Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс
— Странно, и как это у Скэу хватает денег, — с кротким удивлением произнесла Сингне. — Элисе шьют одно нарядное платье за другим. Хоть бы уж это было удачнее прошлогоднего! Она ведь такая бледная, и вдруг голубой шелк!
— Говорят, когда она танцует, у нее появляется чудесный румянец, — заметила Майса вскользь.
— Ну, если рассчитывать на подобные случайности, тогда…
— А еще говорят, она пользуется таким успехом, как только что конфирмованная, — заключила Майса с самым безобидным видом.
— Ну знаете, столько лет изображать невинный подснежник тоже не годится, — сказала Сингне. — Всякой наивности должен быть предел. Ух! — содрогнулась она. — И охота же ей!
— А вот Дидрик говорит, она недурна, — выпалила Арна.
— Подумаешь, Дидрик! Много он понимает, новоиспеченный кадет!
— Он говорит, во время танцев у нее отбоя нет от кавалеров, они прямо в очереди стоят, чтобы ее пригласить.
— Ну, это смотря по тому, кого считать кавалерами. Если таких, как Дидрик и его приятели, с которыми она с детства знакома, тогда конечно!.. Ведь она может рассчитывать на всех, кто бывает на их даче по воскресеньям, на всех этих лейтенантов да кадетов, на двух своих братьев и на их товарищей, с которыми она еще в пятнашки играла. Она может заранее всю бальную книжку исписать их именами… А вообще-то, милая Арна, я же ничего такого не сказала. Заметила только, что таким бесцветным, как она, голубое не к лицу. Разве Элисе виновата, что она малокровная?
— Ах вот как, малокровная!.. Ну уж это я непременно расскажу Дидрику! Интересно, ты кого-нибудь хоть раз нашла красивой? — И Арна вышла из комнаты, хлопнув дверью.
— Не слыхали, фрекен, правда ли, будто Элисе недавно отказала консулу Бакке? — заметила Майса. — У Брандтов говорят, что это так.
— Ну, им виднее. Они там всегда всё знают.
На самом деле Майса толком ничего такого не слышала… Но — она склонила узкое лицо над машиной — никак не удержаться, чтобы не подкусить эту Сингне!
— Видно, значит, не так уж Элисе спешит выйти замуж по расчету. Видно, она не такая!
— Ах, Майса, ничего вы в этом не понимаете. В вашем положении нельзя судить о таких вещах… А что, у Брандтов действительно об этом говорят? — спросила Сингне немного погодя. По-видимому, замечание Майсы заставило ее задуматься.
Майса усердно шила. Ну теперь по крайней мере фрекен будет над чем подумать. Большими стежками Майса торопливо сметывала материю, спеша подготовить платье к примерке, пока фру с дочками не ушли в театр, — иначе она не достанет денег, а как ни крути, раздобыть их нужно.
— Все-таки с нами в театр пойдет Грете! — крикнула Арна, заглянув в комнату. — Антун не хочет. Ну и картина — три сестрицы рядышком, как на выставке!..
«Еще бы, — подумала Майса, — пойдет Антун с вами! Он сам вечером устраивает спектакль в мансарде». Она налегла на шитье еще старательней — хоть бы успеть сметать, пока они не ушли. Шести, верно, еще нет…
— Май-Май-Майса! Послушайте-ка, — тихонько пропел кто-то из дверей кухни. Ее звал черноволосый шалопай Дидрик; он огляделся, одна ли она. — Скажите, Майса, вы не знаете, кто собирается сегодня в театр?
— Ах, вот что вам надо! Фру, фрекен Сингне и Арна. Не знаю, может, еще кто-нибудь.
— А дядюшка тоже идет, не слыхали? — осторожно поинтересовался Дидрик.
— Я вижу, вы дорого бы дали, чтобы узнать точно, идет он или нет.
— Я? С чего бы? Что вы имеете в виду, позвольте вас спросить?
— Что вам хочется узнать, будет ли он сегодня вечером дома..
— Что такое, йомфру? Что за вздор!
— Раз вы не хотите, чтобы я вам отвечала, так и вопросов не задавайте.
— Вы позволили себе, мягко говоря, довольно… довольно дерзкое замечание. Что-то я гляжу, некоторые молодые девушки начинают слишком заноситься.
— А я вовсе и не молодая — мне скоро двадцать шесть. Во всяком случае, постарше вас, господин кадет. А сколько вам лет?
— Неважно. Дело совсем не в этом. Я спрашиваю, что вы хотите сказать своей болтовней?
— Я? Да ровно ничего. Только, по-моему, господин коммерсант говорил фру, что собирается вечером заглянуть в мансарду, посмотреть, как вы там поживаете.
— Вы с ума сошли, Майса, неужели так и сказал? — Кадет совсем растерялся.
— Еще бы, господин коммерсант такой добрый, он так любит своих детей!
— Нет, скажите, он в самом деле так говорил? — переспросил кадет.
— Но ведь не мог же он не заметить, как слуга весь день бегал по лестницам с какими-то загадочными корзинами.
— Глупости, Майса, это вы сидели тут и подглядывали, — с облегчением вздохнул кадет. — Он, значит, ничего и не говорил совсем. Видите ли, мы хотим устроить вечером небольшую пирушку. Вот было бы дело, если б старик вдруг явился к нам собственной персоной! Не ожидал я, Майса, что вы такая зловредная. А ведь какая хорошенькая девушка!
— Вы так думаете?
— А разве вы не знаете, что и вчера и сегодня я только и делал, что наблюдал за вами, спрятавшись за гардинами. Уверяю вас, с тех пор как вы позавчера здесь появились, я ни о чем другом и думать не могу. Вы затмили всех прочих девушек. Дайте мне полюбоваться на ваши руки.
— Пожалуйста, особенно на этот черный исколотый палец.
— Ну, это ерунда при таких-то красивых руках… — Он с интересом подошел поближе.
— Это вас в военной школе учат такому обхождению? Должна вам заметить, господин кадет, что не на ту напали; меня-то уж увольте.
— А что я такого сказал? Только, что вы хорошенькая. Вы же с этим не можете спорить. Говорить так каждый имеет право.
— А я слышала, есть такой указ, что сперва военные должны отрастить усы.
— Ух, и напьюсь я сегодня вечером, чует мое сердце!
— Не советую, а то, знаете, назавтра голова болеть будет…
Ну и хитрый же чертенок!.. Теперь он стоит в дверях, черноволосый и коренастый, и уговаривает фрекен Раск, чтобы служанка принесла ужин наверх, в его комнату — ему, видите ли, так много задали на завтра в училище. И все это говорится так искренне и простодушно, что тетушке и в голову не приходит усомниться… А вот он исчез, словно его ветром сдуло. Не иначе, боится повстречать кого-нибудь из старших. Когда этот мальчишка поймет, какие у него глаза…
Майса торопливо шила, для удобства слегка завернув рукава. Шуршала нитка, проходя сквозь жесткий материал, который она сметывала под самой лампой, да время от времени, нарушая тишину, долетал шум из кухни, где хозяйничали служанки, готовя ужин.
Ого! Арна уже кричит, что им пора в театр, и торопит сестер одеваться.
Хоть бы на минуту увидеть фру наедине, пока они не ушли. Выходит, зря она весь вечер собиралась с силами и думала да передумывала, попросить у фру или нет, — все равно примерки уже не будет. Теперь-то она решилась бы, только бы представился удобный случай…
Майса совсем упала духом, но все-таки, еще надеясь на примерку, сметывала рукава.
— Ах, Лена, ну как же вы до сих пор не позаботились о наших накидках? — донесся до нее утомленный, словно звенящий от слез голос фру; она обычно говорила так, будто в доме произошли какие-то неприятности.
Только бы она зашла сюда, Майса набралась бы смелости.
Но следом за фру Транем вниз быстро спустились и другие, оставив двери открытыми.
Изящная и нарядная, как всегда, фру Транем с любезной улыбкой подошла к Майсе и протянула руку в перчатке; на запястье не хватало пуговицы.
— Хотелось бы мне знать, Сингне, будет ли сегодня в театре кто-нибудь из Шеелей или Хейбергов, — задумчиво говорила фру. Ее большие, все еще красивые глаза были прикрыты тяжелыми веками, а белая мягкая, чуть дряблая кожа на лице свидетельствовала о том, что фру Транем тщательно следит за своей внешностью, не пренебрегая теплой водой и миндальными отрубями. — Тогда бы я меньше тревожилась об этой пьесе…
— Мама, но ты ведь слышала, что сказала Валборг Сундт.
— Видишь ли, Сингне, вряд ли фрекен Сундт смотрит на эти вещи так же, как мы. Не следует, чтобы нас причисляли к тем, кто любит участвовать в спорах, а вокруг этой новой норвежской пьесы, несомненно, начнутся диспуты в газетах…
— А вдруг сегодня и верно в театре поднимется скандал, начнутся свистки и топанье, — вмешалась Арна.
— У меня такое предчувствие, что нам не стоило бы идти на эту премьеру… Мало ли что может произойти… Благодарю вас, Майса! — По сдержанному лицу фру трудно было понять, о чем она думает.
Нет уж, сегодня рассчитывать не на что, решила Майса.
— Ах, мама, пропусти же Грете, ей ведь нужно только подцепить тюль булавкой, — поторопила мать Арна.
Старшая сестра, спокойная, медлительная дама за тридцать, стоя позади матери, терпеливо ждала, чтобы ей закрепили тюль на рукаве. Она протянула Майсе руку, смахивавшую на полено; большеголовая, с крупными чертами, слегка сутулая, Грете напоминала своего отца, деревенского увальня, каким он был в те дни, когда еще не обзавелся жирком и внушительным животом, свидетельствующим о преуспеянии и достатке.
