Уильям Теккерей - Книга снобов, написанная одним из них
Или, предположим, уважаемая леди, вам вздумалось отправиться к модистке или к Хоуэлу и Джеймсу, тогда совершенно ясно, что в это время вашему мужу гораздо лучше сидеть в клубе, чем в карете рядом с вами или же в изумлении наблюдать, влезши на табурет у Шаля и Лента, как молодые денди прилавка раскладывают перед вами свои товары.
Таких мужей следует выпроваживать из дому пораньше, сразу же после завтрака, и, если они не члены парламента, не директоры железнодорожных компаний или страховых обществ, их следует отправлять в клуб, строго наказав, чтобы они ни в коем случае не возвращались домой до обеда. Для меня, человека в высшей степени разумного, нет ничего приятнее, чем видеть этих благородных людей за их достойными занятиями. Когда я прохожу по Сент-Джеймс-стрит, пользуясь, как и все прочие прохожие, привилегией заглядывать в окна клубов Блайта, Фудла или Снука или же в большое окно-фонарь "Клуба Созерцателей", я с почтительным одобрением любуюсь этими фигурами в окнах — этими румяными старыми чучелами, этими заплесневелыми старыми франтами, этими солидными и праздными людьми в набрюшниках, лоснистых париках и тесных галстуках. Таким господам, разумеется, всего лучше сидеть в клубе весь день. Когда вы с ними расстаетесь, дорогие мои дамы, то подумайте о том, с каким восторгом вы будете их встречать по возвращении. С домашними делами вы уже покончили, в лавках побывали, отдали необходимые визиты, прогуляли своего пуделя по Парку; ваша горничная-француженка уже приготовила для вас туалет, в котором вы так восхитительно выглядите при свечах, — и вот вы готовы приобщить к радостям домашнего очага, того, кого весь день не было дома.
Таким господам, разумеется, необходимо иметь свой клуб, и потому мы не включаем их в разряд клубных снобов — за тех мы примемся на будущей неделе.
Глава XLV
Клубные снобы
Появление последнего очерка о "Клубных снобах" произвело в клубах такую сенсацию, что я не могу не считать себя польщенным, ибо и сам принадлежу к их числу.
Я состою в девяти клубах: "Юнион-Джек", "Штык и Пояс" — военные клубы. "Истинно Синие", "Не сдадимся", "Синие с Желтым", "Гай Фоке" и "Дорога Катона" — клубы политические. "Бруммель" и "Регент" — клубы для франтов. "Акрополь", "Палладиум", "Ареопаг", "Пникс", "Пентеликон", "Илиссус" и "Полюфлойсбойо Талассес" — клубы литературные. Я никогда не мог дознаться, откуда у этих последних клубов взялись такие названия: сам я по-гречески не знаю и далеко не уверен, что хоть кто-нибудь из наших членов знает этот язык.
Предупредив публику о своем намерении писать про клубных снобов, я стал замечать, что мое появление в любом клубе вызывает переполох. Члены клуба поднимаются с мест, обиваются в кучу, кивают и хмурятся, глядя на вошедшего в комнату мистера Сноба.
— Бесстыдник, чертов нахал! Попробуй только он меня протащить в печати, я ему все кости переломаю! — ворчит полковник Блодьер.
— Говорил я вам, что не надо принимать в клуб этих писак, — обращается Рэнвил-Рэнвил к своему коллеге Спуни из ведомства Сургуча и Тесьмы. — Эти господа очень хороши на своем месте, и я, как общественный деятель, даже подаю им руку при встрече и все такое; но чтоб они вторгались в нашу личную жизнь — это, знаете ли, уж слишком! Идемте, Спуни. — И оба педанта надменно удаляются.
Когда я вошел в кофейню клуба "Не сдадимся", старик Джокинс разглагольствовал перед кучкой посетителей, по обыкновению зевавших. Он стоял у камина, размахивая "Стандартом".
— Что я говорил Пилю в прошлом году? Если вы затронете хлебные законы, то придется затронуть и сахарный вопрос, а если затронете сахар, то придется затронуть и чай. Я не монополист. Я — человек либеральный, но не логу забыть, что стою на краю пропасти, — а если у нас будет свобода торговли, то я требую взаимного обмена. И что же мне ответил сэр Роберт Пиль? Мистер Джокинс, — сказал он…
Тут взгляд Джокинса неожиданно упал на вашего покорного слугу, и он с виноватым видом оборвал фразу — ту самую глупую, старую, набившую оскомину фразу, которую все мы слышали сотни раз.
Джокинс один из самых постоянных посетителей клуба. Каждый день он торчит все на том же месте перед камином, держит в руках все тот же "Стандарт", в котором прочитывает передовицу, и потом пересказывает ее ore otundo [67] своему соседу, который только что сам прочел ее от слова до слова в газете. У Джокинса есть деньги, что заметно по его манере завязывать галстук. Утро он проводит в Сити, слоняясь по банкирским и маклерским конторам, и рассказывает там:
— Я вчера говорил с Пилем, он намерен сделать то-то и то-то. Мы с Грэхемом говорили об этом деле, даю вам честное слово, его мнение совпадает с моим, а это, как-его-там, пока что единственная мера, которую предпримет правительство.
Ко времени выхода вечерних газет он уже в клубе.
— Могу вам сообщить мнение Сити, милорд, — говорит он, — а как на это смотрит Джонс Лойд, вкратце сводится к следующему: это мне сами Ротшильды сказали. Мнение на Марк-лейн составилось вполне определенное.
Его считают весьма осведомленным человеком. Живет он, конечно, в Белгрэвии, в приличном, тусклой окраски доме, и все у него там солидное, скучное и комфортабельное, как полагается. Его обеды упоминает "Морнинг гералд" среди званых вечеров текущей недели; его жена и дочки раз в год весьма эффектно появляются на дворцовых приемах, а сам он в этот день приезжает в клуб в мундире вице-губернатора.
Он любит начинать беседу с вами таким образом:
— Когда я был в палате, то я, и т. д. — Он и правда три недели был депутатом от Скитлбери в первом пореформенном парламенте, однако лишился места за взятки, после чего еще трижды и без всякого успеха баллотировался от того же избирательного округа.
Другого рода политический сноб, какого мне приходилось видеть в большинстве клубов, — это человек, которого заботит не столько внутренняя политика, сколько внешняя, коей он великий знаток. Думаю, что такого рода людей трудно найти где-либо помимо клубов. Именно для них газеты печатают статьи об иностранной политике, что обходится каждой газете тысяч десять в год. Он серьезно встревожен замыслами России и вопиющим коварством Луи-Филиппа. Именно он ожидает, что французский флот, того и гляди, появится на Темзе, он не спускает глаз с американского президента и прочитывает его речи от начала до конца (не позавидуешь!). Он знает по именам всех соревнующихся политических лидеров Португалии. Знает, из-за чего они борются; именно он говорит, что лорда Эбердина следует судить, а лорда Пальмерстона повесить, или наоборот.
У такого сноба излюбленная тема: лорд Пальмерстон продался России; точно известно, за сколько рублей и какая фирма в Сити его продала. Я как-то подслушал разговор такого сноба. Это капитан Спитфайр К. Ф. (кстати сказать, виги отказались дать ему корабль) беседовал после обеда с мистером Миннсом:
— Миннс, вы знаете, почему княгиня Скрагамовская не была на вечере у леди Пальмерстон? Потому что она не может показаться людям на глаза, — а почему не может? Сказать вам, Минне, почему? Вся спина у нее иссечена до крови — прямо как сырое мясо, сэр! В прошлый вторник, ровно в двенадцать часов, в Эшбернхем-хаус явились три барабанщика из Преображенского полка — а в половине первого в желтой гостиной русского посольства, в присутствии супруги посла, четырех горничных, православного попа и секретаря посольства, княгиня Скрагамовская получила тринадцать дюжин. Ее исполосовали кнутами, сэр, кнутами, в самом сердце Англии — на Беркли-сквер, — только за то, что она говорила, будто у великой княгини Ольги волосы рыжие. А теперь скажите мне, сэр, как по-вашему, может ли лорд Пальмерстон после этого оставаться министром?
Миннс. Боже правый!
Миннс ходит за Спитфайром по пятам и считает его величайшим и мудрейшим из людей.
Глава XLVI
Клубные снобы
Почему бы какому-нибудь великому писателю не написать "Тайны клубных домов" или "Разоблачение Сент-Джеймс-стрит"? Отличный был бы сюжет для автора с воображением. Все мы помним, как еще мальчишками бывали на ярмарке и, потратив все свои деньги, с благоговением и страхом шатались вокруг балагана, гадая о том, какие зрелища показывают внутри.
Человек есть драма — драма Чудес и Страстей, Тайн и Подлости, Красоты и Верности и т. п. Каждая Грудь есть Палатка на Ярмарке Тщеславия. Но оставим этот прописной стиль: я бы умер, если бы придерживался его на протяжении целого столбца (да и хорош был бы столбец из одних прописных, кстати сказать). В клубе, хотя бы в комнате не было ни одного знакомого лица, вы всегда имеете возможность наблюдать незнакомцев и размышлять о том, что творится в этих палатках под занавесом их душ, их сюртуками и жилетами. Это развлечение не приедается. В самом деле, я слыхал, будто есть в Лондоне такие клубы, где никто ни с кем никогда не разговаривает. Все сидят в кофейной в полном молчании и наблюдают друг за другом.
