Марк Твен - No44, Таинственный незнакомец
Глава XXXIII
Сорок четвертый, вне всякого сомнения, был самым ветреным существом на свете. Ничто не занимало его долгое время. Он придумывал и тщательнейшим образом разрабатывал планы, вкладывал в них всю душу, а потом вдруг бросал их на полпути к завершению и брался за что-нибудь новое. То же самое произошло и с балом привидений. Он созвал несчастных покойников со всего света, из всех времен, а когда представление было готово, Сорок четвертый вдруг пожелал перенестись во времена пророка Моисея и поглядеть, как египтяне барахтаются в водах Чермного моря; он и меня взял с собой 44. Сорок четвертый уже наблюдал это событие дважды и считал его одним из самых значительных и волнующих. Я едва уговорил его повременить с этим путешествием
Процессия показалась мне очень интересным, впечатляющим зрелищем. Сначала землю окутала зловещая тьма. Все видимое постепенно растворялось в ней, утрачивая очертания, а потом и вовсе исчезло. Воцарилась кромешная непроглядная тьма, а с ней — тишина, такая безмолвная, что казалось, весь мир затаил дыхание. Минуты тянулись, тянулись, глубокое безмолвие стало угрожающим; я замер и едва переводил дух. И вдруг нас накрыла холодная воздушная волна — сырая, пронизывающая, пахнущая могилой, вызывающая дрожь. Через некоторое время я уловил легкий щелкающий звук, долетавший издалека. Он слышался все явственней, все громче и громче, он рос, множился, и вот уже повсюду раздавались сухие, резкие, щелкающие звуки; они сыпались на нас и катились дальше. В призрачном свете блеклых предутренних сумерек мы различили смутные паукообразные контуры тысяч скелетов, идущих колонной! У меня волосы встали дыбом. Вы не представляете, какое это было жуткое, устрашающее зрелище.
Вскоре просветлело, как перед рассветом, и мы отчетливо увидели процессию. Для большего эффекта Сорок четвертый раздвинул стены зала. Теперь это был коридор, величественный и необозримый, протянувшийся на много миль. Процессия текла мимо нас, скорбно гремя костями, мало-помалу расплывалась, таяла вдалеке и наконец пропадала из виду.
Сорок четвертый не рассказывал мне, как закончили свое земное существование бедные скелеты, проходившие колонной, но заметил, что многие были в свое время известными людьми и вошли в историю. Я припомнил некоторые имена, но большинство из них было мне незнакомо. И это естественно: они принадлежали к народам, исчезнувшим с лица земли десять, двадцать, пятьдесят, сто, триста и даже шестьсот тысяч лет тому назад; я, разумеется, никогда о них не слышал.
По колдовской воле Сорок четвертого на каждом скелете была табличка с указанием имени, даты рождения и смерти и другие краткие сведения. Прекрасная идея, избавлявшая нас от необходимости задавать вопросы. Перед нами прошли Фараон, Давид, Голиаф и еще несколько библейских персонажей, Адам и Ева, несколько цезарей, Клеопатра, Карл Великий, рыцарь Дагобер и короли, короли, короли — без счета; большинство из них правило в незапамятные тысячелетия до Адама Некоторые прихватили с собой короны, а куски полуистлевшего бархата болтались у них меж костей — жалкое зрелище!
Попадались среди скелетов и мои знакомые — я присутствовал на их похоронах всего три-четыре года тому назад, — мужчины и женщины, юноши и девушки; они уныло протягивали мне для рукопожатия свои убогие костяшки. Были и такие, что волокли за собой на веревке истлевшие остатки гробов, выказывая прискорбную озабоченность, как бы чего не случилось с их ничтожной собственностью.
Я и не представлял ранее, что печаль может быть нескончаемо долгой и все же трогать сердце, будто несчастье случилось вчера и рана еще свежа. Я увидел стройный скелет молодой женщины; она шла, опустив голову, приложив костлявые руки к глазам, — очевидно, плакала. Это была молодая мать, у которой пропал ребенок, да так и не нашелся; счастье ее было разбито, она изошла слезами и умерла. У меня защемило сердце и повлажнели глаза от неутешного горя бедняжки Я глянул на табличку — несчастье произошло пятьсот тысяч лет тому назад! Мне показалось странным, что оно вызывает у меня сострадание, но, вероятно, такое горе не проходит со временем и боль утраты неизбывна.
Появился король Артур со своими рыцарями. Мне было интересно увидеть их воочию, потому что мы как раз перепечатывали книгу про его время, изданную Кэкстоном [ английский первопечатник ]. Они ехали верхом на остовах, некогда бывших лошадьми, и держались величаво в своих старинных доспехах, хоть те проржавели, продырявились местами, и сквозь дыры просвечивали кости. Они говорили о чем-то своем, эти скелеты, — сквозь щели в забралах шлемов было видно, как челюсти у них ходят вверх и вниз. Благодаря колдовству Сорок четвертого я понимал их речь. Рыцари обсуждали последнюю битву короля Артура с таким азартом, будто она произошла вчера; по-видимому, для мертвеца тысячелетие в могиле все равно что одна ночь — сущий пустяк.
То же самое я наблюдал, когда мимо проходил Ной с сыновьями и невестками. Они, очевидно, позабыли, что когда-то вышли из ковчега, и недоумевали, почему теперь ступают по земле. Говорили они только о погоде, похоже, все остальное их ничуть не занимало.
Скелетов предшественников Адама и Евы было в мириады раз больше, чем его потомков. Они ехали верхом на скелетах невообразимых чудищ колоссальных размеров. Они проходили колоннами по десять тысяч скелетов в ряд; стены старого замка раздвигались или вовсе исчезали, освобождая им путь, и вся земля, насколько видел глаз, была забита ими. Имелось среди них и Недостающее звено. Так назвал этот скелет Сорок четвертый. Маленький и приземистый, он ехал верхом на длинношеем и длиннохвостом чудище; оно было длиной в девяносто футов и возвышалось над землей на тридцать три фута; по словам Сорок четвертого, чудище это вымерло восемь миллионов лет тому назад.
Часами шли мимо нас несметные полчища мертвых и так оглушительно гремели костями, что я едва слышал ход собственных мыслей. Потом Сорок четвертый взмахнул рукой, и мы остались одни в пустом и беззвучном мире.
— И теперь ты уходишь и больше уже не вернешься?
— Да, — ответил Сорок четвертый. — Мы с тобой долго дружили, и это было славное время — для нас обоих; но я должен уйти, и мы никогда больше не увидим друг друга.
— В этой жизни, Сорок четвертый. А в другой? Мы встретимся в другой, верно?
И тогда он спокойно и рассудительно произнес нечто непостижимое:
— Другой жизни нет.
Легким дуновением его дух коснулся моей души, поселив в ней смутную и туманную, но в то же время благословенную и отрадную надежду, что в его невероятных словах есть правда, более того — должна быть правда.
— Неужели ты не догадывался об этом раньше, Август?
— Нет, мог ли я вообразить такое? Но если только это правда…
— Это правда.
Мне захотелось выразить переполнявшую меня благодарность, но слова вдруг застряли в горле: меня одолело сомнение.
— Но… но… мы же видели будущую жизнь, — бормотал я. — Мы видели подлинные события и потому…
— То была греза, а не реальная жизнь.
Я чуть не задохнулся от радости: великая надежда встрепенулась во мне.
— Греза? Гре…
— Жизнь сама по себе лишь греза, сон.
Я был потрясен. Боже правый, тысячу раз эта мысль впивалась в меня в часы раздумий!
— Ничего не существует, все только сон. Бог, человек, мир, солнце, луна, бесчисленные звезды, рассеянные по вселенной, — сон, всего лишь сон, они не существуют. Нет ничего, кроме безжизненного пространства — и тебя!
— Меня?
— И ты не таков, каким себя представляешь, ты лишен плоти, крови, костей, ты — всего лишь мысль. И я не существую, я лишь сон, игра твоего воображения. Как только ты осознаешь это, ты прогонишь меня из своих видений, и я растворюсь в небытии, откуда ты меня вызвал…
Я уже исчезаю, таю, превращаюсь в ничто. Вскоре ты останешься один в бесконечном пространстве и будешь вечно бродить в одиночестве по безбрежным просторам, без друга, без близкой души, ибо ты — мысль, единственная реальность — мысль, неразрушимая, неугасимая. А я, твой покорный слуга, лишь открыл тебе тайну бытия и дал волю. Да приснятся тебе другие сны, лучше прежних!…
Удивительно, что ты не догадался об этом раньше, — годы, столетия, тысячелетия, миллионы лет тому назад, ведь ты провел вечность один на один с самим собою.
Удивительно, что ты не задумался над тем, что твоя вселенная и все сущее в ней — сон, видения, греза! Удивительно, ибо она безрассудна, вопиюще безрассудна, как ночной кошмар бог, в чьих силах сотворить и хороших детей, и плохих, предпочитает творить плохих, бог, в чьих силах осчастливить всех, не дает счастья никому, бог повелевает людям ценить их горькую жизнь, но отпускает такой короткий срок, бог одаривает ангелов вечным блаженством, но требует от других своих детей, чтобы они это блаженство заслужили, бог сделал жизнь ангелов безмятежной, но обрек других детей на страдания, телесные и душевные муки, бог проповедует справедливость и создал ад, проповедует милосердие и создал ад, проповедует золотые заповеди любви к ближнему и всепрощения — семижды семь раз прощай врагу своему! — и создал ад, бог проповедует нравственное чувство, а сам его лишен, осуждает преступления и совершает их сам, бог сотворил человека по своей воле, а теперь сваливает ответственность за человеческие проступки на человека, вместо того чтоб честно возложить ее на того, кто должен ее нести, — на себя, и наконец, с истинно божеской навязчивостью он требует поклонения от униженного раба своего
