Исаак Башевис-Зингер - Семья Мускат
— Интересно, чего это ты меня приглашаешь? — кокетливо спросила она. — Потому что я такая хорошенькая?
— Сама знаешь почему.
— Будет тебе! Я тебя нисколько не интересую, — гнула свое Шифра, предвкушая пикантное приключение. — Знаю, знаю, тебе та девица с Праги нравится, я не я.
— Да я ее позабыл давно.
Шифра еще не решила, стоит ли с ним связываться. И не потому, что он не мог заработать на жизнь. Про Ичеле говорили всякое. Говорили, что помолвка с девушкой, на которой он должен был жениться, в последний момент расстроилась и что якшается он с бродягами на Крохмальной. Не верила она этим парням с хорошо подвешенным языком, бегающими глазками, в начищенных сапогах. В том, чтобы пойти с таким, как он, в кинематограф или в кондитерскую, не было ничего зазорного; но, когда речь идет о женитьбе, приличной девушке лучше бы подыскать кого-нибудь понадежней.
Ичеле был расположен поговорить еще, но тут в дверь позвонили. Шифра положила трубку и пошла открывать.
— Кто там?
— Полиция.
У Шифры затряслись поджилки. Может, Ичеле что-то выкинул? Она приоткрыла дверь и увидела в щелку невысокого, полного полицейского в серебристо-сером мундире с эполетами и в фуражке. Шифра распахнула дверь и громко вскрикнула. Рядом с офицером стояла Адаса — бледная, изможденная, в порванном пальто, без шляпки, простоволосая. Под мышкой она держала какой-то бумажный сверток. Вид у нее был робкий и испуганный, как у какой-нибудь служанки из захолустья. Шифра всплеснула руками, щеки у нее горели.
— Здесь проживает Нохум-Лейб Мускат? — осведомился полицейский, читая имя по бумажке.
— Да… здесь.
— Где он?
— Его дома нет.
— А жена его дома?
— И жены нет.
— Знаешь эту девушку? — И полицейский ткнул пальцем в перчатке Адасу в грудь.
— Господи, ну конечно! Это же моя юная госпожа! — воскликнула Шифра.
— Как ее зовут?
— Адаса.
— Га-дас-са, — на русский манер повторил полицейский. — И когда придет домой твой хозяин?
— Не знаю. Вечером.
— А ты кто такая?
— Горничная я.
— Да, — сказал по-русски полицейский. — Буду завтра в девять. А ты, — он повернулся к Адасе, — сиди дома и никуда не ходи, слышишь? До свидания.
Полицейский ловко подхватил одной рукой эфес шашки, приложил два пальца к козырьку и сбежал вниз по ступенькам. Шифра заломила руки, она попробовала что-то сказать — но тщетно.
— Боже милостивый! — вырвалось наконец у нее. — Что я вижу? Ну, что ты стоишь? Входи.
Адаса проводила глазами уходящего полицейского, а затем нерешительно переступила через порог. Шла она как-то неуверенно, мелкими шажками. Подошла к своей комнате. Шифра последовала за ней. Адаса застыла у входа, судорожно вцепившись в ручку двери. Неподвижный взгляд ее запавших глаз был устремлен в пустоту.
— Господи, что стряслось? — взвыла Шифра. Адаса не ответила. — Может, чаю принести? — Адаса молча покачала головой. — Может, помыться хочешь? — Адаса окинула ее каким-то странным взглядом.
— Нет, не сейчас, — ответила наконец она.
У Шифры все оборвалось внутри. Она бросилась в гостиную и прижалась к изразцовой печке.
— Ой, гевалд, — пробормотала она. — А что будет, когда они вернутся? Будет еще хуже, чем Йом-Кипур.
Когда она вновь вошла в комнату Адасы, девушка, как была в пальто, лежала на кровати, раскинув руки. Она не проронила ни звука; Шифра не могла понять, спит она или бодрствует. Подошвы на ее туфлях болтались, чулки были в дырах. Раскрытый сверток лежал на столе. В нем служанка обнаружила подвязку — почему-то одну, — сломанную расческу и буханку черного хлеба. Шифра тупо уставилась на содержимое свертка. Такой хлеб ей видеть не приходилось — даже у солдат. Сырой, мятый, с отрубями. Шифра почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Таким хлебом кормили узников тюрем.
2Когда Даша вернулась домой, было уже четыре часа. Она позвонила. Ждать пришлось долго. Наконец за дверью раздался голос Шифры:
— Кто там?
— Я.
Служанка приоткрыла дверь.
— Госпожа, от Адасы письмо, — сказала она после паузы.
— Письмо?! Когда оно пришло? Дай-ка сюда.
— Оно в комнате Адасы.
Даша прошла по коридору и открыла дверь в комнату дочери. Адаса вздрогнула и села на кровати, низко опустив голову. Щека, которой она прижималась к подушке, покраснела. Когда Даша вошла, девушка попыталась было подняться навстречу, но упала на спину. Лицо Даши вспыхнуло — как будто от гнева.
— А, так ты жива… — не сразу выговорила она.
Адаса ничего не ответила.
— Что ж, раз ты здесь, значит, жива, — продолжала Даша хриплым голосом, сама удивляясь тому, что говорит. Она оглянулась через плечо и, увидев Шифру — служанка стояла на пороге, — захлопнула у нее перед носом дверь. Ей хотелось обнять дочь, прижать ее к груди и, одновременно с этим, оттаскать за волосы. — Когда ты явилась?
И опять Адаса не проронила ни слова.
— Ты что, онемела… или?..
— Я приехала сегодня… перед…
— Господи, какой у тебя ужасный вид! Надо же, дожили! — нараспев, плаксивым голосом бормотала Даша. Казалось, ее устами говорит ее покойная мать, набожная жена кростининского раввина.
Она не сводила с дочери глаз. Пальто в грязи, две пуговицы вырваны «с мясом», платье на груди разорвано, волосы спутаны. Даша перевела глаза на сверток.
— Что это за хлеб? — спросила она.
— Хлеб, — повторила Адаса вслед за матерью.
— Сама вижу, что хлеб.
Даша вышла из комнаты, хлопнув дверью. Шифра стояла на том же самом месте.
— Когда она приехала? Как сюда попала?
— Ее привел полицейский.
— Полицейский?! Выходит, она была в тюрьме.
— Похоже на то.
— И что же он сказал?
— Сказал, что придет снова. Завтра в девять утра.
— Кто-нибудь еще с ними был?
— На лестнице стояли дворник с женой.
— Небось все соседи сбежались.
— Не иначе.
— Скрывать больше нечего. Пусть весь мир знает о моем позоре. — В глазах Даши появился нездоровый блеск. — А впрочем, она все равно не жилец.
— Пожалуйста, госпожа, не говорите так.
— Тихо! Согрей воды. Она грязная. Никого не впускать.
— Телефон звонит.
— Не подходи.
Шифра отправилась в ванную, Даша — в гостиную. Сложив на груди руки, она принялась ходить из угла в угол. Слабости как не бывало, — наоборот, она ощущала прилив сил. Ей под ноги попался низкий стульчик для ног, и она носком ботинка отбросила его в сторону. С ее губ срывались разрозненные слова: «…похороны… больница… беременна… ублюдок… А этого идиота, — членораздельно произнесла она, — весь день носит невесть где». Ей хотелось закричать во весь голос, ругаться последними словами. Телефон зазвонил снова. Она подошла и сняла трубку:
— Кто это?
— Даша, дорогая, это я, Абрам.
— Что тебе надо?
— Даша, прошу, выслушай меня. Я насчет Адасы. Это очень важно.
— Ничего важного больше нет. Ты убил ее. Можешь забыть, что она вообще была жива.
— Выслушай меня. Я получил открытку…
— Какую еще открытку?! Ты убийца, вор, проходимец!
— Прости меня, Даша, но ты выражаешься, как рыночная торговка.
— Будь ты проклят за то, что с нами сделал! Пусть дочери твои кончат тем же, чем кончила моя дочь! Сатана! Убийца! — Даша бросила трубку с такой силой, что опрокинула телефонный аппарат.
Вошла Шифра.
— Госпожа, — сказала она. — Печка горит.
— Пусть бы все сгорело к чертовой матери! Налей в ванну воды. У тебя зеленое мыло есть?
— Да, госпожа.
— Возьми пустой мешок. Засунь в него все, что на ней надето. И выбрось на помойку.
Даша вернулась в комнату Адасы. Девушка сняла пальто и была теперь в одном платье — грязном, измятом. Шея худая, как у цыпленка, вся в каких-то бурых и голубых пятнах. Адаса стояла у комода; когда мать вошла, она вздрогнула и испуганно отскочила в сторону. Даша схватила со стола буханку хлеба и подбросила ее на ладони:
— Тяжелый. Как камень.
Адаса не шевелилась.
— Что ты застыла, как истукан? Чего пялишься? Где ты была? Говори. Куда тебя занесло? В какую дыру? Кто тебе порвал платье?
— Никто.
— Где он? Куда подевался? Что он с тобой сделал? Я сейчас на всю Варшаву закричу.
— Мама!
— Я тебе не мать! Ты для меня больше не существуешь, слышишь? Что он с тобой сделал?! Говори, как есть!
— Мама!
— Мы должны знать, что сказать доктору. Может, еще не поздно. О Господи!
— Доктор мне не нужен.
— А кто тебе нужен? Акушерка?
Из-за двери раздался голос Шифры:
— Госпожа, вода согрелась.
— Пойдем! Хотя бы вшей с тебя смоем.
— Сама помоюсь.
— Что, стыдно стало? У таких, как ты, нет стыда.
