Маисовые люди - Мигель Анхель Астуриас
— Немец человек стоящий. Вот недавно начальника управы дети гуляли с обезьянкой, а она и прыгнула в пруд. Я выбежал, а тут немец идет. Остановился и выловил зверюгу.
— Ох, жаль, когда человеку худо! — говорил свое Порфирио.
— Да не худо ему, — сказал Олегарио, и все засмеялись, даже хозяйка.
— Истинно: лучше глух, чем глуп. Я говорю: болен он, а кто не понимает, пусть катится к черту…
— Ну ты, полегче! — взъярился Иларио.
— А вы меня не доводите. Тут и его держи, и от вас отбивайся!… Я что хотел сказать: жаль, когда человеку худо, и смотреть на себя тогда не надо, посмотришь — вовек не будешь пить. Вот почему в кабаках нельзя зеркало вешать. Зеркало как совесть — сам себя видишь. Иларио прервал его.
— Вот, красоточка, — сказал он Алехе, — у вас и нет зеркал, кроме собственных глазок.
— Ах, упаду!… — игриво засмеялась она. — Не вы первый мне это говорите!
— Все врут, а я правда так думаю.
— Я басням не верю. Вот если пойдете вы опять в столицу и принесете мне такую самую шаль, как у почтальона…
— Считайте, что она у вас, только я награды потребую…
— Расплачусь, жаловаться не будете… — сказала Алеха и протянула крепкую руку, чтобы налить ему, а он пожирал ее взором.
— Вот это по мне, — вступил в разговор Порфирио и поставил два стакана: за себя и за Олегарио — он был так могуч, что стоил двух погонщиков. — Вот это по мне, давно пора его приструнить, балаболку. Все врет, все обманывает, все хвастается, и был бы хоть богат, а то беден как мышь.
— Тебя бы с ним, с почтальоном, в тюрьму. Ты добрый, а он глупый, там за ним и ухаживай!
— А он и правда шаль разорвал, — сказала хозяйка, чтобы отвести от себя малейшее подозрение. — Зубами дергал, наверное. Чем она виновата, что у него жена ушла?
— Она свой путь выбрала, сбежала, и пускай ее кто подберет. Я такой, я не терплю, чтобы к любви принуждали. — И погонщик потянулся волосатой темной рукой к плечу хозяйки.
Алеха притворно отбивалась, Иларио стиснул плечо.
— Оставьте свои басни, а то поверят. Дон Порфирио у нас… это… де-ли…
— Чего?
— Деликатный! А я ему еще в тот раз обещала…
— И забыла. Вот они, женщины! Бог с вами, сговаривайтесь с Иларио, женитесь вы с ним и свадьбу сыграйте. Я в тот день от радости напьюсь, как сеньор Ничо. Иларио неженатый, только, донья Алеха, богатства от него не ждите. Лучше женатый, да хороший, чем плохой холостяк.
— Жену сеньора Ничо, должно быть, опоили паучьим зельем, — сказал один погонщик просто так, потому что сейчас только он выпил и сплюнул на пол.
— Люблю тебя, дурака, послушать! — подхватил Иларио. — Всему он верит. Думает, жены рассудок теряют, из дому бегут от паучьего зелья. И не знает, что время уже не то, теперь текунам не порошок дают, по которому паук бегал, а катушку ниток. Понятно?
— Я-то поняла, — сказала хозяйка.
— Деды наши пускали по всяким порошочкам длинноногих пауков, а теперь не то, теперь пошли пауки швейные.
Хозяйка сердито вырвалась, пожала плечами — «мне что!» — и налила всем еще пива.
— Эй, Порфирио. почтальон твой падает! Эти мои дружки меня не поймут. Ну, я им все объясню. Колдовство теперь новомодное. Бабам голову кружат продавцы швейных машин.
— Ой, заладил, надоело! — воскликнула хозяйка, сверкая глазами.
— Ты бы лучше помолчал! — помог ей Порфирио.
— Ладно, раз такой силач велит — замолчу.
— А что, — спросила Алеха, нарочно перетолковывая намеки Иларио, — разве у дона Порфирио швейная машина жену увела?
— Сам не знает, что порет…
Алеха Куэвас незаметно провела рукой по груди, словно по струнам, и по этому знаку Иларио понял, что, толкуя ее мысль, Порфирио угодил ей своим ответом. А она сказала, поглаживая грудь:
— Да, кстати, из вас кто-то говорил, что знаете вы такого Нило. Он машины продает и свое имя ножом на коре вырезал тут, неподалеку.
— Может, Иларио… он кого только не знает, с кем не водится. Прямо как исповедник.
— Нило? Нило? Сразу видно, с иностранцами вы не бывали, он у вас как индеец какой. Нил его зовут…
Иларио пришлось прервать свои объяснения. За почтальоном Ничо Акино явились четверо солдат под командованием капрала.
— Да он не мертвый… — сказал один из солдат.
— Да, — подтвердил Иларио, — только пьяный.
— Мертвецки, значит, пьяный, — заключил солдат, потрогав бездыханное тело.
Капрал еще с порога крикнул:
— Мне одну стопку в три ряда!
Хозяйка поставила три стопки. Так всегда выражались военные, чтобы себя не опозорить. Стопка в четыре ряда — четыре стопки, стопка в пять рядов — пять, и так до семи, а после они говорили уже: «две стопки в четыре ряда», то есть восемь, или «две стопки в пять рядов», то есть десять. Что-что, а пить они умели, понимали толк в питье, знали, когда хватит, — не то что бедный Ничо, который уподобился индейцу из присказки: дом разукрасил, шутихи припас, за водкой пошел, а всю по дороге и выпил.
— Дайте-ка… нет, лучше я сам, — говорил Иларио толстозадой хозяйке, вырывая у нее бутылку. — Я без пены люблю…
— Без пены?
— Да, — отвечал красавец, хватая ее за руки, чтобы вырвать бутылку, и вырвал наконец.
— А вам и ни к чему, что я сама хотела налить…
— Нет, Алехита, для меня жизнь… это… нить любви!
— Ладно там, болтайте! Лучше скажите, как ваш Нило.
— Нил!
— Ну Нил…
— Чего мне говорить? Так и до тюрьмы договоришься. Разве что Порфирио разрешит…
— Сам ты говорить не смеешь! Я тебе что, отец?
— Ты мне родней отца.
— Напился…
— Так-так… — Иларио сплюнул. — Зови меня пьяным, ее потаскухой, власти ругай — и в тюрьму угодишь.
— Я не говорил, что лыка не вяжешь, я просто…
— Как не говорил? Я тебя люблю и ее вот люблю, а не
