репортеру. – Хуан, пройдемся немного.
– Давай, – сказал Хуан, глядя вслед репортеру, возвращавшемуся в бар. – Пусть он посидит с девочками. Ты слышал крики?
– Посмотри туда, – сказал Андрес. Отсюда зарево в небе казалось еще ярче. – Интересно, что это не похоже на пожар.
– Туман, – сказал Хуан. – Начинает по-настоящему действовать на нервы. Да еще стреляют…
Грузовик, набитый людьми, въехал на территорию порта, развернулся за баром, словно выбирая направление, и покатил в сторону реки. Фары стригли туман.
– Вот, – сказал Андрес, – точно так должны поступить вы, и сейчас же, не раздумывая. Увези ее отсюда.
– Ничего себе условие ставишь, – сказал Хуан. – Не раздумывая. Правильно. Правильно.
– Пожалуйста, – сказал Андрес. – А если снова все ограничится словами…
– Действительно, прости. Я ничуть не сомневаюсь в твоих добрых намерениях. Но это же глупо. Легко сказать: увези ее, но, во-первых, я не вижу, почему —
– Если что-то еще и можно увидеть, то именно это, – сказал Андрес. – И, пожалуйста, отбрось самолюбие.
– Но ты сам собираешься остаться, – сказал Хуан, останавливаясь.
– Не знаю еще. Отвезу Стеллу к матери, в Касерос. Не думай, что я собираюсь оставаться тут, в центре, как прикованный.
– Касерос, – сказал Хуан. – Лично мне кажется, что уже и до Касероса добраться нельзя.
Андрес пожал плечами. Ему не приходило в голову подумать о себе, заранее подумать о том, что он будет делать. Решение всегда приходило само собой: просто вдруг хотелось сделать то или иное, и это было свободно принятое решение. А Хуану он сказал неправду, сказал первое, что пришло в голову, – дружеский упрек Хуана толкнул его на это.
– Может быть, – сказал Андрес. – Но тебя я прошу: уходите с ней сейчас же. Я тебя прошу.
– Почему? – сказал Хуан задиристо, как большой ребенок.
