Марсель Прево - Полудевы
Поль грустно покачал головой.
– Ничего нового… Она удивительно настойчивое дитя, решившееся не поступаться своими убеждениями. Невозможно ничем склонить ее. Настаивать я не могу, потому что она тогда перестала бы вовсе принимать меня. Да, дорогой мой старичок, в сорок лет я провожу ежедневно час или два с прелестной девушкой, которую люблю, и она любит меня, и до сих пор поцеловал ее только в щечки и в лобик.
– Но, ведь, дело Сюзанны кончилось, о нем уже замолчали.
– Конечно! Больницей, где несчастная умирает.
Гектор взял его за руку и дружески пожал.
– Предоставь все времени. Все проходит, все забывается. Когда-нибудь ты будешь благодарен милой Этьеннет за то, что она сохранила себя, и тем сделает день твоей женитьбы действительно знаменательным. О! Ты знаешь, что я не более твоего склонен уважать общественные установления, которые то изменяет время, то вовсе уничтожает. Но во время преобразования мудрые должны озаботиться найти себе убежище в традиционной нравственности. Одни недальновидные и беспечные люди постоянно переселяются и не заготовляют себе нового жилья.
Жанна и Максим дошли до маленького пригорка и остановились там, поджидая своих гостей. Когда те приблизились, Жанна сказала Гектору:
– Покажите все подробности господину Полю, чтоб он полюбил мою родину.
И глаза ее, блестевшие бесподобным пламенем влюбленной чистой девушки, говорили Гектору:
«Мне нужно только ваше согласие; я хочу, властелин мой, чтобы вы один любили мою родину».
Местность, расстилавшаяся у их ног, представляла сплошные обширные долины и простенькие берега; особенность этой частицы Пуату можно было оценить только после долгих лет созерцания их. Максим излагал подробности Полю:
– Река так красиво окаймляет берег, заворачивая под прямым углом к этому хорошенькому, веселому селению: это скромный приток большой реки, он протекает по южной части нашего имения. А маленькое веселое селение историческое место, разоренное войной и осадой англичан, борьбой протестантизма. Однако, не знаю почему, имя его неизвестно широкой бублике, Azay-le Bataille. Мы побываем там.
– А сохранились ли остатки старых укреплений? – спросил Поль.
– Вот увидите… Совершенно неузнаваемые огромные камни. Больше ничего неизвестно.
Он говорил спокойно, без оживления, без удовольствия, не улыбался никогда, видимо начав прежнюю жизнь с таким твердым намерением молчать о прошедшем, что и семейные его не смели заговаривать о нем. Жанна, прошедшая вперед с Полем, откровенно призналась ему, что ни она, ни мать не решались спросить его или даже намекнуть, что им известны причины его горя.
– Мы выехали из Парижа в совершенном отчаянии; Максим ничего не говорил нам. Ведь он глава нашей семьи. Он приказал нам ехать в Везери, и мы повиновались. О! Нам было очень тяжело… Как эта женщина могла причинить страдание человеку, подобному Максиму, который так любил ее?
Помолчав, Жанна спросила:
– Она замужем?
– Нет, – ответил Тессье. Может быть, со временем выйдет, но пока она уехала из Парижа и бросила свет. Не следует более говорить о ней.
– А! – протянула Жанна, даже не покраснев, так как не поняла, в чем дело.
Однако, подумав несколько минут, прибавила:
– Бедная женщина!
Они подходили к селению д'Азей. Был час отдыха для мужчин и женщин, работавших на винограднике. Они возвращались веселыми группами, губы их были красны от виноградного сока, и сами они находились в том состоянии легкого опьянения, в котором бывают работники во время сбора винограда.
Максим, спокойный и грустный, передавал историю местности:
– От замка остались одни эти огромные камни. По легенде, тысяча человек сгорели в замковых башнях… Теперь, видите, остатки эти поросли зеленью. И даже земля здесь лучше, может быть, благодаря страшному удобрению человеческими телами, которое досталось на ее долю.
В это время проходил очень старый крестьянин, согбенный от полевых работ, с лицом, спаленным знойным солнцем. Максим окликнул его:
– Не правда ли, отец Лоран, что земля вокруг замка очень хороша?
– О! Да, очень хороша, господин граф, гораздо лучше другой. Наверное, по случаю бывшего здесь сражения, которое было перед Революцией.
И старик с завистью смотрел на тучную землю, удобренную человеческой кровью. Обширное пространство, бывшее театром этих легендарных побоищ, мало-помалу подчинялось общему порядку вещей и, по непреложной воле природы, стало исполнять свое назначение: его то засевали, то убирали, сажали на нем то амбру, то виноград. Маленькое селение, соприкоснувшись с войной, из года в год вступало в прежнюю свою колею, которая не имела истории, в жизнь, не имевшую имени.
Жанна улыбалась, глядя на эту плодородную землю, на солнце, на свое будущее, и забывала в эгоизме собственного счастья, и действительные несчастья тех, кого любила, и трагическое прошлое своей родины.
А Поль и Гектор, наблюдая умолкшего Максима, погруженного в думу, угадали его мысль, и братские сердца их на минуту слились с его сердцем… Почему жизнь не допускает, чтобы на развалинах разбитой человеческой души также, по Закону природы, снова вырастала новая жатва – надежда и любовь?
