Джейн Остен - Нортенгерское аббатство

— Вы слишком добры, я знаю, чтобы рассердиться на меня за поручение, которое я вынуждена исполнить. Я с большой неохотой передаю вам чужую волю. После нашей недавней беседы, после утренней договоренности, — я была этому так рада, так благодарна! — что вы отложите свой отъезд еще, как мне бы хотелось, на много недель, — могу ли я сказать вам, что надобность в вашем великодушии, увы, отпала, что удовольствие, которое вы до сих пор нам дарили, должно быть оплачено… Я не нахожу слов! Кэтрин, моя дорогая, мы вынуждены расстаться. Отец вспомнил о данном им обещании, ради которого мы должны всей семьей выехать в понедельник. Мы едем на две недели в имение лорда Лонгтауна около Херефорда. Объяснения и оправдания в равной степени невозможны. Ни на то, ни на другое я неспособна.

— Элинор, дорогая, — воскликнула Кэтрин стараясь по возможности совладать со своими чувствами, — незачем огорчаться! Более поздняя договоренность должна быть отменена ради предшествовавшей. Мне очень грустно, что мы расстаемся, притом так быстро, так внезапно. Но я ничуть не обижена — ни в малейшей степени. Я могу прервать мое пребывание здесь как вы знаете, в любое время. А когда вы вернетесь от этого лорда, вы сможете приехать в Фуллертон.

Элинор молчала. И Кэтрин, вспомнив об обстоятельствах, более близких ее сердцу, добавила, выражая вслух свои мысли:

— Понедельник — уже в понедельник! И вы уезжаете все?! Ну что ж, мне все же удастся… Я все же смогу попрощаться… Не правда ли, я ведь могу уехать перед самым вашим отъездом? Не огорчайтесь, Элинор, меня понедельник вполне устраивает. То, что мои родители не будут об этом предупреждены, не имеет значения. Генерал, конечно, пошлет со мной — хотя бы до половины пути — служанку, а там будет уже рукой подать до Солсбери, это всего в девяти милях от нашего дома.

— Увы, Кэтрин, если бы все обстояло так, это бы еще куда ни шло, хотя и тогда вам не было бы оказано и половины внимания, которого вы заслуживаете. Но вы должны — мне тяжело вам это сказать — покинуть нас завтра же утром, и вам не предоставляется даже право выбрать время отъезда. Распоряжение об экипаже уже отдано, — он будет готов к семи часам, и никакая служанка с вами не поедет. — У Кэтрин перехватило дыхание, зарябило в глазах и она присела на стул. — Когда мне об этом сказали, я не поверила своим ушам. Любое ваше справедливое чувство обиды, любое негодование не уступают тому, что я сама… Но говорить вам о моих чувствах ни к чему. Если бы я хоть чем-нибудь могла это все объяснить! Боже мой, что скажут ваши родители! После того, как вас увезли от настоящих друзей почти вдвое дальше от дома, вас выпроваживают, пренебрегая даже простейшими правилами вежливости! Кэтрин, милая, дорогая, передавая вам эту весть, я и себя чувствую виноватой в наносимом вам оскорблении. И все же я верю, что вы меня оправдаете. Вы здесь прожили достаточно долго, чтобы понять, как мало я в этом доме значу и какая я в нем ненастоящая хозяйка.

— Я чем-нибудь обидела генерала? — с дрожью в голосе спросила Кэтрин.

— Увы, при всем почтении, которое следует испытывать к отцу, я не знаю, я не могу себе представить, чтобы у него существовал разумный повод на вас обидеться. Он в самом деле очень рассержен, взбешен, — таким мне приходилось видеть его весьма редко. Характер у него нелегкий, а сейчас случилось что-то, от чего он просто какое-то разочарование, досадное событие, кажущееся ему в эту минуту исключительным, которое к вам, как я себе представляю, не может иметь никакого отношения, не правда ли?

Кэтрин было мучительно трудно заговорить но она превозмогла себя ради Элинор.

— Поверьте. — сказала она, — я чувствовала бы себя очень несчастной, если бы в самом деле чем-то задела самолюбие генерала. Меньше всего я была способна сделать это сознательно. Но незачем так расстраиваться, Элинор. Вы знаете, обещание следует выполнять. Разумеется, жаль, что о нем не вспомнили раньше, когда я еще могла написать родителям. Но разве это так уж существенно?

— Надеюсь, — желаю всей душой, чтобы вы в самом деле от этого не пострадали. Но во всех других отношениях проявленное к вам невнимание и вправду существенно — в смысле удобства путешествия, защиты вашего достоинства, соблюдения приличий, — для вашей семьи, для общества. Если бы ваши друзья Аллены еще находились в Бате, вы могли бы добраться до них сравнительно легко — за несколько часов. Но проехать семьдесят миль в почтовой карете одной, без прислуги, в вашем возрасте!

— Путешествие само по себе ничего не значит. О нем не стоит и говорить. И если нам суждено расстаться, то произойдет ли это несколькими часами раньше или позже, не имеет значения. Я буду готова к семи. Пусть, когда наступит время, меня позовут.

Элинор почувствовала, что Кэтрин хочет остаться в одиночестве. И, решив, что обеим будет легче, если на этом они прекратят разговор, она покинула подругу со словами:

— Я приду утром.

Чувства Кэтрин должны были вырваться наружу. В присутствии Элинор гордость и дружеская привязанность в одинаковой мере заставляли ее сдерживаться. Но как только она осталась одна, слезы хлынули из ее глаз ручьем. Выгнана из дома — и каким образом! Без малейшего оправдывающего повода, без малейшего извинения, которое смягчало бы внезапность, грубость, нет, оскорбительность подобного обращения. Генри в отъезде, и она даже не сможет с ним проститься! Любые связанные с ним ожидания, любые надежды в лучшем случае откладываются неизвестно на какой срок. Кто скажет, когда они встретятся опять. И все исходит от такого человека, как генерал Тилни, — любезного, обходительного, до сих пор столь ей благоволившего! Это было так же непостижимо, как и чудовищно. Что было всему причиной и к чему это приведет — в равной степени вызывало недоумение и тревогу. С ней обошлись крайне невежливо. Ее выдворяли, не обратив внимания на ее собственные удобства, не дав ей даже для виду выбрать время отъезда и способ передвижения. Из двух оставшихся дней назначен первый, чуть ли не самый ранний его час, как будто при этом добивались ее исчезновения до того, как хозяин дома поднимется с постели, чтобы избавить его от встречи с нею. Могло ли это восприниматься иначе как намеренное оскорбление? Неизвестным образом она имела несчастье провиниться перед генералом. Элинор старалась ее в этом разубедить, но Кэтрин не допускала мысли, чтобы какие угодно раздражение и неприятности могли заставить так обойтись с человеком, который не был, или, по крайней мере, не предполагался их виновником.

Ночь прошла мучительно. Сон или сколько-нибудь заменяющий его отдых были исключены. Комната, в которой легко возбудимое воображение терзало Кэтрин первую ночь, проведенную в Нортенгере, снова сделалась местом ее душевных страданий и тревожной бессонницы. Но как теперь изменилась причина ее волнений! Насколько, увы, она стала естественной и объяснимой. Ее беспокоило событие, происшедшее на самом деле, ее опасения имели под собой почву. И, будучи занята мыслями о зле ощутимом и подлинном, она даже не замечала ни окружающей темноты, ни одиночества. И хотя дул сильный ветер, то и дело вызывавший по всему дому непонятные внезапные звуки, она была к ним в долгие часы бессонницы совершенно равнодушна.

Вскоре после того, как пробило шесть, пришла Элинор, жаждавшая проявить к подруге внимание и оказать ей возможную помощь. Однако все в основном было уже сделано. Кэтрин не теряла времени зря. Она была почти одета, ее вещи — почти все собраны. Когда Элинор появилась, Кэтрин подумала, что у подруги может иметься какое-то примирительное поручение от генерала. Разве не было естественным, что после приступа гнева он почувствовал раскаяние? И она лишь не знала, в какой мере после случившегося ей подобает принять его извинения. Однако на сей раз ей это было знать ни к чему. Ни ее самолюбие, ни великодушие не подверглись испытанию — никакого поручения от генерала у Элинор не оказалось.

Они почти друг с другом не говорили — та и другая искала защиты в молчании, и они обменялись только самыми незначительными словами. Кэтрин торопливо заканчивала свой туалет, а Элинор обнаруживала больше доброй воли, чем умения, при укладке вещей. Когда все было готово, они вышли из спальни — Кэтрин при этом на мгновение отстала от подруги, чтобы последним взглядом окинуть все, что ей здесь сделалось дорого, — и спустились в комнату для завтрака, где стол был уже накрыт. Чтобы избежать уговоров и успокоить подругу, Кэтрин попыталась заставить себя поесть. Но у нее не было аппетита, и она смогла сделать только несколько глотков. Сознание того, насколько этот завтрак отличается от их завтрака в той же комнате накануне, причинило ей новую боль и усилило ее отвращение ко всякой еде. За такой же трапезой они сидели здесь всего только двадцать четыре часа назад, — но как много с тех пор переменилось! С какой веселой беспечностью, счастливой, хотя и неоправданной верой в будущее смотрела она тогда кругом, радуясь всему, что попадалось на глаза, и не огорчаясь ничем, кроме кратковременного отъезда Генри в Вудстон! Счастливый, счастливый завтрак! Генри был тогда здесь, Генри сидел рядом и оказывал ей внимание! Довольно долго Элинор ничем не отвлекала подругу от ее раздумий, погруженная в свои собственные. И только появление экипажа заставило обеих встрепенуться и вернуло их к обстоятельствам настоящей минуты. Вид его вызвал краску на лице Кэтрин. Мысль о том; что с ней поступают столь недостойным образом, сделалась для нее особенно непереносимой и на какое-то время переполнила ее душу гневом. Казалось, что Элинор почувствовала необходимость взять себя в руки и заговорить.