Йен Бэнкс - Бизнес
– Скажите, а кто вас поддерживает: уж не эти ли проклятые китайцы?
Я подумала о Миу, который неподвижно стоял на страже у дверей: интересно, понимает ли он по-английски?
– Нет, мэм. У нас нет никакой поддержки в том смысле, который вы, как мне кажется, вкладываете в это слово. – Если уж на то пошло, подумала я, это мы вам собираемся предложить поддержку.
– Хм. Есть в этом какой-то сомнительный душок.
– Мы хотим, чтобы наши действия пошли на пользу Тулану, ваше величество. Те изменения в инфраструктуре, которые мы...
– Дом, храм, скот, трон, – перебила вдовствующая королева и выпростала руку, чтобы погрозить мне пальцем.
– Простите, мэм?
– Вы слышали. Вот что по-настоящему важно для этих людей. Только эти четыре вещи. И ничего больше. Другого им не нужно.
– Но все-таки, может быть, современное водоснабжение, начальные школы, элементарная охрана здоровья...
– Воды у них достаточно. От жажды еще никто не умер. И образования им тоже хватает. Помилуйте, нужен ли университетский диплом, чтобы всю жизнь ходить за плугом? Совершенно не нужен. Здоровье? К чему его охранять, если без него здесь и так не живут? Эта страна – не для слабых. Кроме того, рано или поздно мы все умрем, милочка. И лучше всего, если люди научатся трудиться в поте лица, утешаться верой и не задерживаться на этом свете. Цепляться за жизнь – это такая пошлость. Нынче все хотят урвать побольше. Однако не следует противиться своей участи, не следует продлевать мучения тем, кому лучше умереть. Вот так. Таково мое убеждение. О, не трудитесь скрывать свои чувства. Мне известно, что вы сейчас думаете. К вашему сведению, я ни разу не обращалась к врачам с тех пор, как решила не вставать с постели, и впредь, что бы ни случилось, не собираюсь прибегать к медицинской помощи. Вот уже четверть века я ожидаю смерти, мисс Тэлман. Я верю, что такова воля Господа, а потому не имею права торопить свою кончину, но когда почувствую ее приближение, сопротивляться не стану. Я кивнула:
– Это мужественная позиция, мэм. Надеюсь, окружающие отнесутся к ней с уважением.
– Вы так считаете? – протянула она с подозрением. – Безо всяких «но»?
– Но мне кажется, жители Тулана тоже должны иметь право выбора.
– А что им выбирать? Телевизоры? Дешевые закусочные? Рабочие места на фабриках и в супермаркетах? Гарантированные оклады в офисах? Автомобили? Им только дай волю – они выберут все. Не успеете оглянуться – и у нас будет, как везде: гомосексуалисты, социалисты, проституция, СПИД, наркотики, хулиганство. По-вашему, это и есть прогресс, мисс Тэлман?
К этому времени даже я поняла, что продолжать разговор не имеет смысла.
– Мне очень огорчительно, что вы придерживаетесь такого мнения, ваше величество, – ответила я.
– Огорчительно? Это правда? Говорите начистоту.
– Это чистая правда.
Королева долго смотрела на меня сверху вниз. Потом кивнула. Еле заметно склонилась ко мне:
– Старость – отвратительную штука, мисс Тэлман. Я уже вступила в эту мерзкую пору, но и вас она не минует. Уверена: вы считаете меня ужасающей ретроградкой; зато у меня есть одно утешение, которое вам будет недоступно: я без содрогания покину этот безумный, жестокий, грязный мир.
Она снова выпрямилась.
– Благодарю за визит. Я устала. Прощайте. Миу!
Я обернулась: толстяк-китаец беззвучно открывал мне дверь. Повернувшись к королеве, чтобы попрощаться, я увидела, что она уже лежит с закрытыми глазами и неестественно свешенной головой, как тряпичная кукла после ярмарочного представления. Напоследок я обвелa взглядом эти странные сверкающие покои, дрожащие золотые лепестки на черной плоти стен, а потом направилась к выходу.
Лангтун Хемблу еле поспевал за мной следом, когда я шагала к машине.
– Вы так долго пробыли у королевы!
– Разве?
– О да. Вам оказана великая честь. Согласитесь, она просто сокровище!
– Да, настоящий клад, – ответила я. А сама подумала: жаль, что не зарытый.
В Тунском дворце, вернувшись в отведенную мне комнату, я не обнаружила своих вещей.
Я замерла на пороге, озираясь по сторонам. Складная койка, задвинутая в нишу, была застлана. Пустой шкаф, где еще утром висел мой чехол для костюмов и весь дорожный гардероб, стоял с распахнутыми дверцами. Спутниковый телефон, компьютер, туалетные принадлежности – все это испарилось. Пустовал и ночной столик: хуже всего, что вместе со всем прочим исчезла и моя любимая обезьянка-нэцке.
У меня слегка помутилось в голове. Телефона нет, никакой другой связи нет. Из одежды – только то, что на мне. В карманах – портмоне и два блестящих диска.
Кража? Мне казалось, здесь-то никто не запирает двери – в них даже не было замков. Однако в сравнении с годовым заработком туланца, телефон и лэптоп стоили огромных денег. Возможно, для кого-то искушение было слишком велико, а я оказалась слишком легкомысленной.
Или я до такой степени возмутила королеву-мать? Очевидно, это была мгновенная кара за мою дерзость. Я беспомощно обернулась и услышала вдалеке приближающийся голос. В конце коридора появилась неумолкающая горничная в стеганых одеждах: она подошла, взяла меня за руку и повела в другое крыло дворца, не прекращая тараторить.
Здесь двери запирались на замок. На полу лежал ковер. Чехол для костюмов висел в необъятном платяном шкафу. Рамы трехстворчатого окна были тщательно заклеены. Под окном обнаружилась батарея; ее трубы уходили вниз, исчезая в аккуратно прорезанных отверстиях. Кровать радовала своей шириной и нормальными подушками. Обезьянка-нэцке стояла на ночном столике, рядом с моим карманным фонариком. Компьютер и телефон лежали на небольшом письменном столе, над которым висело зеркало. Сквозь открытую дверь виднелась кафельная стена ванной комнаты с душем и (о чудо!) биде. При этом, заметьте, телевизору места не нашлось.
Маленькая горничная поклонилась и вышла, не прерывая своего монолога.
Рядом с телефоном лежала визитная карточка. Наутро со мной хотел встретиться Джошуа Левитсен, почетный консул Соединенных Штатов: он предлагал вместе позавтракать в чайной «Божественный промысел» в восемь часов.
Я подошла к окну. Этажом выше, но вид тот же самый. В комнате было жарко; от батареи поднимался поток теплого воздуха. Я выключила ее и чуть-чуть приоткрыла тяжелую оконную раму.
В моей электронной почте обнаружилось жалобное послание от Дуайта Литтона, напоминавшее, что я обещала быть на бродвейской премьере его пьесы. Отвечать я не стала.
Ну, как ты там?
А что, эта твоя фраза на всех девушек производит впечатление?
Говорят, да. Точно не знаю. Ну, уж не на всех, Стивен.
Как тебе нравится Шангри-Ла?
Супер.
Подумываешь остаться?
Об этом рано говорить. Сегодня видела королеву: колоритная личность. Потом расскажу; не поверишь. Во дворце меня переселили из спартанской, но экзотической спальни в другую комнату – такое ощущение, что всю обстановку целиком уволокли из стандартной гостиницы. А у тебя как дела?
Отлично. Разрабатываю планы реструктуризации для двух биохимических гигантов. Еще участвую (в основном, по эл. почте) в дискуссиях по радиоактивным осадкам. Дома сижу с киндерами: Эмма поехала к школьной подруге в Бостон... Эй! Кейт! Ты еще здесь?
Извини. Извини, что не отвечала. Комп глючит. Пришлось перезагрузиться.
Я проснулась; опять стало тяжело дышать. Где это я? И где была прежде?
Даже не помню, что тогда произошло: то ли услышала о себе что-то обидное, то ли с кем-то поссорилась, то ли больно ушиблась. Помню только, что побежала жаловаться миссис Тэлман – и нашла весьма сомнительное утешение.
Она меня обняла. Я рыдала у нее на груди. Наверное, блузка, на которую текли мои слезы, стоила целое состояние, но тогда я еще не красила ресницы, так что следы моей досады и злости очень скоро высохли, не оставив отметин.
Дело было в Веви, в том отеле, где всегда останавливалась миссис Тэлман, приезжая ко мне в Международную школу. Где-то в ночи раскинулось Женевское озеро; его гладь, усыпанная белыми точками, виднелась в лунном свете сквозь пелену холодного ливня, пришедшего с гор. Мне было лет четырнадцать-пятнадцать. Тот возраст, когда еще хочешь, чтобы кто-то тебя приголубил и утешил, но уже стесняешься и даже стыдишься этой слабости. От миссис Тэлман пахло теми же экзотическими духами, запах которых витал в ее машине шесть лет назад.
– Это же несправедливо!
– В жизни вообще не бывает справедливости, Катрин.
– Вы всегда так говорите.
– Когда это перестанет быть правдой, я не буду так говорить.
– Но должно же быть по справедливости!
– Конечно, должно.
– Тогда почему не бывает?
– А почему не все живут во дворцах, почему нужно ходить на работу? Почему нельзя все время веселиться и никогда не плакать?
– Откуда я знаю! – ответила я с вызовом. (Мне было не привыкать защищаться словами) – Почему?
Миссис Тэлман улыбнулась и протянула мне носовой платок.
