Главные роли - Метлицкая Мария
– Наказание Господне, – ворчал он, убирая со стола.
Потом он достал из холодильника кастрюлю с бульоном, погрел его, перелил в термос, завернул в фольгу котлеты и вымыл ветку винограда и яблоки. Дорога в больницу казалась невыносимо долгой. В палате жены не было – на обследовании, сказала соседка по палате. Он вышел в коридор и сел на стул. Когда появилась жена, она всплеснула руками и начала его ругать:
– Ну что ты шастаешь с утра пораньше, заняться тебе нечем!
Он протянул ей пакет с едой. Она опять заверещала – ничего не надо, здесь всего хватает, может, похудею, дома не получается. Они сидели на диване в коридоре, и он внимательно разглядывал ее. Нет, никаких изменений, слава Богу, не похудела, не постарела. Свежа и прибрана, как всегда, даже губы подкрашены.
– Как Вера? – спросила жена.
– Все нормально. – Он деланно оживился. – Вчера ужинали вместе, болтали, она очень тревожится за тебя, – вдохновенно врал он. – А утром сделала мне омлет, представляешь?
Жена улыбнулась и недоверчиво качнула головой.
– Ну хорошо, иди! Я пойду посплю. Завтра много процедур. И не волнуйся, живи своей жизнью. Вечером позвоню.
Они поцеловались, и он ушел.
Домой он не поехал, а отправился по старому, такому знакомому и проторенному маршруту. Знакомому ему без малого последние двадцать лет. У метро «Динамо» он купил крупных розовых георгинов. Это были ее любимые цветы. Ему они не нравились – казались слишком вычурными и какими-то неживыми, что ли. Он вообще не понимал цветов без запаха. Почему-то вспомнилось, что жена любила сирень. Он позвонил в дверь, и она открыла ему – сразу же. Он всегда удивлялся этому.
– Ты что, под дверью стоишь?
– Стою, – серьезно отвечала она. А потом добавляла: – Просто я тебя чую.
Это была чистая правда. Она его чуяла. Роман их начался давно, двадцать лет назад, когда она, еще совсем молодая, двадцатисемилетняя аспирантка, пришла к ним в институт. Все оживились – новое лицо. К тому же вполне хорошенькое. Она была маленького роста, кудрявая и темноглазая, с узкой фигурой подростка – типичная травести. Тот самый тип женщин, которых всегда хочется оберегать и защищать. Желающих оберегать и защищать было множество – тогда еще из их института не начали уезжать молодые и перспективные умы. Жили шумно и весело, с шашлыками в Подмосковье на выходные, с капустниками и днями рождения. Жизнь била ключом. Почему она, молодая, хорошенькая и толковая, выбрала его – скупого на комплименты, сдержанного и немногословного, к тому же женатого «сухаря», – для него осталось загадкой и даже тайной. Целый год они боялись поднять друг на друга глаза, старались не обращаться друг к другу даже по делу и вспыхивали, оказавшись неожиданно рядом. Разрешилось все на чьем-то очередном дне рождения, когда после рабочего дня были сдвинуты столы, накрытые белым ватманом, и она поставила на стол закрепленную за ней неизменно ее фирменную кулебяку с капустой – длинную, как полено, украшенную косицами из теста. После шумного и, как всегда, веселого празднества он взялся ей помочь донести поднос с грязной посудой в столовую. Поднос не донесли. В длинном, уже темном коридоре, они бросились друг к другу нетерпеливо и яростно, неистово гладя друг друга и исступленно целуясь, стоя на осколках бедных, общепитовских тарелок. В этот же вечер он оказался у нее дома. Ее муж, архитектор, был в командировке. Жили они вдвоем, без детей, в маленькой однокомнатной кооперативной квартире, построенной родителями. Типичная интеллигентская квартира тех лет – скромная мебель, приличная библиотека, пара толстых журналов у кровати, на столике проигрыватель и стопка пластинок – от Прокофьева до Окуджавы. Она обожала поэзию и часами нараспев читала ему Ахмадулину и Евтушенко. Водила его на дни поэзии в Лужники, на скрипичные концерты в зал Чайковского. Встречались урывками, днем, сбегая с работы по очереди, с разницей в 15 минут, наивно думая, что никто об их связи не догадывается. Знали, конечно же, все. Но коллеги были людьми интеллигентными – ни ее мужу, ни его жене не донесли. Возникали разные внезапные квартиры – то его друга, убежденного холостяка и бабника, понимающего его ситуацию, то ее сестры или подруги, уехавшей куда-то и оставившей ключи на предмет полива цветов или выгула собаки. А однажды она ему объявила, что обращаться за ключами надобность отпала и что теперь он может приходить к ней.
– А архитектор? – удивился он.
– Его уже нет, – беспечно ответила она.
– Ты его что, убила и расчленила? – попробовал пошутить он.
– Не убила, а разлюбила. Хотя убить, честно говоря, было бы проще, – в тон ему пошутила она.
Сколько ей это стоило, он понял по ее измученным глазам.
– Я оценил, – помолчав, сказал он. И добавил: – Но из семьи я не уйду.
Почему-то он тогда испугался.
– Господи, я это сделала для себя. Мне удобнее не врать, чем врать, понимаешь? Да и потом, он этого не заслужил. Да ты не пугайся, все будет как было. Просто меняем дислокацию. – Она засмеялась.
К этой своей новой жизни он привык быстро. И все это стало таким необходимым и естественным для него, как, впрочем, таким же естественным и необходимым было и все то, что шло параллельной жизнью, – дом, семья, ребенок. Две параллельные, непересекающиеся рельсы жизни, посреди которых был он. Конечно, совесть мучила. Но он успокаивал себя. Все всем довольны. Жена в покое и неведении. У дочери есть отец. А у них с его возлюбленной есть любовь. Ну что поделаешь, если у него сложилось так! Страшно подумать, если бы он решился что-то изменить. Сколько страданий и боли! Ситуацию не провоцировал никто: его возлюбленная не предъявила ни одной претензии, жена ни о чем не догадывалась. Ах, если бы одна из его женщин оказалась решительнее и требовательнее, а другая проницательнее и подозрительнее! Быть может, что-то бы и изменилось. В общем, решительных поступков от него никто не требовал. И это вполне устраивало его. Да и годы брали свое – где взять ту отчаянную смелость и твердость? А сила привычки? Вот это точно было сильнее всего. Своя кровать, свой стул, своя чашка. Абсолютное взаимопонимание с женой – никаких конфликтов, все годами отлажено и работает как часы. Дом есть дом. Тихая гавань. К тому же сложный ребенок. Жена – друг, советчик, все всю жизнь пополам. Любимая тоже была и верным другом, и лучшей, нежнейшей любовницей. Легко выбирать между хорошим и плохим. А между хорошим и хорошим? От добра добра, как говорится, не ищут. Да что говорить, у кого-то складывается по-иному, а у него сложилось именно так. Да и поздно уже мучиться и разбираться.
Она сразу открыла ему дверь и отступила в коридор.
– Голодный? – спросила она.
Он покачал головой.
– Чаю?
Он кивнул. Она ушла на кухню, а он вошел в комнату и сел на диван. Эта квартира была знакома ему до мельчайших подробностей, до нитки – каждый книжный корешок, каждое пятнышко на стенке, каждая щербинка на мебели. Он откинул голову и закрыл глаза. Она принесла на подносе чай, лимон и варенье. Все как он любил.
– Что-то случилось?
– Леля в больнице, – сказал он. Слово «жена» он старался не произносить.
– Что-то серьезное? – нахмурилась она.
– Вроде нет, хотя не знаю, странно все как-то.
Она закурила.
– Помочь могу?
– Нет, справляюсь, – ответил он.
Они молча выпили чаю. Он спросил:
– Я посплю?
Не раздеваясь, он лег на диван, и она укрыла его пледом. Засыпая, он слышал, как тихо звякнули чашки на кухне.
Потом она кормила его ужином – жаренная кругляшами картошка, помидор, ветчина – все как он любил.
– Останешься? – тихо спросила она.
– Поеду, – покачал головой он. – Нехорошо как-то, да и Вера дома. Тоже мне, ребенок, прости Господи, – смущаясь, добавил он.
Она кивнула и протянула ему плащ.
Утром он поехал в больницу. Жена лежала в палате – бледная и измученная. Он присел на край кровати и взял ее за руку.
– Какие новости? – спросила жена. – Как Вера?
