Кнут Гамсун - Круг замкнулся
— А вы здесь один?
— Нет, с женой и тремя парнями, вон они стоят.
Абель раскланялся с ними, милые люди, добрые лица, друзья. Затем он поднялся на мостик.
Я должен что-то сделать, угостить их обедом например, подумал он и позвонил из приборной. Его словно захлестнула волна доброты, сердечная дрожь, глупость.
Буфетчица вошла и спросила, не нужно ли чего. Да, у него будет приказ. Впрочем, получилось так, что приказ этот прозвучал скорее как просьба, потому что буфетчица могла повести себя чрезвычайно сдержанно и даже просто воспротивиться. Беспримерная наглость со стороны простой буфетчицы, неслыханная, а ведь он даже не состоит с ней в родстве.
— Так вот, их всего пятеро, муж, жена и трое мальчишек.
— Начинается! — это буфетчица.
— Это как «начинается»? Нет, нет, я просто так.
Он не сознавал, до чего хорошо иметь буфетчицу, которая тебя придерживает, ведь капитан не так уж и редко отдавал приказ угостить обедом чужих людей, что правда, то правда, и жалованье у него тоже не Бог весть какое. Из них двоих она всегда была более предприимчивой.
— Оба стола сейчас заняты, — ответила она.
— Он мне когда-то спас жизнь.
— Что-то ты запамятовал. Месяц назад твою жизнь спасло совершенно другое семейство.
Капитан зашел с другой стороны:
— Я ведь заплачу.
— Ну и сделаешь глупость.
— Вон они стоят. — И он указал в окно.
Буфетчица, даже не взглянув:
— Во всяком случае, им придется подождать, а там посмотрим.
Капитан, подумав:
— Мне бы очень хотелось, чтобы им не пришлось ждать.
— Другим тоже приходится.
— Да, но я не хочу, чтоб это семейство сидело и смотрело, как подают другим, будто они всех хуже, а они даже лучше других.
— Да что ж это за люди такие? — спросила она, глянув наконец в окно.
— Он в серой шляпе с черной лентой. И белый галстук. Он парикмахер, достойный и порядочный человек.
— А жена где?
— Тут же стоит. Возле лебедки.
— Шляпка на ней, однако, престранная.
Капитан, оскорбленным тоном:
— Она имеет право носить такую шляпку, какую захочет. Я никогда подобных не встречал — неслыханно богатые люди.
— Вот как? А ты их откуда знаешь?
— Это долгая история. Потом расскажу.
— Во всяком случае, им придется пока ждать.
— Ну, Лолла, пусть они тогда поедят у меня.
— В капитанской каюте? — возопила буфетчица.
— Ну и что?
— Понимаю, тебе это безразлично, но так нельзя. Тебе вообще все безразлично, ты целый год ходишь в одной форме, пачкаешь ее сажей и маслом и совсем о том не тревожишься. Ну-ка, ну-ка, что я вижу! У тебя ведь был порван рукав?
— Нет, — отрезал он.
— А кто ж это его зашил?
— И подай им к обеду пива.
— Ты опять про свое.
— Подай им к обеду пива, говорю.
Чтобы положить конец этому разговору, буфетчица сказала:
— В капитанской каюте я стол не накрою. Уж лучше пусть они тогда обедают в двойной.
Он подхватил:
— Замечательно! Поди и скажи это им, вон он, видишь, с белым галстуком. И еще кофе, не забудь про кофе после обеда. И будь с ними любезна. И пиво.
Буфетчица была совершенно права, когда удерживала его за руку, и еще как права. Не ему ли именно сейчас требуются деньги, вполне определенная сумма? Он невольно осознал эту горькую истину.
В свободное от вахты время он наведался к таможеннику Робертсену. Тот сидел со своими чадами и домочадцами в салоне и насмехался над буфетчицей из-за почтенного семейства, которому она предоставила двойную каюту: должно быть, шибко благородные люди — даже пальто не носят в такую холодищу.
Абель снял шляпу и сел. Девицы ничего не имели против, они стали просить его сесть поудобней, на софу, но он отказался. И сразу обратился к Робертсену:
— Я выложил за тебя деньги в банке, верно?
— За меня?
— Ну да, чтобы выкупить поддельное обязательство.
Робертсен с изумлением воззрился на жену и дочерей.
— Знать ничего не знаю.
— И я хотел бы получить обратно свои деньги.
— Извини, но ты с кем-то меня путаешь.
— Фру Робертсен, а не ваш ли муж обещал продать свои лодки и вернуть мне деньги?
Фру Робертсен:
— Нет, нет, меня, пожалуйста, не впутывайте в это дело. Об этом говорите с моим мужем.
— Прямо жуть берет, какие вы теперь стали важные, что Лолла, что ты, — сказал Робертсен. — Я являюсь на борт собственной персоной с тремя дамами, и мне тут же предлагают занять собачью конуру под номером семь. Такое не вдруг забудешь.
— Лучше бы ты не забыл вернуть мне деньги.
— Про какие это деньги ты толкуешь? Уж не те ли, что ушли на погашение фальшивой бумаги, которую Лолла когда-то принесла в банк?
— Ни на какое погашение ничего не уходило, а Лолла в жизни не подавала в банк фальшивых бумаг, напротив, она выкупила фальшивку, которую предъявил туда ее отец.
— Это все равно. И чтоб я еще был тебе должен, хотя именно ты внес деньги, чтобы выручить ее фальшивку, — и не надейся! Ха-ха-ха!
— Смотри, как бы тебе не угодить за решетку.
— Ха-ха! Кто ж это на меня заявит?
— Я.
— Дорогой Абель, тебе придется это доказать. Им недостаточно, что ты оспоришь свою подпись.
— Вот это мы посмотрим. А до тех пор живи собака собакой, каков ты и есть.
— Ты еще меня будешь оскорблять!
— Неужели нельзя договориться по-человечески? — робко полюбопытствовала жена Робертсена.
— А вообще, можешь мне сказать спасибо за то, что тебе досталось место капитана, — продолжал Робертсен, — потому что захоти я его получить, то получил бы тотчас же, я, который вдобавок и штурман и могу принести наилучшие рекомендации из таможни. Так что благодари Бога, что я не перебежал тебе дорогу.
Жена еще раз попыталась внести умиротворение, мол, все это так ужасно, и не лучше ли кончить дело миром…
— Не вздумай его поддерживать, вот что я тебе скажу! — крикнул Робертсен жене. — Я нахожусь на службе у государства и могу за себя постоять. Так что не волнуйся. Я лицо официальное.
— Я просто думала…
— Молчать, кому говорят! И что, спрашивается, стало бы с твоим отцом за все те годы, когда тебя не было, не будь для него открыт мой дом?
— Это чистая правда! — подтвердила жена.
Робертсен, закусив удила:
— Сиди, тебе говорят, и не поддакивай! Я тебе, Абель, прямо скажу: твой отец бывал у нас каждый день и катался как сыр в масле и получал на обед гороховый суп, как тот, что мы получали в плаванье, а потом регулярно пил у нас кофе и набивал трубку моим табаком. Я не считаю, я просто рассказываю, как все было…
— Сегодня вечером я на тебя заявлю, — сказал Абель.
Дальше «Воробей» не пойдет — он встанет вот у этого причала и простоит два часа. Причал находится в бухте, тут большой город, с купечеством, телеграфом, адвокатом и доктором. Большинство участников пикника сошло на берег и с флагом, распевая народные песни, направилось к памятному камню вблизи церкви, где таможенник Робертсен намеревался произнести речь.
Дело происходило, когда начал таять лед и стояла ужасная апрельская распутица, так что процессия всю дорогу прыгала и пела, пела и прыгала.
Возле памятного камня уже собралось много других ферейнов с флагами, хотя заложен он был в честь мало кому известной личности, а именно в честь полковника шведской войны. Но с другой стороны, нельзя утверждать, что повод для праздника и пикника совсем уж ничтожный, нет, именно сегодня полковнику исполнилось сто пятьдесят лет или что-то вроде того.
У камня уже стоял человек и произносил речь, отнимая время у собравшихся, но речь его не зажигала сердца. Таможенник Робертсен переступал с ноги на ногу и поглядывал на часы: его пароход отваливает в точно установленное время, поэтому он протиснулся вперед и при первой же возможности взял слово: «Почтенное собрание!» — но и его речь не зажгла сердца.
Солнце хоть и сияло, но уже начало садиться. Все скучали и мерзли. Какой-то человек вышел из лесу и привлек к себе внимание. Он вел корову на веревке. «Тпру!» — сказал он корове до неприличия громко и остановился. Под мышкой он держал зонт — это при таком-то солнце, на голове фуражка, ни воротничка, ни галстука на нем не было, но при всем при том белая накрахмаленная манишка. А корова была укрыта лошадиной попоной, чтоб не мерзла.
«Тпру!» — сказал он еще раз так же громко, словно желая, чтоб его узнали. Однако нужды в том не было, его и так знали почти все, а многие подошли и поздоровались. Это оказался Ульрик Фредриксен, капитан Ульрик, бывший капитан «Воробья».
— Что, прогуляться вышел?
— Да, прогуляться. Я из дому, я живу вон там, позади, у меня хутор. А что у вас такое? Я слышал, здесь отмечают какой-то праздник.
— Нет, мы просто приехали на прогулку.
