Оноре Бальзак - Мелкие буржуа
— Ваши ханжи и святоши забили вам голову! — вне себя от гнева воскликнул математик.
— Господин Фельон, — запальчиво прервала его Селеста, — довольно говорить на эту тему!
При этих словах Теодоз счел необходимым войти в комнату. Он увидел бледную Селесту и встревоженного преподавателя, у которого был вид влюбленного, рассердившего предмет своего обожания.
— Я услышал слово «довольно». Стало быть, чего-то было слишком много? — спросил он, переводя взгляд с Селесты на Феликса.
— Мы беседовали о религии, — ответил Фельон, — и я доказывал мадемуазель Селесте, какую опасность таит в себе вторжение религии в семейную жизнь...
— Речь шла не об этом, сударь, — резко сказала Селеста. — Мы хотели понять, могут ли муж и жена жить душа в душу, если он безбожник, а она верующая католичка.
— Но разве на свете существуют безбожники! — вскричал Теодоз, изображая на своем лице глубочайшее изумление. — И разве католичка может, к примеру, выйти замуж за протестанта? Нет, спасение супругов возможно лишь в том случае, если оба они исповедуют одну и ту же веру!.. Я сам родом из Контá, в числе моих предков был даже папа, в нашем гербе изображен серебряный ключ на червленом фоне, а в основании герба — монах на церковной паперти и пилигрим с золотым посохом в руках; наш девиз: «Я отпираю и запираю». Вот почему я ревностный католик. Но в наши дни благодаря современной системе образования сплошь и рядом возникают и обсуждаются такие вопросы, как тот, о котором вы говорили!.. Я, смею вас заверить, никогда бы не женился на протестантке, будь у нее даже миллионы... и люби я ее до потери сознания! Нельзя спорить о вере. «Uпа fides, unus Dominus»[76] — вот мой девиз в сфере религии и в сфере политики.
— Вы слышите? — с торжеством воскликнула Селеста, взглянув на Феликса Фельона.
— Я не святоша, — продолжал ла Перад, — я хожу к обедне в шесть часов утра, когда меня никто не видит, я пощусь по пятницам, я, наконец, верный сын церкви и никогда не предпринимаю ничего серьезного, хорошенько не помолившись богу, как делали наши предки. Но я не афиширую свою веру... Во время революции тысяча семьсот восемьдесят девятого года в нашей семье произошло событие, которое еще сильнее, чем традиции, привязало нас к святой матери-церкви. Некая злосчастная мадемуазель де ла Перад, принадлежавшая к старшей ветви рода, владеющей небольшим поместьем де ла Перад, ибо мы, я и моя семья, принадлежим к младшей ветви ла Перад де Канкоэль, правда, обе ветви наследуют одна другой, — так вот, говорю я, эта барышня за шесть лет до революции вышла замуж за одного адвоката, который придерживался модных в ту пору идей и был вольтерьянцем, иначе говоря, неверующим или, если вам угодно, деистом. Он разделял революционные идеи и занимался введением многих прелестных новшеств, наподобие культа богини Свободы и Разума. В наши края он прибыл пропитанным до мозга костей новыми идеями, фанатическим приверженцем Конвента. Свою красавицу жену он заставил играть роль богини Свободы, и несчастная сошла с ума... Она так и умерла помешанной! Так вот, мы живем в такое время, что меня не удивит, если мы станем свидетелями нового тысяча семьсот девяносто третьего года!..
Эта ловко придуманная история произвела такое впечатление на свежий и неискушенный ум Селесты, что она порывисто поднялась, поклонилась обоим молодым людям и ушла к себе в комнату.
— Ах, сударь, что вы наделали! — воскликнул Феликс, пораженный до глубины души холодным взглядом, брошенным на него Селестой и выражавшим глубокое равнодушие. — Она уже видит себя в роли богини Разума...
— Что между вами произошло? — осведомился Теодоз.
— Речь шла о моем безразличии к вопросам веры.
— Это величайшая язва нашего века, — изрек Теодоз наставительным тоном.
— Вот и я, — прощебетала г-жа Кольвиль, появляясь на пороге гостиной в изысканном туалете. — Что случилось с моей бедной дочкой? Она плачет...
— Она плачет, сударыня?.. — воскликнул Феликс. — Передайте же ей, что я завтра же принимаюсь внимательнейшим образом изучать «Подражание Христу».
И Феликс вышел на улицу вместе с Теодозом и Флавией. Спускаясь по лестнице, адвокат сжал руку своей спутнице, давая этим понять, что он в карете объяснит ей причины необычайного возбуждения молодого ученого.
Через час чета Кольвилей, Селеста и Теодоз уже входили в дом Тюилье, куда они были приглашены к обеду. Теодоз и Флавия увлекли Тюилье в сад, и адвокат сказал ему:
— Добрый друг, через неделю ты будешь награжден крестом. Попроси любезную госпожу Кольвиль рассказать тебе о нашем визите к графине дю Брюэль...
С этими словами Теодоз отошел от Тюилье, ибо он увидел Дероша, направлявшегося к нему в сопровождении мадемуазель Тюилье. Идя навстречу поверенному, молодой человек ощущал, как его сердце сжимается от ужасного предчувствия.
— Милостивый государь, — шепнул Дерош на ухо похолодевшему Теодозу, — я пришел узнать, можете ли вы уплатить двадцать семь тысяч шестьсот восемьдесят франков шестьдесят сантимов, включая издержки?..
— Вы пришли как поверенный Серизе? — воскликнул адвокат.
— Он передал ваши векселя Лушару, а вы знаете, что вас ожидает в случае ареста. У Серизе есть основания полагать, что у вас в секретере хранятся двадцать пять тысяч франков. Вы собирались уплатить ему, и он находит вполне естественным, чтобы эти деньги не залеживались у вас...
— Благодарю вас за приход, милостивый государь, — сказал Теодоз, — я предвидел этот выпад...
— Между нами говоря, — заметил Дерош, — вы его славно одурачили... Пройдоха жаждет мести и ни перед чем не останавливается: ведь он все потеряет, если вы решите отказаться от адвокатского звания и пойти в тюрьму...
— Я? — воскликнул Теодоз. — Нет, что вы, я уплачу... Но у него в руках пять векселей по пять тысяч франков каждый, что он собирается с ними делать?
— О, после того, что произошло утром, я ничего не берусь предсказывать. Знаю только одно: мой клиент злобен, как паршивый пес, и у него свои планы...
— Скажите, Дерош, — обратился ла Перад к поверенному, обвивая рукой его прямой сухощавый стан, — векселя еще у вас?
— Вы хотите уплатить по ним?
— Да, не позднее чем через три часа.
— В таком случае будьте у меня к девяти, я приму деньги и возвращу вам векселя. Но в половине десятого они уже будут у Лушара.
— Превосходно, я буду у вас в девять вечера, — сказал Теодоз.
— В девять вечера, — повторил Дерош, обводя взглядом общество, собравшееся в саду.
Увидев Селесту, которая с еще заплаканными глазами беседовала с крестной матерью, Кольвиля и Бригитту, Флавию и Тюилье, Дерош, поднявшись на широкое крыльцо и готовясь войти в переднюю, сказал провожавшему его Теодозу:
— Ну, я вижу, вы вполне можете уплатить по векселям.
Дерошу, который заставил разговориться Серизе, достаточно было одного взгляда, чтобы оценить бешеную энергию адвоката.
На следующее утро, едва рассвело, Теодоз отправился к банкиру бедняков, чтобы полюбоваться, какое впечатление произвело на его врага то, что он полностью уплатил ему долг, и попробовать сделать еще одну попытку избавиться от этого овода.
Он застал Серизе на ногах; тот беседовал с какой-то женщиной и властным тоном приказал Теодозу не подходить к ним, чтобы не мешать разговору. Молодому человеку поэтому пришлось теряться в догадках о важности этой особы; о том, что она действительно важная особа, говорил озабоченный вид ростовщика. Теодоз смутно почувствовал, что предмет, о котором велась беседа, окажет влияние на дальнейшие поступки Серизе, ибо он прочел на лице своего компаньона ожидание и надежду.
— Но, дорогая, мамаша Кардинал...
— Да, достопочтенный господин Серизе...
— Чего же вы хотите?
— Необходимо решиться...
Обрывки фраз, долетавшие до слуха адвоката, не могли пролить свет на оживленную беседу, которая велась вполголоса, а то и просто шепотом. Вынужденный сохранять неподвижность, молодой человек внимательно разглядывал г-жу Кардинал.
Госпожа Кардинал принадлежала к числу постоянных клиентов Серизе, она торговала свежей рыбой. Если парижанам знакомы создания такого рода, процветающие на рынках столицы, то иностранцы даже не подозревают об их существовании, и мамаша Кардинал, выражаясь языком газетной хроники, заслуживала интереса, который испытывал к ней адвокат. На улицах Парижа женщины ее типа встречаются сотнями, и прохожий обращает на них не больше внимания, чем посетитель выставки — на три тысячи картин, развешанных на стенах. Но тут, вдали от уличной толчеи, г-жа Кардинал приобретала значение уникального шедевра, ибо как нельзя лучше воплощала черты целой категории людей.
Ее сабо были забрызганы грязью; она надевала их поверх домашних войлочных туфель, на ногах она носила толстые шерстяные чулки. На ситцевом платье, нижней оборкой которому служил толстый слой грязи, возле самой талии виднелся широкий след от перевязи, поддерживавшей лоток. Главной частью ее туалета была шаль, шутливо именуемая в народе кашемиром из кроличьей шерсти, два конца этой шали были завязаны на спине, над турнюром; мы намеренно употребляем это слово, которое в ходу у великосветских дам, дабы пояснить, на что походили ее юбки, стянутые поперечной перевязью: они пузырились на торговке, как листья на кочане капусты. Косынка из грубого руанского ситца оставляла открытой красную шею, испещренную глубокими полосами, как ледяная поверхность водоема ла Вилетт, излюбленного места конькобежцев. На макушке у нее красовался желтый шелковый платок, повязанный весьма живописно.
