Джозеф Конрад - Изгнанник
— На шхуне! Эй, на шхуне!
Ряд изумленных лиц высунулся из-за борта. Через несколько времени показался человек с курчавой головой.
— Что угодно, сэр?
— Позовите скорее помощника капитана, — возбужденно кричал Олмэйр, хватаясь за брошенный ему конец.
Помощник появился через минуту.
— Чем могу вам служить, мистер Олмэйр?
— Дайте мне гичку сию же минуту, мистер Свои. Я вас прошу именем капитана Лингарда. Она мне необходима. Вопрос жизни и смерти.
Волнение Олмэйра подействовало на помощника капитана.
— К вашим услугам, сэр… Людей на гичку, эй. Она у кормы, сэр, — сказал он, снова перегнувшись через борт. — Переберитесь в нее, сэр.
Когда Олмэйр взобрался в гичку, в ней сидело уже четыре гребца. Наблюдавший сверху помощник капитана вдруг обратился к Олмэйру:
— Дело, кажется, серьезное, сэр? Не помочь ли вам? Я бы поехал с вами.
— Да, да, — закричал Олмэйр, — Едем, но не теряя ни минуты. Возьмите револьвер. Скорей, скорей!
Тон Олмэйра, симулировавшего лихорадочную поспешность, мало соответствовал его комфортабельной позе. Он сидел, спокойно развалившись на своем месте, пока помощник капитана не уселся рядом с ним. Тут он как бы проснулся.
— Отдайте фалинь! — крикнул он.
Гичка быстро отвалила от шхуны.
Олмэйр был на руле. Помощник капитана заряжал револьвер. Покончив с этим, он спросил:
— В чем дело? Вы за кем-нибудь гонитесь?
— Да, — коротко ответил тот, устремив глаза вперед. — Нам надо поймать опасного человека.
— Я не прочь поохотиться, — сказал помощник капитана, но не получая ответа, замолк.
Прошло около часа. Гребцы навалились на весла, и двое сидевших на офицерском месте ритмично покачивались в такт при каждом взмахе длинных весел.
— Отлив нам благоприятствует, — сказал помощник капитана.
— В этой реке течение всегда быстрое, — ответил Олмэйр.
— Да, но оно еще быстрее во время отлива, — возразил тот. — Смотрите по берегу, как мы быстро несемся. Я бы сказал, что течение узлов в пять.
— Гм… — проворчал Олмэйр. — Тут есть проход между двумя островками, — вспомнил он, — который сократит наш путь на четыре мили. Правда, когда вода спадет, эти два острова превращаются в один, разделяясь только грязной канавой. Все же стоит попробовать.
— Дело мудреное пройти во время отлива, — заметил помощник капитана. — Вам, впрочем, лучше знать, успеем ли мы проскочить.
— Попробуем, — сказал Олмэйр, не спуская глаз с берега. Он круто повернул руль.
— Суши весла! — вскричал помощник капитана. Гичка сделала полуоборот и понеслась узким проходом.
— По борту!.. Пролив узенек, — проговорил помощник капитана.
Они очутились в темном протоке, осененном переплетавшимися над ними ветвями деревьев, через которые едва проникали лучи солнечного света.
Олмэйр принял озабоченный вид. Он плохо правил. Весла то и дело задевали кусты то с той, то с другой стороны, задерживая лодку. Раз, пока отталкивались, один из гребцов что-то быстро прошептал другим. Все наклонились к воде. Помощник капитана последовал их примеру.
— Ого, — воскликнул он, — взгляните, мистер Олмэйр, вода сбывает. Смотрите, мы попадемся.
— Назад, назад! Надо вернуться! — вскричал Олмэйр.
— Пожалуй, лучше было бы продвигаться вперед.
— Нет, назад, назад.
Он потянул румпель-брасики, и лодка уперлась носом в берег. Ушло еще немало времени, чтобы оттолкнуться.
— Навались, ребята, навались! — понукал помощник капитана.
Гребцы выбивались из сил, с нахмуренными лицами, с трудом переводя дух.
— Опоздали, — проговорил вдруг помощник капитана, — Весла уже задевают за дно. Мы на мели.
Лодка застряла. Гребцы сложили весла, скрестив руки и тяжело дыша.
— Да, мы попались, — спокойно сказал Олмэйр. — Не везет!
Вода быстро спадала. Помощник капитана следил за появившимся на поверхности илом. Вдруг, рассмеявшись, он указал пальцем на проток.
— Смотрите, — сказал он, — проклятая река уходит от нас. Вот там последняя капля исчезает за поворотом.
Олмэйр поднял голову. Вода ушла, и он увидел перед собой только грязную колею илистого дна, черной и мягкой грязи, скрывающей под своей блестящей поверхностью гниение, лихорадки и неведомые беды.
— Ну, теперь придется просидеть тут до вечера, — сказал он с добродушно-покорным видом. — Я сделал все, что мог. Не моя вина.
— Надо выспаться за день, — предложил помощник капитана. — Даже закусить нечем, — мрачно добавил он.
Олмэйр растянулся на своем месте. Малайцы расположились на дне между банками.
— Ловко я влопался, — заговорил вдруг помощник капитана, — Торопился, как черт, и застрял на целый день в тине. Вот вам и праздник! Так, так…
Люди спали или сидели неподвижно и терпеливо. Солнце поднималось выше, ветер стих, и скоро полная тишина воцарилась в высохшем проливе. Появилась стая длинномордых обезьян и, повиснув на выступающих ветвях деревьев, сосредоточенно и печально глядела на лодку и неподвижно сидящих в ней людей. Маленькая птичка с сапфировой грудкой качалась на тонкой ветке, сверкая в солнечном луче, как упавший с неба драгоценный камень. Ее крохотный глазок был устремлен на странные неподвижные существа в лодке. Вдруг она слабо чирикнула, и этот звук насмешливо и дерзко прозвучал в торжественной тишине лесной чащи, в великой тишине, полной борьбы и смерти.
III
После отъезда Лингарда одиночество и безмолвие сомкнулись вокруг Виллемса: жестокое одиночество покинутого людьми; укоризненное безмолвие, окружающее изгнанника, отверженного себе подобными, безмолвие, не нарушаемое даже шелестом надежды, безмерное и непроницаемое безмолвие, поглощающее без отзвука и шепот сожаления, и крик возмущения. Горький мир покинутых просек вошел в его душу, где отныне жили только память о прошлом и ненависть к нему. Не раскаяние.
Дни шли. Шли незаметные, незримые, в быстром блеске пышных восходов, в коротком пылании нежных закатов, в давящем гнете безоблачных полудней. Сколько дней? Два, три или больше? Он не знал. Для него, с тех пор, как уехал Лингард, время катилось в глубокой тьме. Все было ночью в нем самом. Все исчезло у него из глаз. Он слепо бродил по пустынным дворам, среди заброшенных хижин, натыкаясь на почерневшие кучи пепла потухших костров, описывал бесчисленные круги и зигзаги, оставлял глубокие следы в мягкой прибрежной илистой почве, медленно наполнявшейся за ним выступающей водой разливающейся реки.
Издалека тусклые глаза старухи и мрачный взор Аиссы следили за этой высокой шатающейся фигурой в ее беспрестанном движении вдоль заборов, меж домов, среди дикой роскоши прибрежных кустов. Эти три существа, покинутые всеми, были подобны людям, потерпевшим кораблекрушение, которые выброшены на скользкую отмель отливом разбушевавшегося моря, прислушиваются к его отдаленному шуму и живут в тревожной тоске, между угрозой его возврата и безнадежным ужасом своего одиночества, среди бури страсти, сожаления, отвращения и молчания.
Глаза Виллемса не отрывались от реки, как глаза узника от двери тюрьмы. Если была еще на свете надежда, она могла прийти только с реки. Часами простаивал он на берегу, где для него кончался мир. Леса на противоположном берегу казались недосягаемыми, загадочными, как звезды неба, и такими же безучастными. А леса на этом берегу, спускавшиеся к реке непроницаемыми рядами громадных скученных стволов, переплетавшихся вверху листвой сучьев и ветвей, опутанные внизу непроходимой чащей кустарников, давили его, как толпа великанов, безжалостных врагов, молчаливо следящих за его агонией. Он думал о бегстве, о том, что надо что-то сделать. Что? Плот! Он представлял себе, как он будет работать над ним, лихорадочно и отчаянно, как спустится на нем вниз по реке к морю, к проливам. Там корабли, — корабли, помощь, белые люди. Люди, как он сам. Хорошие люди, которые спасут его, увезут далеко, туда, где кипит торговля, где есть деньги, хорошая еда, постели, ножи и вилки, экипажи, оркестры, прохладительные напитки, где есть церкви с молящимися в них нарядными людьми. Он тоже будет молиться. Горний край утонченных наслаждений, где он будет сидеть на стуле за накрытым столом, кивать приятелям; он снова станет популярен, будет добросовестным и порядочным человеком, будет работать, получать жалованье, курить сигары, покупать вещи в магазинах… иметь сапоги. Будет счастлив, свободен, богат. О Боже! Что для этого нужно? Только срубить несколько деревьев. Нет, довольно и одного. Ведь делают челноки, выжигая внутренность ствола. Да, довольно срубить одно дерево. Он бросился бежать и вдруг остановился как вкопанный: у него был только перочинный нож.
Перед его глазами плыли длинные вереницы бревен и вырванных с корнями деревьев, уносимых течением вниз по реке к морю. Он мог бы добраться вплавь до одного из них и спуститься на нем. Только бы убежать, ценой какого угодно риска! Он мог бы привязать себя к мертвым веткам. Его раздирали желания и страх. Он бросался лицом на землю. Перед его глазами вставало ужасающее видение ослепительного горизонта, где голубое небо сливается с лазурным морем, — пылающий пустынный круг, по которому несутся мертвое дерево и мертвый человек, несутся без конца по сверкающим волнам. Нет кораблей. Только смерть. И только к ней вела река.
