Анатоль Франс - Харчевня королевы Гусиные Лапы
— Пойду приведу самую смирную из трех наших лошадей, — сказал он. — Мы привяжем беднягу покрепче и поведем лошадь шагом. На мой взгляд, он сильно занедужил, Лицо у него совсем такое, как у того гонца, которого убили близ Сен-Мишель на этой же дороге, в четырех перегонах отсюда, рядом с Сенеси, где живет моя суженая. Тот хлопал веками и закатывал глаза, что твоя шлюха, не обессудьте на слове, господа. И ваш аббат тоже закатил глаза, когда барышня пощекотала ему кончик носа своим пузырьком. Для раненого это плохой знак; а вот девки хоть тоже иной раз закатывают глаза, да что им делается! Ваша милость сами небось знаете. Слава тебе господи, конец концу рознь. А глаза такие же… Подождите здесь, господа, сейчас приведу лошадь.
— Забавный малый, — заметил г-н д'Анктиль, — ловко это он сказал о потаскухах — как они закатывают глаза да млеют. Я видел в Италии солдат, так те, когда умирали, наоборот, выкатывали глаза и смотрели в одну точку. Так что никаких правил для смерти от ран не существует, даже в военном деле, где уж, кажется, все до мелочей предусмотрено уставом. Но за неимением более именитой особы соблаговолите вы, Турнеброш, представить меня этому дворянину в черном платье, который носит алмазные пуговицы и который, как я догадываюсь, и есть господин д'Астарак.
— Ах, сударь, — ответил я, — считайте, что я уже представил вас друг другу. У меня одна забота — помочь моему доброму учителю.
— Ну что ж! — сказал г-н д'Анктиль.
И, сделав шаг по направлению к алхимику, он произнес:
— Сударь, я отнял у вас любовницу и готов дать вам удовлетворение.
— Сударь, — возразил г-н д'Астарак, — слава небу, я не общаюсь с женщинами и просто не понимаю ваших намеков.
Тут возвратился кучер, ведя в поводу лошадь. Мой добрый учитель немного оправился. Вчетвером мы не без труда усадили его на лошадь и привязали веревкой. Потом наш кортеж двинулся в путь. Я поддерживал аббата справа, а слева держал его г-н д'Анктиль. Кучер вел лошадь в поводу и нес фонарь. Шествие замыкала плачущая Иахиль. Г-н д'Астарак вернулся к своей карете. Мы медленно продвигались вперед. Пока мы шли по дороге, все было более или менее благополучно. Но когда пришлось взбираться узкой тропкой, которая вилась среди виноградников, мой добрый учитель, кренившийся набок при каждом шаге лошади, потерял последние силы и вновь впал в обморочное состояние. Оставался единственный разумный выход — снять его с лошади и нести на руках. Кучер подхватил аббата под мышки, а я взял его за ноги. Подъем оказался крут, и не раз я со страхом думал, что вот-вот упаду прямо на каменистую дорогу под тяжестью своей живой крестной ноши. Наконец откос кончился. Мы свернули на более отлогую узенькую дорожку, тянувшуюся по вершине пригорка меж жилых изгородей, и вскоре по левую нашу руку показались первые кровли Валлара. Увидев их, мы положили наземь страдальца и остановились на минуту перевести дух. Потом снова подняли свою скорбную ношу и так достигли деревушки.
На востоке забрезжил розовый свет. В побледневшем предрассветном небе зажглась утренняя звезда. Защебетали птицы; мой добрый наставник тяжело вздохнул.
Опередившая нас Иахиль стучалась во все двери в надежде отыскать приют и лекаря. Крестьяне, взвалив на спины плетушки, с корзинами в руках спешили на сбор винограда. Один из них сказал Иахили, что Голар держит на площади постоялый двор с конюшней.
— А костоправ Кокбер, — добавил поселянин, — вон он стоит под тазиком для бритья — это у него такая вывеска. Он тоже собирается на виноградник, потому и вышел из дома.
Костоправ оказался низеньким, весьма учтивым человеком. Он сказал нам, что недавно выдал замуж дочь и теперь у него есть свободная кровать, которую можно уступить раненому.
По приказанию Кокбера его супруга, дородная особа в поярковой шляпе поверх белого чепца, постелила кровать в комнате нижнего этажа. Она помогла нам раздеть г-на аббата Куаньяра и уложить его в постель. После чего отправилась за священником. Тем временем г-н Кокбер осмотрел рану.
— Посмотрите, — сказал я, — какая она маленькая и почти что не кровоточит.
— То-то и плохо, — ответил он, — и совсем мне не нравится, молодой человек. По мне, пусть рана будет побольше да посильнее кровоточит.
— Ничего не скажешь, — заметил г-н д'Анктиль, — для брадобрея и сельского костоправа у него зоркий глаз. Нет ничего опаснее маленьких глубоких ран, совсем безобидных с виду. Возьмите, например, сабельный удар по лицу. И смотреть приятно и затягивается за неделю. Но знайте, почтеннейший, ранен мой капеллан, он же мой партнер в пикет. Можете ли вы поставить его на ноги, достаточно ли вы сведущи для этого, господин клистирщик?
— К вашим услугам, сударь, — с поклоном отвечал костоправ, — я брадобрей, но я также вправляю вывихи и врачую раны. Сейчас осмотрю вашего больного.
— Только поскорее, сударь, — взмолился я.
— Терпение, терпение! — сказал костоправ. — Сначала нужно промыть рану, и я жду, пока в котелке закипит вода.
Мой добрый учитель снова пришел в себя и произнес медленно, но твердым голосом:
— Со светильником в руке обойдет он закоулки Иерусалима, и все, что было тайным, станет явным.
— Что, что вы сказали, мой добрый учитель?
— Обожди, сын мой, — ответил он, — я веду беседу со своей душой, как и пристало моему нынешнему положению.
— Вода закипела, — обратился ко мне брадобрей. — Приблизьтесь-ка к постели и подержите таз. Сейчас я промою рану.
В то время как сельский, костоправ промывал рану доброго моего наставника губкой, смоченной в теплой воде, в горницу вошла г-жа Кокбер в сопровождении священника. Тот держал в руке корзинку и садовые ножницы.
— Так вот он, бедняга, — проговорил он. — А я уже было отправился на виноградник; однако первый наш долг печься о лозе господней. Сын мой, — добавил он, подходя к аббату, — положитесь в недугах своих на всевышнего. Станем надеяться, что болезнь не так серьезна, как может показаться. А пока что надлежит исполнять волю господню.
Потом, повернувшись к брадобрею, он спросил:
— Дело спешное, господин Кокбер, или я успею еще заглянуть на свой участок? Белый-то виноград еще может подождать, пусть получше дозреет, и даже дождик ему на пользу — еще сочнее станет. Но вот черный — самая пора снимать.
— Верно вы говорите, ваше преподобие, — отозвался Кокбер, — в моем винограднике многие гроздья уже начали гнить: от солнышка спаслись, а от дождя погибнут.
— Увы, влага да засуха — вот два исконных врага виноградаря, — вздохнул священник.
— Ваша правда, — подхватил брадобрей, — но сейчас я исследую больного.
С этими словами он нажал пальцем на рану. — Ох, палач! — со стоном воскликнул страдалец.
— Не забывайте, что Христос отпустил палачам своим, — заметил священник.
— Да, но они не были брадобреями, — ответил аббат.
— Злокозненные речения, — промолвил священник.
— Не следует попрекать умирающего, если он и пошутит, — сказал мой добрый наставник. — Но я жестоко страдаю: этот человек меня убил, и я умираю дважды. В первый раз я пал от иудейской десницы.
— Как это понимать? — осведомился священник.
— Самое разумное, ваше преподобие, не обращать внимания. Мало ли чего больной не скажет. Все это бред.
— Неправильно вы говорите, Кокбер, — прервал его священник. — Надобно уметь понимать речи больного в час исповеди, ведь бывает, что христианин за всю свою жизнь ничего путного не сказал, а на смертном одре такое мудрое слово произнесет, что перед ним откроются врата рая.
— Я имел в виду земную жизнь, — ответил брадобрей.
— Ваше преподобие,— обратился я к священнику. — Господин аббат Куаньяр, мой добрый наставник, вовсе не бредит, и, увы, более чем достоверно, что его убил некий иудей, именуемый Мозаидом.
— В таком случае, — подхватил священник, — раненый должен усмотреть в том особую милость господа бога, возжелавшего, дабы он погиб от руки потомка тех, что распяли Христа. Сколь удивительны пути провидения в нашем грешном мире. Значит, Кокбер, я еще успею заглянуть на свой участок?
— Можете, ваше преподобие, — ответил брадобрей. — Рана мне не нравится, но от таких ран умирают не вдруг. Это, ваше преподобие, такая рана, которая еще всласть наиграется с больным, как кошка с мышью, и при этой игре можно выиграть время.
— Ну и прекрасно, — подхватил священник. — Возблагодарим бога, сын мой, что он продлил часы вашей жизни; но бытие наше преходяще и недолговечно. Надобно быть готовым расстаться с жизнью в любую минуту.
Мой добрый наставник ответствовал торжественным тоном:
— Быть на земле и как бы не быть на ней; владеть, как бы не владея, ибо изменчив лик мира сего.
Снова вооружившись корзиной и ножницами, священник сказал:
— Не столько по вашему облачению и панталонам, сын мой, которые, проходя, я заметил на спинке стула, сколько по вашим речам я понял, что вы человек духовного звания и святой жизни. Были ли вы посвящены в сан?
