Халлдор Лакснесс - Возвращенный рай
Итак, у маленького мальчика завелись друзья, которые не скупились на выдумки и забавы. Они как бы превратились в его сверстников и товарищей по игре так же, как до этого были товарищами его матери. Синерукий кувыркался и играл, Птичник подражал всполошившимся курам, уткам и свиньям, а под конец завыл собакой. Тут со всех сторон стал сходиться народ, чтобы послушать и посмотреть представление. Зрители с жаром аплодировали актерам. Но счастливей всех была девушка из Лида, сидя рядом с молодым парнем, о котором она ничего не знала, но который мог стать отцом ее ребенка, и ощущая излучаемое им тепло, которое было ей дороже всех представлений и игр.
То, что изредка достигается с помощью пространных объяснений, будь то письменные или устные, с помощью веских аргументов и доводов, то, что может тем безнадежнее запутываться, чем больше прилагаешь усилий, молчанию удается в один день. Поэтому известные авторитеты склонны полагать, что речь — лишь помеха человечеству. Они считают, что птичий щебет, сопровождаемый трепетаньем крыльев, куда более красноречив, чем поэтический пассаж, как бы тщательно и удачно ни подобраны были слова, и в конце концов мудрость рыбы превосходит всю мудрость, заключенную в двенадцати томах философских сочинений. Словами никогда не достигнешь той счастливой уверенности, которую два юных существа читают в глазах друг друга; безмолвное согласие может обернуться отказом, если нарушить очарование словами.
Нашел он жилу, ему везло —таскал он золото день и ночь…
Когда вновь зазвучали звуки «Клементайн» и все потянулись на танцевальную площадку, то и дело принимавшую отвесное положение, отыскивая пару, девушка из Лида и ее Золотоискатель устремились друг к другу в том молчаливом согласии, которого не в состоянии объяснить книги. В течение одного дня на языке рыб они пронизали друг друга светом истины, достигли такого понимания, которое вряд ли может создать даже ежедневная, длящаяся годами переписка с заверениями в вечной преданности и верности до гроба; мало помогла бы здесь философия, поэзия и пение. Молодые люди не могли оторваться друг от друга и на следующий день, когда почти все валялись на койках, сраженные морской болезнью. Девушке из Лида казалось, что Золотоискатель всячески избегает оставаться с ней вдвоем хотя бы ненадолго. Товарищи его тоже в свою очередь старались не отходить от них. Они продолжали комментировать их влюбленность шуточками, выдумками и остротами, словно каждый из троих по договоренности имел право на кусочек золота, который удалось добыть одному из них. Как благородно, думала девушка, о каком содружестве, о какой спайке это свидетельствует. Ничто не бросает тень на их дружбу — ни эгоизм, ни зависть, ни ревность. А разве одинаковое отношение к обоим товарищам не признак великодушия Золотоискателя? Он равно хорошо относится и к Синерукому, и к Птичнику. На словах исландцев хорошо обучили подлинной скромности, состоящей в том, чтобы в равной степени уважать как высших, так и низших и быть истинным братом обездоленному природой, объясняя при этом, что Спаситель в равной мере дорого заплатил за все человеческие души. Девушка с готовностью применила бы на практике эту веру, не признайся она сама себе со стыдом, что не может танцевать с его товарищами: то ли они наступают ей на ноги, то ли она сбивается — ничего не получается, другое дело — в объятиях своего Пана.
Некоторые писатели склонны рассматривать любовное влечение юноши и девушки, которому они предаются без должного учета фактора времени, как нечто низкое и недостойное. По мнению других, теория о необходимости помолвок основана на представлении о брожении напитков — в этом деле, дескать, так же требуется время, как, например, необходим положенный срок для того, чтобы забродило кобылье молоко или знаменитая Боднская брага, названная так в «Эдде» по имени чаши Бодн. Вот так же существовал когда-то обычай закладывать некие деликатесы на три года в навозную кучу, чтобы они дошли и получили должный вкус. Одно совершенно ясно: где отцам семейства и бородатым старикам потребны долгие уговоры, чтобы устроить помолвку девушки и парня, матери-природе нужна лишь одна минута.
Вечером среди группы молодежи, лихо отплясывающей под нестройные звуки, выводимые пьяным гармонистом, появился епископ. По всему видно было, что морская болезнь никак не беспокоит танцующих. Они радовались большим волнам, которые кидали их взад и вперед согласно законам физики. Епископ положил руку на плечо девушки из Лида, кружившейся в отдаленном уголке в объятиях парня. Она поглядела на него в замешательстве, отбросила с раскрасневшейся щеки прядь волос — зрачки у нее были расширенные, глаза горели.
— Я был у твоей матери, — сказал епископ. — Кажется, ей стало хуже. Твой брат и сын лягут со мной. Я сейчас иду к ним. Будь я молодой девушкой, я не стал бы виснуть на бродяге из Галиции.
Девушка вздрогнула, услышав упрек епископа. На ее лице появилось выражение испуга, как у разбуженного лунатика. Она выскользнула из рук Золотоискателя с заветными словами: «Одну минуточку…» — и убежала.
Был поздний час, и на палубе никого уже не было, кроме тех, кого усиленное действие желез внутренней секреции непреодолимо тянуло танцевать, несмотря на шторм и ночь. Слышно было, что во всех каютах и салонах корабля люди мучаются от морской болезни — доносились вздохи, стоны… Но девушка чувствовала себя отлично. Она шла улыбаясь, легко преодолевая палубу. Она попробовала помочь матери, дала ей воды и микстуру согласно предписанию врача, потом стала описывать больной женщине непогоду, рассказала о молодых людях, не понимающих друг друга и радующихся качке. Чтобы развеселить апатичную женщину, сообщила ей, что она познакомилась с несколькими парнями-иностранцами и, должно быть, понравилась им. И хотя женщина не приняла участия в разговоре, она все же была еще жива, она полуоткрыла глаза в свете красной лампочки и улыбнулась одним уголком рта, словно желая сказать дочери, что молодость и ее радости прекрасны и нужно ими пользоваться, пока есть возможность.
«Я понимаю тебя, дочь моя, — как бы говорила она этой едва заметной улыбкой, — и я ни в чем не упрекну тебя до тех пор, пока могу смотреть на мир хоть одним глазом по воле божьей». Потом женщина впала в беспамятство.
Девушка стала раздеваться. Качка усилилась, что-то трещало в корабле всякий раз, когда он опускался в морскую пучину или вздымался на гребень волн, обнажая винт. Ни на секунду не прекращался невыносимый стук и треск.
«Одну минуточку…» Эти слова звучат в ее ушах, когда она стоит, полураздетая, балансируя, чтобы не упасть. Из-за оглушающего грохота не слышно было, как открылась дверь… Пришел Золотоискатель, чтобы возместить поспешное прощание и, прижав к груди, пожелать ей спокойной ночи. Тут она вспомнила, что на этом месте Бьёрн из Лейрура обычно гасил свет. И, словно это само собою разумелось, она потянулась к лампе, не освобождаясь из его объятий; в последней вспышке света она увидела золотистые кудри.
Пока женщины томились в предсмертных муках, девушка была полна этим человеком, который одним своим присутствием приобрел власть над всем ее существом. И вот наступил момент, который иные писатели считают самым значительным, таким значительным, что, когда он проходит, ничего больше не остается. Но в данном случае с ним не было связано ни предложений, ни обещаний, ни объяснений, ни любовных песен или стихов, ни разговоров о морали и философии. В это мгновение, в которое как бы вмещается суть человеческой жизни, прозвучали лишь два слова: «Одну минуточку…»
А время летит в этой ночи, напоенной страстью, в бушующем океане, который швыряет корабль с одной волны на другую под крик и стоны мечущихся женщин, под звуки песенки об умершей Клементайн. Чувства и мысли в эту кроваво-темную ночь сливаются в одну удивительную книгу с картинками или исчезают в небытии под аккомпанемент жалобно скрипящего морского винта, вертящегося впустую, когда корабль взлетает на гребень волны, и звуков губной гармоники, доносящихся с палубы. Девушка спит, ничего не чувствуя, не сознавая, пока не просыпается рядом с мужчиной. Его руки, обхватывающие ее, как вазу, стали холодными. И безмолвный любовный огонь в эту ночь вспыхивает между снами — от далеких воспоминаний о душистой бороде Бьёрна из Лейрура и от недавних — о курином кудахтанье.
Как уже говорилось раньше, епископ Тьоудрекур, навестив женщину из Лида накануне вечером, нашел ее в состоянии весьма плачевном. Он разыскал Стейнбьорг в компании отпетых молодчиков и, напомнив о дочернем долге, приказал ей спуститься вниз к матери. После этого пошел в мужскую общую каюту, где лежали изнуренные морской болезнью ее брат и сын.
Епископ не мог сомкнуть глаз. Его беспокоило это семейство, которое он взялся доставить целым и невредимым к богу, в страну святых. Время от времени среди ночи он порывался пойти взглянуть, как чувствует себя женщина, но не решался оставить больного мальчика. На пароходе был старый мормон из Англии, который всегда просыпался на самой заре и мурлыкал себе под нос псалом о бедном одиноком страннике. Когда Тьоудрекур услышал, что мормон проснулся, он оставил мальчика на его попечение, а сам пошел навестить, как того требовало Евангелие, несчастную женщину.
