Оскар Лутс - Лето
– Да подите вы! – восклицает девушка. – Как же это произошло? Покажите!
И не успевает управляющий понять, что, собственно, собираются с ним делать, как девушка смелым движением хватает его за плечи и поворачивает к себе спиной.
- О, этот пустяк ничего не значит, – говорит она. – Дома зашьем!
– Э-э, – с сомнением в голосе замечает Кийр, – это не пустяк. С порванными фалдами в гости не ходят. И вообще этот сюртук сшит из весьма недоброкачественного, может быть, даже гнилого материальчика. Допускаю даже, что наш школьный приятель купил себе в России старый поношенный сюртук и дал его перелицевать. Иначе он не рвался бы так быстро, чуть притронешься!
– Кийр, Кийр! – укоризненно говорит девушка. – Вы никак не можете обойтись без издевки. Оттого, что вы на других наговариваете, вы нисколько не выигрываете в глазах окружающих. Ах да, я совсем забыла – ведь этот разорванный сюртук прежде всего имеет отношение к вам! А ну-ка берите сейчас же иголку с ниткой и зашивайте!
– Я? – таращит глаза рыжеволосый.
– Да, именно вы. Вы лучше всех это сумеете сделать.
– Не буду я такой работой заниматься.
– Будете. Не теряйте времени.
– У меня и иголки с собой нет.
– Есть.
– Нету.
– Кийр!
Тээле строго смотрит на рыжеволосого, из ее лукавых глаз, видимо, изливается какая-то особенная сила, заставляющая портного повиноваться. Аадниэль опускает взгляд, лицо его заливается густой краской, отчего бледные волдыри на нем проступают еще резче. Он отворачивает полу пиджака и вытаскивает из подкладки иглу.
– Так, – говорит Тээле. – Сейчас мы с сестренкой отойдем, а вы почините сюртук и затем пойдете вслед за нами.
Сестры исчезают в кустарнике, а Тоотс говорит приятелю:
– Ну, теперь поскорее докажи, что ты настоящий господский портной.
– Хм, – бурчит в ответ Кийр, – господский портной! Какой тут господский портной нужен для этого старого тряпья. А ну-ка, нагнись!
Тоотс мельком через плечо взглядывает на приятеля и делает то, что велят. Кийр, сопя, приступает к работе.
– Курить можно? – спустя несколько секунд спрашивает управляющий.
– Стой спокойно, не топчись, не то брошу тебя вместе с твоим разорванным хвостом.
– Я спрашиваю, можно ли курить.
Вместо ответа Кийр втыкает ему иголку в такое место, куда никакой необходимости не было ее втыкать. Управляющий рычит и отскакивает от портного на несколько шагов вместе с торчащей иголкой и ниткой.
– Ага-а! – угрожающе говорит он. – Раз так – я сейчас же позову Тээле.
– Хи-хи-хи! Кто же может так шить! Сними сюртук, тогда зашью.
– Ну, смотри ты у меня!
Тоотс сбрасывает сюртук. Кийр взбирается на огромный валун, усаживается на нем, скрестив ноги, и зашивает порванные фалды.
На хуторе Рая они встречают многих своих старых знакомых. Прежде всего, здесь, разумеется, Либле; он страшно поражен тем, что двое однокашников пришли вместе, как друзья. Тот же Либле, оказывается, поймал на церковном дворе и одного приезжего из Тыукре – и теперь Яан Имелик здесь, с лошадью и повозкой, совсем как свадебный гость. Толстошеий Тыниссон ведет во дворе разговор с хозяином хутора.
Увидев такое множество гостей, Тээле сначала немного смущена, но вскоре к ней возвращается прежнее веселое настроение. Либле, согнувшись перед нею в три погибели, долго пожимает ей руку и от всего сердца поздравляет, желает счастья… в этот знаменательный день… когда… и так далее…
– С чем вы меня поздравляете? – удивляется Тээле. – И какой такой знаменательный день?
– Ладно, – отвечает Либле, – чего мне еще пускаться в объяснения, вы сами лучше всех все знаете. Я здесь в Паунвере только звонарь и не для того сюда явился, чтоб разглагольствовать. Для речей здесь найдутся люди поумнее меня, например, хозяин Заболотья господин Тоотс.
Господин Тоотс, одним ухом прислушивающийся к этому разговору, тут же быстро подходит, вежливо раскланивается и говорит:
– Ах да, извините меня, школьная подруга, совсем позабыл, что у вас сегодня такой знаменательный день. Поздравляю!
– И вы туда же! – всплескивает руками хозяйская дочь. – Что все это значит? Нет у меня сегодня никакого знаменательного дня.
– Вот так диво, будто мы не знаем! – лукаво улыбается звонарь.
На мгновение Тээле задумывается, затем отводит обоих в сторонку.
– Ну и хорошо, если знаете, – говорит она. – Я-то сама не знаю, но догадываюсь. Но если вы хотите мне сделать приятное, то будьте добры, не напоминайте больше об этом «знаменательном» дне.
– Раз барышня Тээле не желает, зачем же тогда говорить. Но ведь мы-то не сами придумали, ваш будущий супруг нам сказал, что дела обстоят так-то и так-то и что именно сегодня… ну да… все равно…
Тээле оставляет их и идет здороваться с другими школьными друзьями. Либле обменивается с Тоотсом многозначительным взглядом.
В куда более щекотливом положении оказывается рыжеволосый. С багровым лицом, весь в волдырях, сжимая в холодной, влажной руке тросточку с блестящим набалдашником, он беспокойно бродит с места на место. Кийр – и жених, и не жених; он не жених – все-таки жених. Несколько раз пытается он что-то объяснить Тээле, но так и остается с разинутым ртом, потому что хозяйская дочь вообще не удостаивает его вниманием. На затылке у него выглядывает уголок манишки, что вызывает у Либле язвительное замечание.
– Гляди, – говорит он управляющему, – портной выбросил белый флаг: сдается.
Гостей приглашают в комнату, но прежде чем войти, Тоотс вместе с хозяином обходит яблоневый сад, осматривает раяский плодовый питомник. Потом заглядывает в хлев, на конюшню, расспрашивает обо всем хозяина, всем интересуется, хвалит, восхищается, а там, где замечает что-либо, что ему не нравится, дает и добрый совет. Он, Тоотс, тоже скоро наладит порядок у себя в Заболотье, ведь хозяйство за долгие годы пришло в упадок: сначала починят хлев, а потом, пожалуй, возьмутся и за жилой дом. Стадо надо бы улучшить, болото осушить, поля по новейшей системе обработать – да, работы непочатый край, лишь бы сил хватило! Раяскому хозяину куда легче, у него уже твердая почва под ногами; но и его хозяйство можно бы поднять еще выше, если бы…
– Ну да, почему ж нельзя, – соглашается хозяин Рая. – Поднять, конечно, можно бы, да только стар я… сыновей в семье нет… Вот и бейся тут как хочешь с чужими-то людьми. Далеко ли так уедешь'
– Да, так, конечно, трудновато.
– А тут еще Кийры пристают – чтоб, значит, Тээле за этого Жоржа вышла… А что портной в земледелии смыслит? Ну, поедет в Россию или куда там еще, подучится, да что с того. Сама Тээле мне об этом ничего не говорила, Жорж тоже, да вот старый Кийр тут все крутит.
– Да, довольно печальная история, – медлительно произносит управляющий. По его мнению, пока достаточно этих слов. Теперь он знает то, что хотел знать: ясно, старик далеко не в восторге от будущего зятя, да и сама Тээле относится к рыжеволосому весьма скептически.
Наши земледельцы входят в горницу, где уже собрались остальные гости. Либле как раз в это время обходит гостей с бутылкой в руке, предлагая выпить пива. За ужином звонарь все же не может удержаться и, несмотря на данный им обет молчания, начинает «разглагольствовать».
– Да-а, – говорит он, – время бежит, а счастье не минует. Давно ли они под стол пешком ходили, а сейчас уже вон какие большие выросли… У одного своя усадьба, заправский хозяин, свиней откармливает, скот выращивает, сам пузатый, как пивной чан, и богатую невесту себе подыскивает. Другой опять же – мызный управляющий, господин опман, как их называют, ученый хлебороб, прямо скажем, мастер своего дела, работяга, не стесняется и сам руки приложить, где потребуется… Но чего это я тут распелся?.. Ах да, прежде всего – вот что: давно ли она была крошка-малышка, топает бывало на горку мимо часовни, топ-топ-топ, а сейчас уже взрослая барышня, замуж собирается. Да нет, ничего я про это не скажу, одно только – дай бог! Так вот, быстро это самое времечко летит, скоро такому, как я, пора и в дорогу собираться! А все-таки душа радуется, когда видишь, как они растут да растут, как елочки, высокие, стройные. Имелик тоже – с лица будто и не очень изменился, но все же видать, что взрослый мужчина, никто уже, глядя на него, не скажет, что перед ним мальчишка. Правда, борода у него, как видно, и вовсе не вырастет, но не всякому мужчине борода к лицу. Я раньше и сам павианом этаким ходил, а сейчас, как бороду сбрил… Впрочем, я и теперь лучше не стал… Одним словом, нечего мне, старому хрычу, к молодым со своими речами соваться и тому подобное, но поглядите вы на Жоржа, в честь и славу которого мы сегодня здесь собрались! Кто бы мог подумать, что из этой веснушчатой фигуры когда-нибудь толк выйдет! А кто сейчас в Паунвере более знаменит, чем Жорж-Каабриэль Кийр? Кто, будь то в городе или в деревне, лучше его сошьет пиджак с разрезом? И разве видел кто более приличного молодого человека – не пьет, не курит, ходит в церковь каждое воскресенье, а то и в царские дни! Не зря, видно, ему такое счастье привалило, что смог он приблизиться к розанчику алому; видно, стали его здесь уважать за вежливость и примерное поведение. А рыжая голова ничего не значит, не сам же он ее выкрасил в рыжий цвет. Таким его господь бог создал, чтоб показать, что и среди рыжих бывают хорошие, приятные люди. Ну так вот, все они вытянулись, стали рослыми да крепкими, а я могу спокойно под сенью их горбиться и ежиться, как старый гриб под высокими соснами в дремучем лесу. И ничего больше не надо – лишь бы дитя было, росточек малый, а человек из него и сам вырастет. И вот все они теперь уже взрослые люди, женятся, замуж выходят… Одним словом – за их здоровье!
