Собрание сочинений в 9 тт. Том 8 - Уильям Фолкнер
Он не просто принимал участие в продаже коня, он был втянут в нее. И не покупателем, даже не продавцом, а предметом торговли — самим конем — с властностью, не терпящей никаких отговорок, тем более отказа. Не как исключительный (что было возможно) грум или пусть даже первоклассный, в чем не было никаких сомнений. Дело в том, что между человеком и животным установились не только взаимопонимание, но и привязанность, идущая не от рассудка к рассудку, а от сердца к сердцу и нутра к нутру; если этого человека не бывало рядом или хотя бы поблизости, конь переставал быть не только скаковым конем, но и вообще лошадью: становился не упрямым или норовистым, а способным неизвестно на что, потому что был способен на все, и не только опасным, но, в сущности, несмотря на все затраченные и вложенные усилия и средства — долгий, тщательный отбор и улучшение породы, в результате которых он в конце концов появился на свет, продажу по громадной цене, чтобы исполнять тот единственный ритуал, для которого он был создан, никчемным; лишь один человек мог войти к нему в конюшню или стойло, чтобы почистить его или задать корму, ни один жокей или тренер не мог приблизиться к нему и сесть в седло, пока этот человек не отдавал коню приказание; и даже когда всадник сидел в седле, конь не скакал, пока этот человек — голосом или прикосновением — не отпускал его.
Поэтому аргентинец купил и грума, положил в лондонский банк определенную сумму, которая должна была достаться груму по возвращении, когда он будет отпущен. Разумеется, конем, потому что никто больше не мог этого сделать, и он (конь) в конце концов освободил, отпустил их всех; старый негр рассказывал, как это произошло, потому что они с внуком принимали участие в этой истории; до того, как этот грум вошел в его жизнь, конь просто выигрывал скачки, а после его появления стал бить рекорды; три недели спустя после того, как ощутил его руку и услышал его голос, он установил рекорд («Скачки назывались «Силинджер», — сказал старый негр. Это как у нас Дерби».), еще не побитый семь лет спустя; а в первых своих южноамериканских скачках, проведя на берегу всего две недели после полутора месяцев в море, конь установил результат, который вряд ли когда-либо будет достигнут. («Нигде. Никогда. Ни одним конем», — сказал старый негр.) И на другой день его купил американский нефтяной барон за такую цену, что даже аргентинский миллионер не смог устоять перед ней; и две недели спустя коня встретил в Новом Орлеане старый негр, по воскресеньям проповедник, а в будни конюх и грум в конюшнях нового владельца; два дня спустя поезд с товарным вагоном, где ехали конь и оба грума, черный и белый, провалился на подмытом разливом мостике; этот несчастный и непредвиденный случай обернулся двадцатью двумя месяцами, из которых английский грум вышел наконец убежденным баптистом, масоном и одним из наиболее искусных или ловких игроков в кости своего времени.
В течение шестнадцати месяцев из двадцати двух пять организованных порознь, однако настойчиво преследующих одну и ту же цель сыскных групп федеральной полиции, полиции штата, железнодорожной полиции, агентов страховой компании и частных детективов нефтяного барона — гонялись за четверыми — искалеченным конем, английским грумом, старым негром и двенадцатилетним мальчиком, который выступал в роли жокея, — по всем направлениям в бассейне реки Миссисипи между Иллинойсом, Мексиканским заливом, Канзасом и Алабамой, где трехногий конь участвовал в скачках на короткие дистанции в глухих местечках и почти всегда выигрывал; старый негр рассказывал об этом серьезно и невозмутимо, безмятежно и спокойно, непоследовательно, словно во сне; и вскоре связной, пять лет спустя, увидел во всем этом то же, что и заместитель начальника федеральной полиции: не кражу, а страсть, жертвоприношение, обожествление, не шайку воров, сбежавших с искалеченным конем, чью стоимость даже до увечья уже давно перекрыли расходы на преследование, а бессмертный, блестящий эпизод легенды о любви, венчающей славой бытие человека. Она возникла, когда его первые, ставшие неразлучной парой дети навсегда покинули мир, и в которой, подобно ее прототипам, неразлучные и бессмертные на грязных и окровавленных страницах этой хроники по-прежнему бросали вызов небесам: Адам и Лилит, Парис и Елена, Пирам и Тисба и все прочие неувековеченные Ромео и их Джульетты, самую старую и самую блестящую историю в мире, ненадолго включающую в себя и кривоногого, сквернословящего английского грума подобно Парису, или Лохинвару, или любому из знаменитых похитителей; обреченное славное неистовство любовной истории, преследуемой не заведенным делом, даже не яростью владельца-миллионера, а своим наследственным роком, так как, будучи бессмертной, история, легенда не должна становиться достоянием одной из пар, составляющих ее блестящее и трагическое продолжение, а каждая пара должна пройти, повторить ее в свой роковой и одиночный черед.
Старый негр не рассказывал, как они это сделали, сказал только, что они сделали это, словно если дело сделано, то уже не важно, как, словно если что-то нужно сделать, это делается, а потом трудности, мучения или даже невозможность ничего не значат — извлекли обезумевшего, искалеченного коня из вагона и спустили в старицу, где конь мог плыть, пока ему поддерживали голову над водой…
— Мы нашли лодку, — сказал старый негр. — Если это можно назвать лодкой. Выдолбленная из бревна, она переворачивалась, едва ступишь в нее ногой. Их называют пирогами. Люди там не говорят, а лопочут, как и здесь. Потом выплыли из старицы и скрылись так бесследно, что наутро, к прибытию железнодорожных детективов, казалось, что разлив унес всех троих.
Спрятались они на холмике, островке посреди болота, менее чем в миле от места крушения, к нему на другое утро прибыл рабочий поезд с бригадой для восстановления мостика и путей, и оттуда (В первую ночь они спрятали коня в воду так глубоко, как только могли, и старый негр остался присматривать за ним. «Я только поил его, держал грязевый тампон на
