Пэлем Вудхауз - Том 11. Монти Бодкин и другие
Гертруда рассмеялась. Смех был приятный и мелодичный (реакция Реджи Теннисона, которого снова качнуло, не в счет; в это прекрасное утро он покачнулся бы и от мушиного чиха).
— Дурачок, — сказала она. — Амброз здесь. Реджи опешил:
— Уж не хочешь ли ты сказать, что он пришел проводить меня?
— Нет, конечно. Он сам уезжает.
— Уезжает? Гертруда удивилась:
— Конечно. Разве ты не слышал? Амброз едет в Голливуд.
— В Голливуд?
— Да.
— Как же его работа в Адмиралтействе?
— Он бросил ее.
— Бросил работу — тихую, непыльную, постоянный оклад плюс пенсия после ухода — и все ради Голливуда? Ну, знаете, я…
Реджи не находил слов и промычал нечто нечленораздельное. Какая чудовищная несправедливость! Сколько лет все родственники, известно на кого намекая, наперебой хвалили Амброза. Они с Амброзом были для всей родни живым воплощением сказочных героев: один — за хорошего братца, другой — за плохого. Один, так сказать, паинька, а другой — лодырь. «Если бы ты был таким положительным, как Амброз!..» И ладно бы один раз — нет, его постоянно этим донимали: «Положительный, как Амброз». А какую он свинью подложил!
Но тут в нем проснулось истинно братское, по-настоящему достойное чувство — ему стало жаль бедного несмышленыша. Тот не подозревает, куда его несет. Дар речи вернулся к Реджи в виде бурного словесного потока:
— Он спятил. Точно спятил. Он даже не представляет, во что влип. Я знаю о Голливуде все. Когда-то я был знаком с одной девицей из кино, и она мне много чего порассказала. Пробиться со стороны там просто невозможно. Желающих — пруд пруди. Писателей особенно. Их там тысячи, и все мрут от голода, как мухи. Она говорила: если воспроизвести шипенье бараньей котлетки в радиусе десяти миль от голливудского бульвара, все эти писатели кучами повылезают из своих нор и сбегутся к вам, завывая, как стая волков. Черт возьми, этот болван сам загнал себя в угол! Наверное, уже поздно звонить в Адмиралтейство и объяснять, что это была шутка?
— Но Амброз едет не на пустое место. У него контракт.
— Как!
— Точно. Видишь, вон там толстяк с кучей репортеров? Это мистер Лльюэлин, акула кинобизнеса. Он обещал Амброзу полторы тысячи долларов в неделю за сценарии.
Реджи зажмурился, потом осторожно открыл глаза.
— Я, кажется, заснул, — задумчиво сказал он. — И видел сон, — продолжал он, улыбнувшись при мысли о странном видении: — Будто ты говоришь мне, что кто-то предложил Амброзу полторы тысячи долларов за его сценарии.
— Мистер Лльюэлин предложил.
— Ты не врешь?
— Истинная правда. Хотя, кажется, по-настоящему контракт подпишут только в Нью-Йорке, но все уже обговорено.
— Я сражен!
Подумав немного, Реджи поинтересовался:
— Он уже что-нибудь получил?
— Нет еще.
— Даже аванса? Ничего такого в виде сотни-другой монет, которые можно потратить с легким сердцем?
— Ничего.
— Так-так, — сказал Реджи. — Ясненько. И когда же начнется его карьера? Когда можно будет его по-настоящему поздравить?
— Во всяком случае, не раньше, чем он окажется в Калифорнии.
— К тому времени я уже буду в Канаде, — сказал Реджи. — Увы.
На какое-то мгновение он опечалился. Но только на мгновение. Ибо Реджи Теннисон обладал редким и замечательным качеством: он умел радоваться удаче ближнего, даже если ему при этом ничего не перепадало. А может быть, его вдруг осенила мысль, что почтовое сообщение между Канадой и Калифорнией работает как часы и что с помощью пера и бумаги он может горы свернуть.
— Ну тогда это просто замечательно, — сказал он. — Рад за него. Знаешь, что я сделаю? Дам ему рекомендательное письмо к девушке, о которой я тебе говорил. Она увидит, что у него приятные…
Голос его пресекся. В горле у него пересохло. За спиной кузины он увидел нечто.
— Гертруда, — позвал он шепотом.
— Что случилось?
— Я правду говорил про эти га-га… ну, сама знаешь. Может, в первый раз это и был настоящий Амброз, но сейчас точно — ОНО.
— О чем ты?
Реджи несколько раз поморгал, потом наклонился к самому уху Гертруды и зашептал:
— Только что я видел астральное тело одного моего приятеля, который, я точно знаю, сейчас торчит на юге Франции. Его зовут Монти Бодкин.
— Что?!
— Не оборачивайся, — предупредил Реджи, — оно у тебя за спиной.
Видение заговорило:
— Гертруда!
Голос был тусклый и безжизненный, каким и должен быть голос бесплотного духа.
Гертруда Баттервик резко обернулась, а обернувшись, смерила говорящего долгим, холодным, испытующим взглядом. Затем, не удостоив его ответом, презрительно повела плечом и отвернулась. Призрак постоял немного, переминаясь с ноги на ногу, виновато улыбнулся, скользнул прочь и затерялся в толпе.
Реджи Теннисон внимательно следил за ходом разыгравшейся перед ним житейской трагедии. Он уже понял, что поторопился с выводами. То был не плод воображения, а самый что ни на есть настоящий Монти Бодкин, собственной персоной. И Гертруда Баттервик только что дала ему от ворот поворот, причем в такой резкой форме, что даже Реджи, которому ситуация была до боли знакома, за всю свою жизнь ничего подобного не видел. Он ничего не понимал. Он был удивлен, ошарашен, заинтригован, и все эти чувства вылились в одно краткое восклицание:
— Эй!
— Ну что? — отозвалась Гертруда, пытаясь выровнять дыхание.
— Послушай, что все это значит?
— Что «все это»?
— Это правда был Монти?
— Да.
— Он позвал тебя.
— Я слышала.
— Но ты ему не ответила.
— Не ответила.
— Почему?
— Я не желаю разговаривать с мистером Бодкином.
— Почему?
— Ах, Реджи!
И тут Реджи попробовал взглянуть на эту загадочную историю под иным углом зрения. С какой стати, задал он себе вопрос, Гертруда и старина Монти у всех на глазах позволяют себе подобный спектакль? Ведь они в лучшем случае едва знакомы.
— Выходит, ты знакома с Монти?
— Да.
— Я не знал.
— Если хочешь знать, мы даже были помолвлены.
— Почему же я о об этом не слышал?
— Отец не велел нам объявлять о помолвке.
— Почему?
— Он был против.
— Почему?
— Ах, Реджи!
Реджи постепенно начал понимать.
— Так-так! Значит, вы с Монти были помолвлены?
— Да.
— А сейчас — нет?
— Нет.
— Почему?
— Неважно.
— Тебе что, не нравится старина Монти?
— Нет.
— Тогда почему ты…
— Ах, Реджи!
— А всем остальным он нравится.
— Правда?
— Честное слово. Редкой души человек!
— Я так не считаю.
— Почему?
— Реджи, ради Бога!
Реджи показалось, что пришло время вмешаться и дать дельный совет. У него сердце кровью обливалось при мысли о несчастном Бодкине. По тому, как он вел себя во время недавней сцены, было ясно как дважды два, что парень сам не свой, и Реджи подумал: пора кончать эти шутки. До чего мы докатимся, сказал он сам себе, если девицы будут безнаказанно задирать нос и отшивать таких славных парней, как Монти.
— Погоди вздыхать-то — корсет лопнет. Возмущайся сколько угодно, но факт остается фактом: ты всего-навсего ноль без палочки, и то, что ты сейчас делаешь, будет самым глупым поступком в твоей жизни. Все вы, девчонки, такие. Бог знает что о себе навоображают, начнут швыряться честными людьми направо-налево, и этот им нехорош, и тот, а в результате останутся с… — в общем, останутся ни с чем. В один прекрасный день ты проснешься и будешь рвать на себе волосы с досады и говорить: какая же я дубина, что упустила Монти. Ну чем он тебе не угодил? Приятный, обходительный, животных любит, богат как не знаю кто — лучшей партии не придумаешь. Что ты о себе возомнила (говорю это тебе как друг)? Ты что, Грета Гарбо?[31] Не валяй дурака, Гертруда, а послушай лучше моего совета. Беги за ним со всех ног, догони, поцелуй и скажи, что ты вела себя как последняя идиотка, но больше не будешь.
Центральный нападающий английской сборной бывает страшен во гневе, и вспышки молний, замелькавшие в красивых глазах Гертруды Баттервик, давали ясно понять, что еще немного — и Реджинальд Теннисон получит такую суровую отповедь, от которой, учитывая его ослабленное состояние, он не скоро оправится. Взгляд ее был суров. Она смотрела на него так, словно он был судьей, удалившим ее с поля во время решающего матча.
Но тут, по счастью, зазвонили колокольчики, засвистел паровоз, и мысль о том, что она может опоздать на поезд, отодвинула центрального нападающего на задний план, пробудив в ней женщину. С пронзительным и чисто женским визгом Гертруда бросилась бежать.
Реджи, по известной причине, не мог передвигаться так быстро. На ватных ногах он кое-как доковылял до поезда, но поезд тронулся, оставалось одно — прыгать. Приведя в порядок свои мысли, взбаламученные бурной встряской, он обнаружил, что в вагоне кроме него находится еще один человек, единственный, кого ему сейчас хотелось бы видеть, а именно Монти Бодкин. Он понуро сидел в углу, всем своим видом напоминая выжатый лимон.
