Владислав Ванчура - Конец старых времен
Высыпав все эти вопросы на голову Яна, я обратился со столь же длинной речью к адвокату. Но человек этот мне не по нутру. И хотя в мою речь вкралось множество бранных слов, она все же лишена была истинного чувства.
Нет ли между вами и князем каких-нибудь личных счетов? — спросил доктор Пустина, когда я закончил. — Это было бы мне неприятно, ибо спор, который ведем мы, то есть пан Ян и я, направлен исключительно к тому, чтобы не пострадала репутация пана Стокласы. Вы сами до недавних пор были слишком увлечены полковником и, возможно, не заметили даже, что поведение его выходит за рамки приличий. Я опасаюсь, как бы те господа, которые были свидетелями его фантастического появления, и те, у кого есть возможность наблюдать его выходки, не сказали, что мы связались с сумасшедшим. Все это достаточно неприятно, однако я могу указать на нечто худшее: князь присвоил такие полномочия и держит себя так, словно в Отраде два управляющих. Он отдает распоряжения и чуть ли не силком заставляет исполнять их. Пан Стокласа в своем гостеприимстве хватил через край и теперь, когда дело зашло слишком далеко, не может круто менять свое поведение.
Тем лучше, — ответил я, — тем лучше, если речь идет о возвышенной цели. Когда б я проникся враждебностью к человеку, пользующемуся вашим доверием и доверием моего хозяина, я мог бы выражать свое отношение к нему только молчанием. Но так как, по-вашему, князь заслуживает, чтоб его прогнали, ничто не помешает мне хорошенько над ним посмеяться. Я подстрою ему одну штуку…
Какую? — поинтересовался пан Ян.
Такую, что он только схватится за нос и уберется отсюда.
Вы забываете, — возразил адвокат, — что действия ваши должны быть безупречны с двух сторон: со стороны юридической и со стороны правил хорошего тона. Я решительно против всякого рода пощечин и драк.
Разве я похож на ландскнехта?.. — Я хотел было продолжать, да вспомнил свою же ложь насчет того, как было дело с пощечиной. И мне оставалось только повернуть разговор примерно следующим образом:
Чем же можно ответить насильнику, как не насилием? Видели вы хоть раз князя без нагайки и револьверa? Так вот, я настаиваю и повторяю, что его можно поставить на место только с помощью его же оружия.
— Хотел бы я знать, куда вы гнете, — проговорил, подумав, пан Ян. — Хотите, что ли, вызвать его на дуэль?
Я отвечал по правде, что в жизни не держал в руках ни шпаги, ни огнестрельного оружия.
— Хотя, если б я отличал эфес от клинка, я не задумался бы продырявить его шкуру. Это так же нетрудно, как побить Марцела, — да что я говорю, даже легче, ибо я видел, что князь уступал ему.
На этом мы задержались, и адвокат потребовал более обстоятельных объяснений.
Пан Ян, — проговорил я тогда, кладя руку на плечо моего друга, — вспомните, как мы застали в библиотеке князя с Китти и Марцелом за уроком фехтования и как плохо закрывался наш герой. Шпага то и дело касалась его груди, и он проигрывал очко за очком. Он был побит, как младенец! Уверен, — заключил я, — князь просто бахвал и в фехтовании разбирается не более, чем в литературе. Он делает ужасающие ошибки и неспособен перевести «Horkion synchysis»[12].
Это правда, — подхватил Ян, — в фехтовании господин полковник не силен. Я просто поражался, глядя на него, и меня так и подмывало показать ему, почем фунт лиха.
Сказав так, он снял мою руку со своего плеча, как если бы дружба наша еще не была скреплена.
Вы умеете фехтовать? — спросил адвокат.
Немного, — ответил Ян. — Я пять лет посещал один клуб, но… я не уверен в себе.
Ах, это, по-моему, пустяки, однако не кажется ли вам смешным вызывать князя на дуэль?
Да, — вмешался я прежде, чем Ян успел открыть рот, — это было бы смешно, если б мы вызвали его всерьез, но если мы разыграем спектакль с некоторой долей ехидства, то в смешном положении окажется только князь. Безумец останется безумцем, а человек серьезный не уронит своего достоинства. Взгляните на себя, пан доктор, и на князя — и после этого сами решайте, кто окажется смешон. Разве вы или пан Ян похожи на дуэлянтов? Нет! Вот и хорошо! А князь — да разве он не смахивает на шута, играющего роль Онегина?
— У вас сейчас проскользнуло слово, к которому я хотел бы вернуться, — снова заговорил адвокат. — Не сказали ли вы то же самое, что я сам уже как-то заметил? Не назвали ли вы князя бахвалом, и не приходит ли вам в голову аналогия с бароном Мюнхгаузеном? Это имя представляется мне той самой колодкой, по которой мы можем сшить наши сапоги!
После этого мы в полном согласии разработали план и уговорились относительно того, что разъяснится позднее.
Такие союзники доставляли мне радость. Однако едва лишь мы расстались, как, мне кажется, оба господина стали совещаться наново, подвергая сомнению сказанное мною. Возможно, им хотелось понять, в какой мере я отшатнулся от прежнего моего приятеля, причем и друг другу-то они доверяли весьма мало.
И все же я видел ясно: князю конец. Князь пропал. Он одинок. От него отвернулись все, кроме Марцела, Китти и Сюзанн, но и те, не зная наших замыслов, не могли ни помочь ему, ни его предупредить.
Я был счастлив, заранее предвкушая победу, и в то же время чувствовал, что ошибся. Неблагодарное создание человек, все-то ему не так. Радость моя была омрачена странной грустью. Мне казалось, что вместе с князем терпит поражение и то свойство человеческой натуры, которое не привязано к делам преходящим и дает нам решимость идти своим путем. То свойство, от которого в сердце каждого осталось хоть немного, напоминая, как вы, четырнадцатилетний, бродили по задворкам, выслушивая долгие рацеи ваших наставников. Вас посылали учиться а вы ни о чем так страстно не мечтали, как о том, чтобы сделаться матросом…
Ах, черт, поистине знакомая песенка — и если не ошибаюсь, до меня долетали порой ее отрывки, когда князь что-то тихонько насвистывал. Они восхищали меня, эти звуки, — и вот теперь я собираюсь предать их! Фи! Мне казалось, вновь я потерял свой корабль и своего капитана, который, придерживаясь за поручни, сходит теперь по трапу на берег, чтобы отсидеть в тюрьме за то, что плавал в поисках сокровищ. Мне казалось, вновь я убрал с глаз долой мои корабельные карты…
Я прилагал усилия, чтобы загнать князя в угол, но эти мои усилия, по самой своей сущности, жаждали поражения, как жаждет поражения целомудрие юных дев. Я готовил ловушки для князя, но смыслом их было всего лишь испытание, всего лишь протест, всего лишь спор о том, чьи принципы более жизнеспособны. Я желал князю конечной победы, я желал, чтобы он выдержал это испытание, и мое личное возмущение было уже совсем незначительным. Скажу вам правду: из-за этой злополучной пощечины я поднял больше шуму, чем следовало.
Между тем сеть затягивалась и пространство вокруг князя пустело. Алексей Николаевич отлично понимал, что происходит, и, став еще выше, еще высокомернее, поблагодарил за приятное время, проведенное им в Отраде, и заявил, что должен покинуть нас. На вопрос, отчего он так спешит, он отвечал, презрев насмешку:
— В Париже заседает совет белых. Сожалею, но долг обязывает меня явиться.
— О! — ответил мой хозяин, не скрывая усмешки. — Если речь идет о столь важном государственном деле, то мы не имеем права задерживать вас ни на минуту. Когда вы едете?
— Завтра, — бросил князь с ледяным видом.
Это слово было произнесено через два часа после того, как я заключил союз с претендентами на руку барышни Михаэлы. «Тем лучше, — подумал я, услышав решение князя, — по крайней мере он ускользнет от этих олухов и оставит их с носом». Однако радость моя длилась недолго. Вмешались Ян с адвокатом и, алкая торжества над противником, почти уже разбитым, стали отпускать шутки насчет того, что князь покидает их, не исчерпав до конца сокровищницу своих рассказов.
Ну вот, — сказал поверенный, — вы собирались просветить нас касательно способов возрождения России, а теперь, на самом интересном месте, отправляетесь в Париж! Это напоминает мне обычаи бродячих комедиаптов, которые тоже кормятся довольно странным образом: прибыв на место, они вывешивают на улицах объявления, афиши, истрепанные свои костюмы, тряпки, побрякушки, барабаны, парики, ангельские крылья, оружие — в общем, все то, на что можно уловить публику. А когда доходит до представления — комедиантов и след простыл, и никто их больше не увидит.
Так, — молвил князь, — стало быть, я вам напоминаю комедианта?
Да что вы! — воскликнул Ян. — Просто наш друг хочет сказать, что вы уезжаете, не выполнив своих обязательств.
Сравнение, к которому я позволю себе вернуться, — снова заговорил князь, — несколько хромает. Вы привыкли говорить так, чтобы никто не мог поймать вас на слове. Однако отговорки в сторону! Я вам что-то должен, господа?
Вы меня спрашиваете? — подал голос управляющий, и на висках у него вспухли вены.
