Станислав Виткевич - Наркотики. Единственный выход
Вообще следует отметить, что употребление пейотля оказывает стойкое положительное воздействие на психику и не вызывает никакого привыкания. Доказательство — индейцы Мексики и юга США, которые принимают пейотль тысячи лет лишь раз в год, во время праздников в честь Бога Света, олицетворяемого этим растением. Торжества длятся примерно месяц, но потом целых одиннадцать месяцев никто, кроме, кажется, жрецов, не употребляет священное растение ни в каком виде, разве что как лекарство (в противоположность перуанцам — эти жуют листья коки постоянно, и в основном они законченные кокаинисты).
Переходя к видениям, надо сказать, что они бывают четырех типов и почти все люди, независимо от степени интеллектуального развития и зрительных способностей, под действием пейотля проходят через все четыре рода видений. А именно: после того как минуют весьма неприятные физические симптомы — общая слабость, головокружение, тошнота, вплоть до рвоты, угнетение сердечной деятельности (пульс падает до двадцати — тридцати ударов и становится нитевидным), — начинаются видения в виде геометрических «завихрений»: спирали из цветных проволочек, пляшущие паутинки, ливни из белых шаров, брызги радужных «водопадов». И все это на черном фоне, который, даже когда он неизменен, словно движется, опадает, вздувается и переливается. Даже полная темнота, кажется, скрывает огромные перспективы — в противоположность обычному полю зрения, которое при закрытых глазах вовсе не имеет глубины и являет собой черную стену прямо перед глазами. Завеса надувается, словно готова лопнуть — это мгновение перед тем, как вот-вот поднимется «le grand rideau du peyotl», за которым только и обнаружится удивительный мир реальных видений. Люди, которые, не зная пейотля, говорят о видениях, мне смешны. Некий теософ утверждал, будто он и после кашки на воде может пережить такие видения, но пейотля не хотел принимать ни за что на свете, потому что, по его теории, в эфирном теле у него могут от этого возникнуть маленькие дырки...
Человеку, слушающему того, кто уже принимал пейотль, кажется, что его бессовестно дурачат. Невозможно поверить, чтоб такие вещи происходили на самом деле, но для этого нужен настоящий мексиканский пейотль: мескалин и кактусы, выращенные во Франции, по сравнению с этим — ерунда. Я имел счастье принять семь пилюль этого чуда благодаря господину Шмурло, который получил их от д-ра Осты, председателя Международного Метапсихического общества. Ввиду отсутствия места я не могу описывать отдельные видения — приведу самое большее по нескольку примеров каждого рода.
Итак, наконец наступает минута, когда великий занавес пейотля, арена разных геометрических прыжков и кувырков, прорывается или развеивается и пораженному внутреннему взору пациента открывается совершенно реальный, трехмерный мир чудес, превосходящих самые смелые фантазии самого странного из людей. Прежде мне казалось, будто я могу вообразить все, что только захочу, я полагал, что и материала у меня достаточно. Однако все, что удалось бы мне вообразить, проживи я хоть две тыщи лет, было бы ничем в сравнении с тем, что я пережил за эти 11 (одиннадцать) часов пейотлевого кошмара.
Первая фаза после периода орнаментов — стилизованные объекты: китайские драконы, мексиканские, индийские, ассирийские и египетские изваяния. Почему у всех в пейотлевых видениях повторяются эти великие древние стили? Под действием пейотля, после целой серии ацтекских (древнемексиканских) статуй и архитектурных сооружений, я пришел прямо-таки к дикой убежденности в том, что вся архитектура, рельефно-изобразительные искусства и происходящая от них живопись имеют своим истоком исключительно видения ацтекских жрецов. Откуда это явное сходство всех великих стилей в пропорциях, размерах, характере орнаментов и стилизаций? Я вообразил тогда, что из Мексики пошли две линии: Китай, Индия, Кхмерия, Ассирия, затем Персия, с другой же стороны, возможно, через Атлантиду — Египет, а кроме того, южноамериканские культуры. Конечно, это фантазия, но видя проработанные с микроскопической точностью ацтекские статуи, снимки которых я когда-то бегло просматривал, и создавая в едва знакомых мне древних стилях целые миры скульптурных и архитектурных композиций, совершенных по своим пропорциям и исполнению, я не мог поверить, что сам творю такое, при том что в нормальном состоянии не способен набросать проект даже простейшего здания.
Все началось с маленькой золотой статуэтки Вельзевула. А надо заметить, что под пейотлем непонятно как, но абсолютно точно знаешь смысл самых запутанных видений: какой-то таинственный внутренний голос подсказывает, что следует понимать под символами, которые, увидев их в нормальном состоянии, например, на какой-нибудь картине, мы никогда бы не сумели разгадать. Потом пошли видения архитектуры, встопорщившейся лицами. Чудовища и нечудовища, непрерывно переходящие друг в друга: например, испанский гранд, словно с портрета Веласкеса, в шляпе с черными страусовыми перьями, постепенно превращается в лежащего на пляже тюленя с головой чомги и т. п. Но именно это «и т. п.» невообразимо: неожиданность комбинаций просто дьявольская. Негры плещутся в озере, в чаще джунглей. Один из них приближается ко мне, загнивает на глазах, а ужасные нарывы на его лице взрываются радужными фонтанами искр. Вижу себя маленьким мальчиком на катафалке. Лицо мое превращаются в огромное рыло дикого кабана — штук по десять клыков с каждой стороны. Золотые индийские статуи, усыпанные драгоценными каменьями, оживают и исполняют фантастические танцы. Целые табуны живых, стилизованных китайских драконов на бронзовом фоне переливаются справа налево. Вулканы превращаются в чмокающих рыб. Вижу мозг сумасшедшего — похожий скорее на печень, — его пожирает зеленый птеродактиль. Гнойные язвы лопаются, и из них вылезают черные глаза, которые враждебно на меня поглядывают. Это видение повторяется дважды с трехчасовым промежутком, с той разницей, что в первый раз голова дракона была погружена в булькающий «мозг-печенку», а во второй он вытащил голову из кучи потрохов и уставил на меня желтые блестящие зенки.
Иные видения миниатюрны, а иные огромны: здания из красного порфира, величиной с Татры, безобразные, колоссальные части человеческого тела, вросшие в горы и движущиеся вместе с ними. Я не могу описывать здесь те ужасные эротические сцены, которые наблюдал. Говорят (по индейскому поверью), когда видишь вещи мучительные и чудовищные, это кара за грехи. Но можно сознательно принудить себя к определенным видениям, что я не раз проделывал в ту ночь, и в результате видел множество знакомых людей и местностей: например, шел на лыжах на Пшислоп Ментуси в Татрах, был на Крупувках в Закопане в четыре часа поутру в проливной дождь (установлено, что в самом деле так оно тогда и было), а в одном случае «телепатически» лицезрел д-ра Соколовского — как наяву, что было немедленно проверено по телефону. Однако с равным правдоподобием я воображал как ситуации, соответствовавшие фактическому положению вещей, так и те, в которых видение отличалось от реальности или представляло собой сильно искаженный ее вариант.
Почти все эпизоды кончались видениями змей, часто великолепных в смысле формы и цвета, но как правило жутких. Целые змеилища сливались в единую «празмеиную» субстанцию, после чего вновь наступало ее разделение на отдельных рептилий — от обычных гадюк до каких-то допотопных динозавров («как на картинках» и совершенно фантастических). Цвета пейотля интенсивнее реальных, но совсем не режут глаз: несмотря на удивительную напряженность и насыщенность, они мягкие, а их комбинации всегда складываются в красивейшие гармонии. Лишь блеск витражей на солнце может дать некоторое представление о цветовой энергии пейотлевых видений.
Проносятся целые анекдотические истории в картинах. Какой-то скандал с придворной жрицей фараона, история незнакомой дамы с восточной границы — сцены в парке с участием персонажей, совершенно невообразимых в нормальном состоянии даже для весьма разнузданной фантазии, ссора необычайно красивого русского юноши с какими-то французскими офицерами — словом, черт знает что и почему именно это, а не что-нибудь другое. И несмотря на ощущение произвольности видений, в целом в них есть какая-то внутренняя необходимость — все они связаны одним измерением фантастичности: общий характер этого мира, не только формально-цветовой, но и психический, — один и тот же.
Вижу наркотики — в образах перемен, происходящих в гигантском (может, метр в диаметре) черепе: он покрывается сажей, из которой пялится стыдливый топазовый глазок, — это никотин. Затем полчерепа отделяется, из глазниц выползает змей, оперенный, как чудеснейшая птичка-колибри, и упорно в меня всматривается умными черными глазами — это алкоголь. Череп покрывается белым кристаллическим пухом, а в нем чудной красоты и мудрости голубой глаз, и он манит меня магнетическим взглядом. Под черепом — маленькая белая лапка с черными коготками держит белые поводья, то натягивая их, то отпуская, — впечатление такое, что вожжи закреплены у меня на затылке, но осязательно я этого не чувствую. Это — кокаин. Номер под названием «Рождение чудовища»: было так жутко, что в какой-то момент я закричал и открыл глаза — но (о ужас, как говаривали встарь) видение сохранялось на фоне белой печки, к счастью, всего лишь несколько секунд. Увы, я не могу рассказать обо всем — читатели «Газеты львовской» не простили бы этого редактору.
