Коммунисты - Луи Арагон
В камере они сидели вчетвером. Третий был Додольф. Ученик-горняк из Острикура. Старший из семерых ребят в семье. Отец не мог уже работать — ревматизм скрутил. Додольф все время спал. Говорил, что хочет выспаться загодя. Перед чем выспаться? А четвертый?.. Его в компанию не принимали… скользкий субъект. Понятно, почему его к ним посадили. По его словам, он из Абвиля. Возможно. И в Абвиле тоже водится всякая пакость. — Любопытно, кого назначают к отправке? — спросил Нестор. Откуда Элуа было знать? Они оба предпочитали остаться в Лоосе: у них не было охоты путешествовать. И что за фрукт этот капитан, который вызывал их одного за другим и пытался выведать все сведения? Он-то и назначает, кого отправлять.
— Уж и въедливый! Ну, да и я не дурак.
Нестор за словом в карман не лез и рад был почесать язык насчет капитана. От капитана он перешел на полицейских вообще. И при этом покосился на абвильского жителя. Еще не родился на свет тот полицейский, который бы его, Нестора, заставил сказать лишнее. И за что только им деньги платят! Постой… я тебе не рассказывал, какой со мной был случай?
Когда Нестор рассказывает, в рассказе принимают участие и лицо его, и руки, и ноги. Ему пятьдесят лет, и морщинки у него не только от привычки хитро прищуриваться. Однако их не заметно, они точно скрытая усмешка притаились по уголкам глаз и губ, у переносицы; но стоит ему отмочить что-нибудь или поддеть кого-нибудь — они тут как тут! Сам он точно и ни при чем, только морщинки смеются за него. Да в глазах озорные огоньки. Может, он и не очень красив, ну, да тут все одинаково хороши, небриты с… страшно сказать, с каких пор!
— Вышел этот случай примерно в начале марта, — заговорил он, забавно сморщив лицо. Абвильский житель так навострил уши, что того и гляди уколешься! Работал-то Нестор в Либеркуре, а домишко у него был в Лансе. По Лилльской дороге в сторону Карвена, чуть подальше Голландского поселка, почти что в самом Луазоне. На гудронный завод он ездил поездом. Удобство небольшое, но что поделаешь. Из-за англичан он в самом начале войны, в сентябре, остался без работы. Спасибо еще, что его тогда же не засадили. Выбирать не приходилось. В самом Лансе трудно было устроиться. Надо сказать, что на гудронном заводе хозяева были не плохие. Им наверняка посылали доносы, однако они с этим не посчитались. На мелких предприятиях так бывает. Правда, судя по корпусам, завод не маленький, но рабочих и служащих там было не больше сотни. Из них — человек тридцать служащих в конторе. До войны гудрон поступал из Германии, из Англии и в небольшом количестве от нас. Теперь работать приходилось на скудных заводских запасах и французском сырье. Ветка, отходящая от железнодорожной магистрали Париж–Лилль, подавала цистерны прямо на заводской двор, — кстати, и расположен-то он между железной дорогой и шоссе. Гудрон из цистерн сливают в приемники. Оттуда гудрон перекачивают в подготовительные баки и кубы для перегонки. Иначе говоря, на заводе имеется двоякая аппаратура — одна с баками, а в другой гудрон прямо поступает в перегонные кубы, это более современная последовательная система кубов. Ну, понятно, пользуются ими вперемежку…
— Какое мне дело до твоего завода? — перебил Элуа. — Что ты с ним пристал?
Молодежь — народ нетерпеливый. Надо же объяснить, что перегонный цех, где он, Нестор Платьо, работал кочегаром, обслуживало всего девять человек, по три смены в сутки: один кочегар при кубе, один кочегар при котле и один — перегонщик, не считая старшего мастера для надзора. Значит, выходит, трое рабочих зараз. Он-то, Нестор, был при котле. Это куда лучше, чем возиться со смолами. Смолы — это остатки, из которых делают брикеты; они стекают из кубов в большой резервуар во дворе, чернющие такие, что прямо страсть! И сразу твердеют, потом изволь их разбивать; если день солнечный, от них идут испарения, обжигают руки, лицо, болячки от этого прикидываются. А крепкие, как камень, и вонь от них — дух захватывает. Летом приходится работать по ночам.
— Долго ты будешь канитель тянуть? — не вытерпел Элуа.
Нет, Нестору необходимо было досказать, что у них на заводе из гудрона добывали не меньше сорока видов продукции; легкие масла, из которых получается бензин, нафталин, пикрол, карбозол[646], асфальт, а также и битум для покрытия дорог, и еще много чего. Рабочие распределялись на группы, человека по четыре, по пять; одни, к примеру, для налива в бочки бензола[647], другие для получения битума — или шли в кладовщики, в лабораторию и прочее. Помногу сразу собиралось только на ремонт оборудования да человек двадцать в котельной.
Для чего все это нужно было сообщать? Чтобы довести до белого каления Элуа или абвильского жителя? Наконец начался самый рассказ. Прежде всего надо сказать, что в работе своей он, Нестор, был сам себе хозяин, никто не стоял над его душой, никто не докапывался, что у него в мыслях. Ну, понятно, по заводу распространялись листовки. Только делалось это с умом. И на него особых подозрений не было. Каждый вечер он с ближней станции поездом ездил домой. Путь от Либеркура до Ланса недалек, а все-таки встречаешь знакомых, перекинешься словечком.
Вот как-то вечером, пожалуй, что в начале марта, — слава богу добрались до сути! — народу набилось порядочно, вагоны нельзя сказать, чтоб были удобные, а уж если у кого поклажа… Как раз в одно отделение с Нестором сели две монашки, и у них был большой баул, чемодан да еще куча свертков, а через руку перекинут плед. Посмотрел бы ты на этих монашек! Одна высокая, а другая низенькая. Но обе — бабы крепкие. С такими страшно в лесу встретиться… И коротышка не уступала долговязой. Ну, все равно, как-никак — дамы… Правда, Нестор с малолетства, как и отец его, был убежденный безбожник, двадцать
