Август Стриндберг - Серебряное озеро
Либоц был раздавлен этим посещением. Он точно самолично прожил десять лет в ужасном браке и за три истекших часа постарел, осунулся, почувствовал, как иссохла его кожа, — так близко к сердцу принимал он чужое страдание.
И все же в постель он лег с облегчением на душе, радуясь тому, что спас незадачливого писаря, которого завтра наставит на путь истинный.
* * *Наутро Либоц ходил по квартире, готовя речь для Шёгрена, когда нагрянул Асканий. Он влетел ручной гранатой и взорвался посреди комнаты.
Трактирщик был сам не свой: щеки его горели пунцовым цветом, он утратил привычное достоинство, сменил тихий голос едва ли не на крик, не мог сидеть и метался по комнате. А примчался он всего лишь за тем, чтобы пригласить Либоца пообедать с ним в «Городском погребке» — ровно в три часа, без никого другого, вот, мол, и все его дело. И Асканий бросился вон.
В «Городском погребке»? Странно! Асканий — и зовет в «Городской погребок»! Видно, неспроста, только в чем же тут причина?
Часы пробили десять, а Шёгрен все не шел, хотя пора было ему и появиться. По прошествии четверти часа Либоц забеспокоился, в половине одиннадцатого решил, что писарь дал стрекача. Для прояснения обстановки адвокат позвонил прокурору и осведомился, не видал ли тот Шёгрена.
— А он что, сбежал? — вопросом на вопрос отозвался Черне.
— Я ничего подобного не говорил! — сказал Либоц, боясь поступить опрометчиво. — Просто я спрашиваю, не видал ли ты его?
— Нет, — ответил прокурор, — однако если он не появился у тебя в конторе, то после нашей вчерашней беседы резонно предположить, что он сбежал.
— Ты прав, но, пожалуйста, до середины дня не предпринимай никаких поисков, торопиться тут ни к чему.
— Будь спокоен! — заверил Черне и повесил трубку.
Ближе к полудню адвокат принялся жалеть молодого человека, который испортил себе будущее. Если бы он доверял людям, его горю можно было бы помочь, да ведь он ждал от них только плохого, вот все и пошло наперекосяк.
В три часа за Либоцем зашел Асканий, всклокоченный, с таинственным видом, точно скрывая какой-то секрет, однако словоохотливый; впрочем, поскольку ему не хотелось заранее раскрывать свою игру, говорил он исключительно о погоде и базарных ценах.
В «Городском погребке», когда они вошли туда, совсем не было посетителей — только хозяин сидел за стойкой, делая вид, будто занят подсчетами. При виде Аскания он вздернул свои могучие плечи и в знак приветствия обнажил клыки (впереди губы его оставались сомкнуты).
Не назвавшись по имени, Асканий заранее заказал обед на двоих, и им накрыли стол у окна, поскольку, если посетителей было мало, их всегда сажали перед окном — создавать у прохожих видимость, что в заведении полно народу.
Если зимой «Городской погребок» жил за счет пирушек, свадеб, балов, заседаний ландстинга и разных комитетов, то летом всех посетителей переманивал к себе в сад Асканий. Неудивительно, что дела у хозяина «Погребка» шли скверно и он люто ненавидел опасного конкурента. Получивший воспитание за границей, он усвоил массу утонченных штучек, которые Асканий, на первых порах не чуждый учебе, перенял у него и которым затем обучил свою прислугу.
Сегодня «Городской погребок» с удовольствием раздавил бы соперника последними вестями, если бы заранее знал о его приходе, но по телефону ему только сказали о двух анонимных господах; обед для них был готов, и изменить что-либо было уже нельзя, так что приходилось мириться с неизбежным.
Асканий был возбужден, кичлив, задирист, говорил громко и как бы без стеснения.
— Масло! Да это ж наполовину маргарин! За такое положено штрафовать или сажать в тюрьму! Ну ладно, мы люди не гордые. Хлебная водка? Да ее же гнали из картошки… я знаю, у нас ее продают за хлебную, но, скажем, в Германии она считается подделкой… Херес по три кроны и пятьдесят эре, — продолжал он, — когда это всего-навсего марсала ценой в полкроны. Шамбертен, а точнее, бон… ну, это еще куда ни шло, пить можно… Молодой картофель… хотя на самом деле он старый… бекасы, иначе именуемые дроздами-рябинниками, и так далее в том же роде…
Хозяин «Погребка» на протяжении всего обеда не выходил из-за стойки; он то надувался, то съеживался, то шипел от злости, но в любом случае молчал. Он прекрасно знал, почему молчит, причем присутствие при этом шквале критики адвоката внушало ему особые опасения.
После обеда господа удалились в специальную комнату для кофе, голую, неуютную, со слишком высоким потолком и слишком большим количеством дверей, — обычную жилую комнату, приспособленную под кофейню. Асканий и тут не унимался с критикой, но потом, когда им подали заказанное, предложил выпить на брудершафт, правда честно признавшись, что побудили его к этому соображения удобства: так проще разговаривать. А потом пошло-поехало.
— Ты, братец, ничегошеньки не знаешь, — приступил к рассказу Асканий, радуясь тому, что сам преподносит удивительные вести, — только пока ты пребывал в своем любовном угаре, тут под шумок происходило много всякого… Представь себе: этот отъявленный негодяй дал в газету материал для заметки «Секреты кухни», в которой, пусть и обиняками, указывает на меня. Вот почему я сегодня столько наговорил в ответ. Но теперь кое о чем еще.
Асканий встал и вместо продавленного кресла перебрался на высокий стул, поскольку ему хотелось возвышаться, доминировать.
— Этот отъявленный негодяй из чистой зависти попытался воздействовать на компанию, чтобы она отняла у меня право торговать спиртными напитками. Можешь себе вообразить?!. Три дня я прожил в страшном неведении; обращался к бургомистру, к секретарю губернского управления, наконец, к самому губернатору… и добился того, что права мне оставили… Но, дабы пресечь дальнейшие поползновения, дабы не предпринималось новых попыток в том же направлении, я… придумал… потрясающую… штуку… Конечно, это может показаться смешным… — Асканий горько усмехнулся над самим собой и продолжил: — Я… придумал… потрясающую… штуку… которая, как я сказал, раз и навсегда пресечет новые попытки в том же направлении. Когда-то, давным-давно, это было на пароходе между Килем и Корсёром, что совершенно не важно, один чудак захотел поубавить мне гонору, так я ему ответил…
Видимо, теперь этот ответ показался Асканию менее убийственным, чем представлялся тогда, поэтому он, учуяв возможное фиаско, прервал свои воспоминания и повел рассказ дальше.
— Так вот, я купил дом, просторный новый дом, без закладов, и знаешь, где он находится?
Догадаться было невозможно, поэтому усталый Либоц наклонил голову сначала вправо, потом влево, что должно было означать: нет, не знаю.
Асканий поднялся, взял адвоката за локоть, как будто собирался арестовать его, подвел к окну и, расхохотавшись, молча указал на ту сторону площади.
Либоц не мог не выразить удивление.
— Да-да, Асканий купил дом… прямо напротив здешнего «Погребка»… И теперь я переезжаю в него и вместо старого трактира устраиваю первоклассный ресторан с кофейней, так что «Погребок», можно сказать, доживает последние дни.
— Неужели ты собираешься бросить старое место, братец, с его садом и обширным кругом завсегдатаев? Это же рискованно!
— Не-а-а, совсем не рискованно, потому как винная компания посчитала мое старое помещение недостаточно современным и просто антисанитарным.
— Разумеется, это меняет дело, и все-таки дело рискованное.
Асканий снова возразил, и между ними развернулась часовая дискуссия, совершенно бессмысленная, поскольку ни один, по обыкновению, не желал уступить.
Достойнейший человек Асканий, который всегда говорил едва ли не шепотом и пуще всего любил, когда его называли человеком воспитанным, теперь открыто бахвалился и напоминал воздушный шар, рвущий канаты, чтобы скорее подняться в воздух. «Городской погребок» стал для него взятой у неприятеля крепостью, а здешний хозяин — военнопленным, который, придет срок, подлежит казни. Асканий разглагольствовал в таком духе до самых сумерек, когда официант принес свежий номер ведомостей.
Либоц развернул газету рассеянно, как бы от нечего делать, но у него тут же задрожали руки, отчего газета громко зашуршала.
— Что случилось? — равнодушно бросил Асканий, едва ли не обиженный тем, что внимание собеседника отвлеклось от его рассуждений на что-то иное.
— Ужасно, — сказал Либоц, — просто отвратительно!
— Опять заявляет о себе компания?
— Нет, вовсе не то! Представь себе, братец, мой писарь совершил растрату, и я, дабы убедиться в этом, рассказал историю Черне, попросив его, однако, не предпринимать никаких действий. А он взял и предпринял: поместил сообщение о том, что Шёгрен растратил деньги и сбежал.
Дело было нешуточное, но Асканий только разозлился, что ему не дают развивать его планы.
