Винсенто Бласко Ибаньес - Обнаженная Маха

Появилась группа музыкантов, и он провел их черным ходом, чтобы они могли сразу попасть к своим пюпитрам, не смешиваясь с гостями. Затем принялся ругать поварят, промедливших с приготовлением завтракать и теперь проталкивающихся сквозь толпу, неся над головами гостей большие корзины с закусками.

Вдруг Котонер увидел мелькнувшую на ступенях плюшевую шляпу с кистями, а под нею — бледное лицо над шелковой, подпоясанной лиловым фахином[26] сутаной с лиловыми пуговицами. Этот знатный гость поднимался вверх, идя между двумя другими, что были в простых черных рясах. Старый художник покинул свой пост и бросился навстречу отцам:

— Oh, monsignore! Monsignore Orlandi! Va bene? Va bene?[27]

Согнувшись в почтительном поклоне, он поцеловал прелату руку, с горячим интересом спросил о его здоровье, словно забыв, что только вчера виделся с ним, и пошел впереди, прокладывая путь сквозь толпу гостей, бушевавшую в салонах.

— Нунций! Нунций его святейшества папы римского!

Мужчины с важностью достопочтенных людей, умеющих уважать наделенных властью лиц, обрывали смех и разговоры с дамами, склонялись в почтительном поклоне и на ходу хватали изящную и бледную, как у античной красавицы, руку, чтобы поцеловать огромный бриллиант кольца... Женщины поднимали головы и увлажненными глазами смотрели на монсеньора Орланди, знаменитого прелата, дипломата церкви, аристократа из старинного римского рода — высокого, худощавого, с белым, как облатка, лицом, черными волосами и властным взглядом пылающий глаз.

Каждое его движение было исполнено надменной грации, как у тореадора на арене. Женщины жадно припадали устами к его руке, а он смотрел на шеренгу склонившихся перед ним в почтительном поклоне волшебных головок непроницаемым и таинственным взглядом. Котонер шел впереди, прокладывая дорогу сквозь толпу и гордясь своей ролью. Какое уважение вызвал его друг, «красавец-прелат»! Какое это величие — религия!..

Он провел монсеньора Орланди в ризницу — в нее была превращена комнатка, в которой переодевались натурщики и натурщицы. Сам же тактично остался за дверью; однако ежесекундно к нему выходил кто-то из домашних священников нунция, шустреньких юнцов с гибким девичьим станом, надушенных тонкими духами. Они обращались к старому художнику с почтением, считая его высокой персоной, и то и дело просили signore Котонера помочь им найти ту или иную вещь, которую монсеньор велел доставить сюда вчера; чтобы избежать дальнейших расспросов, Котонер наконец зашел в комнату натурщиков и начал помогать своему знаменитому другу обрядиться для священной церемонии.

Море людей в салонах дворца вдруг забурлило; разговоры стихли, и все столпились у одной двери. Затем расступились, образовав проход.

Опираясь на руку степенного сеньора, который был посаженным отцом, появилась невеста, вся в белом: белое с кремовым оттенком платье, снежно-белая вуаль, перламутрово белые цветы. Ярко выделялись только уста и здоровым румянцем горели щеки. Девушка улыбалась во все стороны, не испытывая ни скованности, ни стыдливости, довольная, что на ней сосредоточено всеобщее внимание. За ней шел жених под руку с Хосефиной, которая казалась еще меньше, чем была. Оглушенная этим шумным торжеством, что растревожило мучительный покой ее жизни, она вся сжалась в своем бальном платье, висевшем на ней мешком.

Реновалеса не было на церемонии выхода молодых; он продолжал бегать, приветствуя и встречая гостей. В одном из углов салона, за веером, почти скрывающем лицо дамы, неожиданно послышался мелодичный смех. Кто-то тронул художника за плечо. Обернувшись, он увидел напыщенного графа де Альберка под руку с женой. Граф выразил свое восхищение мастерскими: какой артистический вкус! Графиня весело и немного насмешливо поздравила художника с этим торжественным событием, таким важным в его жизни. Итак, наступил момент, когда он должен отступить в тень, навсегда попрощаться с молодостью.

— Вас оттесняют, дорогой маэстро. Скоро вас будут называть дедом.

И весело засмеялась, увидев, как смутился и покраснел художник. Он собирался что-то ответить графине, но тут Котонер дернул его за рукав и потащил за собой. Что он себе думает? Молодые уже стоят перед аналоем, монсеньор Орланди приступает к исполнению своих обязанностей, а место отца еще пустует. Реновалес последовал за ним и целых полчаса ужасно скучал, рассеянно наблюдая за священнодействием прелата...

Вдали, в последней мастерской анфилады, громким аккордом отозвались струнные инструменты, и полилась музыка — светская, но таинственная, мистическая; она катилась мелодичными волнами из зала в зал, звучала в воздухе, напоенном ароматами увядших роз...

И сразу же послышался приятный голос, под аккомпанемент нескольких других голосов, более низких, певший молитву, пронизанную прекрасными ритмами итальянской серенады. Над гостями, казалось, прокатилась волна глубокого волнения. Котонер, стоя неподалеку от аналоя и следя, чтобы монсеньор ни в чем не нуждался, изрядно расчувствовался, слушая музыку, созерцая эту толпу высоких гостей и любуясь театральной торжественностью, с которой выполнял венчальный обряд римский вельможа. Глядя на Милито, стоявшую на коленях, такую красивую в своей белоснежной вуали, старый обольститель даже заморгал веками, сдерживая слезы. Несмотря на бездетность, он так волновался, словно выдавал замуж свою дочь.

Реновалес вытягивал шею и поверх белых и черных мантий искал взглядом глаза графини. Иногда они смотрели на него, насмешливо поблескивая; или в толпе сеньоров, стоявших у дверей, искали Монтеверди.

Затем на мгновение художник увлекся церемонией обряда. Ох и длинная же она!.. Музыка наконец стихла. Монсеньор повернулся к алтарю спиной и сделал несколько шагов к молодым, протянув перед собой руки и показывая, что собирается говорить. Наступила тишина, и над головами притихших гостей зазвучал голос итальянца — мягкий и певучий. Иногда прелат сбивался и заменял испанские слова другими, со своего родного языка. Напомнив молодоженам о брачных обязанностях, он с ораторским вдохновением начал восхвалять их высокое происхождение. О молодом монсеньор Орланди сказал немного: он, мол, принадлежит к касте привилегированных, из которой происходят вожди человечества — значит, его обязанности очевидны. Что касается молодой, то она наследница художника с мировой славой, дочь художника.

Вспомнив искусство, римский прелат воодушевился и заговорил так красноречиво, словно сам был художником, а не священнослужителем; в его словах звучал восторг и глубокая убежденность человека, всю жизнь прожившего среди прекрасных, почти античных росписей и скульптур Ватикана. «Кроме Бога — нет ничего выше искусства...» Этими словами прелат дал понять, что невеста благороднее многих из тех, кто смотрит теперь на нее. Затем он начал славословить ее родителей. В высоких и трогательных выражениях вспомнил узы чистой любви и христианской верности, которые сочетают Реновалеса и его жену на пороге старости и которые, конечно, будут соединять их до самой смерти. Художник опустил голову, боясь встретиться с насмешливым взглядом Кончи. Хосефина спрятала лицо в кружева своей мантильи и глухо рыдала. Котонер признал уместным тактично кивать головой в знак одобрения сказанного прелатом.

Затем оркестр громко заиграл «Свадебный марш» Мендельсона{56}. Гости встали, послышались хлопки сдвигаемыми стульями и креслами, дамы хлынули потоком к невесте и одна за другой начали поздравлять ее; отставшие выкрикивали свои поздравления через головы, пытаясь перекричать тех, что прибежали первыми. Поднялся такой шум, что в нем утонули звуки духовых инструментов и звон струн. Монсеньор, закончивший обряд, сразу утратил свою значимость, и гости больше не обращали на него внимания. Почти никто не заметил, как он ушел со своими священниками во временную ризницу. Невеста же, оказавшись в тесном кругу женщин, обнимавших и целовавших ее, растерянно улыбалась. На ее лице застыло выражение удивления. Как все просто! Так она уже замужем?..

Вдруг Котонер увидел Хосефину. Она проталкивалась сквозь толпу и искала кого-то взглядом. Ее лицо было розовым от возбуждения. Инстинкт распорядителя подсказал старому художнику, что пахнет неприятностями.

— Держись за мою руку, Хосефина. Пойдем глотнем свежего воздуха. Здесь и задохнуться можно.

Она взяла Котонера под руку, но вместо того, чтобы идти за ним, сама потащила его за собой, растолкала толпу гостей, столпившихся вокруг дочери и остановилась, увидев наконец графиню де Альберка. Осмотрительный друг задрожал от страха. Он так и знал: она искала соперницу.

— Хосефина!.. Хосефина!.. Не забывай — мы на свадьбе у Милито!..