Исаак Башевис-Зингер - Враги. История любви Роман

Несмотря на смятение, Герман спрашивал себя, случалось ли такое когда-нибудь прежде? Или это происходит впервые за всю историю Вселенной? Он обратился к Тамаре:

— Да, ты ее уничтожила…

— Я уже поняла, что свалилась как снег на голову, — сказала Тамара. — Те, у кого вся жизнь наперекосяк, никогда не могут ничего сделать правильно. Это закон природы. Я действительно немного выпила, но совсем не пьяна. Будь добр, позови Ядвигу. Я должна ей все объяснить.

— Лучше я сам объясню.

— Нет, позови. Она подумает, что я пришла забрать ее мужа…

Герман встал, пошел на кухню и закрыл за собой дверь. Ядвига стояла у окна, повернувшись спиной к комнате. Услышав его шаги, она вздрогнула и обернулась. Ее волосы растрепались, глаза наполнились слезами, лицо покраснело и опухло. Такие перемены могут быть вызваны большим горем или продолжительной ссорой. Ее лицо исказилось гримасой, оно дрожало. Подбородок стал похож на старушечий.

Прежде чем Герман успел что-либо сказать, она подняла кулаки к голове и зашлась крестьянским плачем:

— Куда мне теперь идти?

— Ядзя, ничего не изменилось.

Ядвига затряслась, из горла вырвались хриплые звуки, похожие на шипение гуся.

— Почему ты говорил, что она мертва? Ты не ездил продавать книги, а был с ней!

— Ядзя, клянусь Богом, что это не так. Она совсем недавно приехала в Америку. Я не знал, что она жива.

— Что мне теперь делать? Она твоя жена.

— Ты моя жена.

— Она была первой… Я уйду, уеду в Польшу. Если бы только я не носила твоего ребенка!

Ядвига замотала головой и заголосила, как крестьянки, оплакивающие покойника. А-а-а…Тамара открыла дверь.

— Ядзя, не плачь. Я вовсе не пришла забирать твоего мужа. Я просто хотела посмотреть, как вы тут устроились…

Ядвига наклонилась вперед, будто собираясь упасть Тамаре в ноги.

— Пани Тамара, вы его жена, пусть это так и останется. Если Бог даровал пани жизнь, это подарок… Я отступлюсь. Это дом пани. Я уеду в Польшу, обратно домой… Моя мамочка меня не выгонит.

— Нет, Ядзя, об этом и речи быть не может. Ты вынашиваешь его ребенка, а я уже, как говорится, высохшее дерево. Бог забрал моих детей себе.

— О, пани Тамара!

Ядвига зашлась плачем и ударила себя обеими руками по лицу. Она принялась странно шататься и сгибаться, как будто искала место, куда бы упасть. Герман посмотрел на входную дверь, опасаясь, что сбегутся соседи. Тамара воскликнула:

— Ядзя, успокойся, он мне не нужен, и я ему тоже. Я вроде бы жива, но на самом деле мертва. Мертвецы иногда приходят в гости, я именно такой гость. Я встала из могилы, чтобы посмотреть, что творится на этом свете. Но раз у вас есть мезуза, я больше не приду. Мертвецы боятся мезуз[120]…

Ядвига убрала руки от лица, которое так изменилось за короткое время, что Герман почти не узнавал его. Оно стало красным, как сырое мясо, широким, под глазами образовались круги, и проступили вены. Ядвига закашлялась, подавившись собственными словами.

— Нет, пани Тамара, пани останется здесь! Я простая крестьянка, необразованная, но у меня есть сердце… этот человек — муж пани, это квартира пани… пани уже довольно поскиталась по свету…

— Замолчи! Он мне не нужен. Если хочешь обратно в Польшу, поезжай, но не ради меня. Я с ним жить не буду, даже если ты уедешь.

Ядвига на мгновенье затихла. Она смотрела на Тамару искоса, с недоверием и подозрением, полуоткрыв рот. Она подняла подол фартука и высморкалась.

— Куда пани пойдет? Здесь дом и хозяйство. Пусть пани остается здесь. Я буду готовить и убирать. Я снова стану служанкой. Так угодно Богу.

— Нет, Ядвига, я не приму эту жертву. Перерезав горло, заново его не сошьешь. В нашу с ним жизнь вмешался Гитлер, все искромсал и выкорчевал. Мы бы разошлись еще в Варшаве, если бы не дети. Теперь, когда их нет, что нас связывает? Мне жаль, что я к вам ворвалась так неожиданно, но я так больше никогда не сделаю. Ты оказалась доброй душой. Честно скажу, ты для него лучшая жена.

— Пани Тамара, не уходите!

И Ядвига протянула руки, преграждая ей путь. Тамара сняла шапку и попыталась поправить волосы.

Герман сделал шаг вперед:

— Куда ты спешишь? Останься ненадолго. Раз уж так вышло, мы могли бы стать друзьями все трое. Мне не придется столько лгать…

— Я должна идти! — сказала Тамара строго и решительно.

В этот момент послышался звонок в дверь, долгий резкий звонок. Попугаи, до сих пор сидевшие на клетке, словно прислушиваясь к разговору Ядвиги с незнакомой женщиной, перепугались и залетали по комнате. Ядвига выбежала в другую комнату.

У Германа на лбу появилась кривая морщина.

— Кто там?

Он различил бормотание, но не мог понять, кто говорит, мужчина или женщина. Немного помешкав, он открыл дверь.

На пороге стояла пара, оба маленького роста. У женщины было желтоватое морщинистое лицо, желтые глаза, желтые волосы цвета морковного цимеса. Лоб и щеки покрывали морщины, которых не встретишь в Америке, словно резец вырезал их в камне. При этом она не выглядела старой, ей было, наверное, не больше сорока. Она улыбалась добродушно, миролюбиво, с хитринкой, обнажая челюсти, полные кривых зубов с золотыми коронками. На ней был халат и шлепанцы. Она взяла с собой вязание и, стоя у двери, перебирала в руках спицы.

Рядом с женщиной стоял низкорослый мужчина в фетровой шляпе с пером, желтом летнем пиджаке, легком для холодного зимнего дня, розовой рубашке, полосатых брюках, желтых ботинках и трехцветном желто-красно-зеленом галстуке. От него веяло чем-то иноземным, забавным и летним, как будто он только что прилетел из жарких стран и еще не успел сменить костюм. Он напомнил Герману красочных персонажей с рекламы пива или цирковой афиши. Для человека низкого роста у него была слишком вытянутая голова, горбатый нос, впалые щеки, заостренный подбородок с ямочкой посредине. Темные глаза под взъерошенными бровями улыбались доброжелательно и шутливо, будто его визит был всего лишь шуткой.

Женщина сказала на польском идише:

— Вы меня не знаете, мистер Бродер, но я знаю вас. Мы живем на нижнем этаже. Мы недавно въехали. Ваша жена дома?

— Она в другой комнате.

— Прекрасная женщина, добрая душа. Я участвовала в ее переходе в иудаизм. Это я отвела ее в микву и показала, что нужно делать. Она родилась среди неевреев, но любит еврейские традиции. Вот так бы всем еврейским девушкам. Ей нужно знать обо всех правилах, она постоянно задает мне вопросы. В Америке такого не встретишь, даже среди ортодоксов. Она сейчас busy?[121]

— Да, несколько занята.

— Этот человек — мой друг, мистер Пешелес. Он живет не здесь, у него дом в Си-Гейт. У него есть, чтоб не сглазить, дома в Нью-Йорке и в Филадельфии. Он приехал к нам на денек, и мы рассказали ему о вас, о том, что вы продаете книги и сами пишите. У него есть к вам деловой разговор, но я сама не знаю, о чем именно.

— Никаких дел! Никаких дел! — подхватил мистер Пешелес. — Мой бизнес не книги, a real estate[122]. Фактически я и от этого отстранился, потому что какой смысл заниматься бизнесом? Рокфеллер тоже ест всего три раза в день… Не более того. Я люблю заглянуть в «маленькие буквы»[123], просмотреть газету, журнал, книгу, что под руку попадется. У меня не хватает терпения читать, потому что писатели слишком много болтают. Они делают, как говорится, из квинты кварту, а я люблю покороче. Если есть что сказать, говори, а если сказать нечего, лучше помолчать. Если у вас найдется немного времени, я бы перекинулся с вами парой слов.

Герман помедлил.

— Мне очень жаль, но сейчас я ужасно занят.

— Недолго, всего десять-пятнадцать минут, — вмешалась женщина. — Мистер Пешелес приезжает ко мне раз в полгода или даже реже. Он, чтоб не сглазить, богатый человек, дай Бог каждому, и если вы ищите квартиру или не знаю что, он может оказать вам услугу.

— Что за услугу? Я не оказываю никаких услуг. Мне самому приходится платить за квартиру. Здесь Америка, but[124] если вам нужна квартира, я могу вам посоветовать, это, как говорится, вас ни к чему не обяжет.

— Ладно, заходите. Простите, что принимаю вас на кухне. Моя жена переодевается в комнате.

— Какая разница где? Он не к вам приехал, чтобы вы принимали его с почетом… Ему, чтоб не сглазить, и так везде оказывают почести. Его только что сделали президентом самого большого дома для престарелых в Нью-Йорке. Вся Америка знает, кто такой Нэйтен Пешелес. Он недавно построил две ешивы в Иерусалиме. Не одну, а две, в них сотни молодых людей учат Тору, и все это за его счет.

— Прошу вас, госпожа Шраер, не делайте мне publicity[125]. Если мне нужен будет рекламный агент, я найму человека, и that's all[126]. Им не надо знать о моих ешивах и обо всем прочем. Я делаю это не для того, чтобы прославиться или чтобы меня, как говорится, с почетом вызывали к Торе[127].