Хаим Граде - Мамины субботы
Стоящие вокруг люди, которые в начале драки просто онемели, теперь возбужденно орут всей толпой. Им становится легче оттого, что этот хамло извозчик получает по заслугам. Но вмешиваться в драку они все еще побаиваются. Они подбадривают сына раввина криками:
— Всыпь ему как следует!
— Бей его, как Давид бил Гольята. Покажи ему, что есть еще на свете Бог!
— Дай ему, как халуц, как халуц!
— Бей его силой Торы, силой отца-раввина!
— Мойшеле! — Этот крик достигает небес. Мама услышала из своей комнатки шум, и сердце ее не обманешь. Она бежит из последних сил по двору, за ней бежит Лиза-гусятница.
Мойшеле, словно во всей этой суматохе только он услышал мамин крик, проворно вскакивает с камней и хватает железную штангу, брошенную им в начале драки. Мама видит его опухшее лицо. Она бросается к нему и обнимает.
— Мойшеле, сжалься над своими родителями, — умоляет она, дрожа и прижимая парня к себе. — Успокойся, дитя мое, — путается мама, словно говорит с собственным сыном. — Иди домой. Да будет этот товар искупительной жертвой! Бог наказал меня за то, что я так защищала свои рассыпавшиеся яблоки. Скоро уже время зажигать свечи. Мойшеле…
Он молчит. Одной рукой он обнимает маму, а в другой держит железную штангу. Его взгляд не отрывается от извозчика, который тяжело и неуклюже поднимается с мостовой. Мама поворачивается к нему и заслоняет собой Мойшеле.
— У вас нет Бога в сердце! — рыдает она. — Чтоб у вас была такая суббота, какую вы нам устроили!
Лавочники окружают Мойшеле и маму, чтобы защитить их, и уже совсем без страха ругают извозчика:
— Невежа, как у тебя не отсохла рука, которую ты поднял на сына раввина! Его отец тебя проклянет!
— Мы вызовем полицию! Найдется на тебя управа!
— Ты у нас сдохнешь, а заказа не получишь! Лучше дать заработать иноверцу, чем такому убийце!
Но извозчик вовсе не собирается продолжать драку. Он вытирает разбитую рожу и с удивлением смотрит на свои вымазанные кровью ладони. Кто это его так избил? Этот очкастый недотепа с бородкой? Свой гнев он изливает на лошадь, которая все это время стояла в воротах, навострив уши и словно получая удовольствие оттого, что лупят ее мучителя. Извозчик бьет лошадь кулаком по морде.
— Падла, чего ты выпучила на меня свои глазищи? Но, падла, чтоб ты сдохла!
Мойшеле ведет маму домой, а соседи вносят ее товар. Они видят, что халуц стоит в кузнице, закатав рукава, и мочит платки в горшке с водой. Он выжимает их своими сильными руками и подает Лизе. Та кладет платки на мамины плечи, дрожащие от жара и холода.
Соседи собираются во дворе в кружок и разговаривают. Они так потрясены опухшей мордой этого дурака извозчика, что даже забывают вздохнуть по поводу маминых страданий.
— Не иначе как извозчик был пьян. Не будь он пьян, разве дал бы он мальчишке отлупить себя до полусмерти?
— Он совсем не мальчишка. Он — настоящий мужик. Врезал этому извозчику головой снизу, как уголовник.
— Уголовники бьют всухую, а он расквасил извозчику нос!
— Наполеон! — говорит бакалейщик Хацкель.
— Ну, что вы теперь скажете? — издевается над бакалейщиком торговец зерном. — Вы попали пальцем в небо. Не говорите, реб Хацкель, как варшавские хасиды в маленьких шапочках. Не говорите, как любавичские хасиды из Опатовской молельни[140]. Мессия — это, конечно, Мессия, но, пока он не придет, надо и самому уметь давать сдачи.
— Чтобы у раввинского сына была такая сила и смелость… — Хацкель поражен. — Хорошо, просто отлично!
— Главное, чтобы вы его похвалили, — насмехается торговец зерном. — От девок-иноверок он, конечно, убежал, но от арабов он бегать не будет. Они сами от него побегут. Вот такие, как он, и нужны нам в Эрец-Исраэль, только такие!
IIIЧетверг. Вечер. Мама хлопочет на кухне. Она хочет успеть приготовить субботние блюда до того, как придет Мойшеле.
Две недели назад Мойшеле поставил лампу на верстак, как раз напротив кухни, оперся локтями о тиски и принялся читать книгу.
Ей это было удивительно: Мойшеле всегда сидит с книгой в комнате. Он портит свои светлые глаза, читая книги, как портил глаза за изучением Торы его отец. Но почему сегодня он пошел в мастерскую и читает стоя? Может быть, он делает это для того, чтобы ей было не так грустно одной на кухне? Она чистила картошку, готовила чолнт, раздувала огонь в печи, а Мойшеле все листал и листал страницы.
Прошло полчаса и еще полчаса. Летняя ночь коротка, к тому же мама знает, что, едва настанет утро, Мойшеле расставит ее корзинки у ворот и будет продавать товар, пока она не вернется с рынка. Она не сдержалась и спросила:
— Мойшеле, почему вы не идете спать? В это время вы всегда уже спите.
— А вы почему не идете спать? — спросил он.
— В моем возрасте уже не так хорошо спится, — ответила она со смешком.
— Ну и я не лягу, — сказал он.
Время шло, а он по-прежнему не трогался с места, словно и не ночь на дворе. Кричать на него, как на собственного сына, она не хотела, но его поведение ее расстроило. Просто напасть какая-то! Эта привычка у нее давно, с тех пор как она стала торговкой. Ни ее покойный муж, ни сын, дай ему Бог долгие годы, так и не смогли добиться от нее, чтобы она спала утром в пятницу.
— Я вижу, Мойшеле, вы устроили мне забастовку. Но я еще должна нафаршировать горлышки мукой и жиром, почистить морковь и натереть хрен для рыбы.
— Не надо, — строго сказал Мойшеле и закрыл книгу, словно предвидя, что она ему уступит, несмотря на все ее возражения.
— Скажу вам правду, Мойшеле, я так и не знаю, какие блюда вы любите, а какие нет. Вы благодарите за все одинаково.
— Я люблю все блюда, мама Веля, — ответил он. — Все, что вы готовите, хорошо и вкусно, как у моей мамы дома. Но если вы не пойдете спать, я тоже не пойду, а через неделю не приду к вам вовсе. Я знаю, что ради себя самой вы не провели бы всю ночь на ногах.
Услышав такие речи, она не сказала больше ни слова, быстро засунула горшки в самый жар, закрыла печь заслонкой и сразу же пошла спать. Она ведь знает: что у Мойшеле на языке, то и на уме.
Когда она уже лежала в постели, а Мойшеле — на кровати ее сына напротив, он рассказал ей историю из тех времен, когда он еще учился в ешиве.
— Ешиботники дежурили каждый четверг. То есть они учили Тору ночь напролет. Глава ешивы запретил это. «Я вижу, — сказал он, — что вместо того, чтобы постоянно изучать Тору, вы избегаете учебы. В среду вы пропускаете целый день, потому что готовитесь к бессонной ночи. В пятницу и субботу вы не учитесь, потому что накануне не спали. А в ночь четверга вы то ли учите Тору, то ли дремлете за пюпитром».
Так рассказывал Мойшеле. Мама поняла: он хочет, чтобы она не сердилась на него за то, что он настоял на своем. И, кстати, он прав. В ночь четверга она падает с ног. Работа на час занимает у нее все три. В пятницу она стоит в воротах сонная и не слышит, что ей говорят клиенты. А сразу же после кидуша она засыпает за столом. И сама не ест, и Мойшеле не ест без нее. Он ждет, когда она проснется и подаст второе блюдо. Будить ее он не хочет.
Но почему сегодня его еще нет? Если Мойшеле не приехал в четверг, чтобы помочь ей занести товар, то, может быть, с ним, не дай Бог, что-то случилось. С тех пор как ящик упал ей на плечо, он вообще не позволяет ей таскать корзины. Что если он заболел оттого, что стоял, согнувшись, под палящим солнцем? Что если у него жар? Бедный ребенок один среди чужих людей и спит в сарае с крестьянами. Только бы успеть все сделать до его прихода. Как же ей скоротать ночь? Она все равно не сомкнет глаз. Едва рассветет, она помчится на рынок и будет ждать огородника из Солтанишек… Хвала Всевышнему! Она слышит, как открывается дверь. Это он, это его шаги, только он входит так тихо. Мама берет кухонную лампу и идет в мастерскую, чтобы осветить ему дорогу и не дать наткнуться на какую-нибудь железяку. Она видит, что Мойшеле приволок с собой большой тюк.
— Добрый вечер, мама Веля. Работа в Солтанишках закончилась, мне надо было взять расчет у хозяина и попрощаться с товарищами, поэтому я и опоздал. Я привез свои вещи.
— С сегодняшнего дня вы постоянно будете жить у меня! — радостно восклицает она и тут же раскаивается. Смешно требовать этого от Мойшеле, думает мама. В конце концов, он ей ничего не должен.
Мойшеле смотрит на нее серьезно и молча, но ее переполняет радость оттого, что он пришел к ней живой и здоровый, и она даже не замечает выражения его лица. Не замечает она и того, что ее жесткие, натруженные пальцы гладят его густые кудрявые волосы.
— Ой, Мойшеле, вы весь мокрый, смойте пот со лба. Я не знала, что и думать, ведь время уже позднее, а вас все нет и нет. Я сегодня получила письмо от сына, он пишет, что он и ваша сестра скоро приедут домой. Идите поешьте, Мойшеле.
