Эрих Ремарк - Время жить и время умирать

— Нет, не будем грустить, — повторила Элизабет.

Под вечер пошел дождь. Стемнело рано, и тучи все больше заволакивали небо. Элизабет и Гребер лежали на кровати, без света, окно было открыто, и дождь лил косыми бледными струями, словно за окном стояла колеблющаяся текучая стена.

Гребер слушал однообразный шум. Он думал о том, что в России сейчас началась распутица, во время которой все буквально тонет в непролазной грязи. Когда он вернется, распутица, вероятно, еще не кончится.

— А мне уходить не пора? — спросил он. — Фрау Лизер скоро вернется.

— Ну и пусть возвращается, — сонным голосом пробормотала Элизабет. — Разве уже так поздно?

— Не знаю. Но, может быть, она вернется раньше, ведь дождь идет.

— Может быть, она именно поэтому вернется еще позднее.

— И так может быть.

— Или даже только завтра утром, — сказала Элизабет и прижалась лицом к его плечу.

— Может быть, ее даже раздавит грузовик. Но это была бы чересчур большая удача.

— Ты не слишком человеколюбив, — заметила Элизабет.

Гребер смотрел на льющиеся струи дождя за окном.

— Будь мы женаты, мне совсем не надо было бы уходить от тебя, — сказал он.

Элизабет не шевельнулась.

— Почему ты хочешь жениться на мне, — пробормотала она. — Ты же меня почти не знаешь.

— Я знаю тебя уже давно.

— Как это давно? Несколько дней.

— Несколько дней? Вовсе нет. Я знаю тебя больше года. Этого достаточно.

— Почему больше года? Нельзя же считать детство… Ведь это бог знает когда было.

— Я и не считаю. Но я получил почти трехнедельный отпуск за два года, проведенные на передовой. Здесь я уже около двух недель. Это соответствует почти пятнадцати месяцам на фронте. Значит, если считать по двум неделям отпуска, я знаю тебя чуть не год.

Элизабет открыла глаза. — Мне это и в голову не приходило.

— Мне тоже. Только недавно меня осенило.

— Когда?

— Да вот, когда ты спала. В темноте, в дождь, многое приходит в голову.

— И непременно нужно, чтобы шел дождь или было темно?

— Нет. Но тогда думается иначе.

— А тебе еще что-нибудь пришло в голову?

— Да. Я думал о том, как это чудесно, что человеческие руки, вот эти пальцы могут делать и что-то другое, а не только стрелять и бросать гранаты.

Она с недоумением посмотрела на него. — Почему же ты мне днем этого не сказал?

— Днем таких вещей не скажешь.

— Все лучше, чем нести чепуху насчет ежемесячного пособия и свадебной ссуды.

Гребер поднял голову. — Это то же самое, Элизабет, только я сказал другими словами.

Она пробормотала что-то невнятное.

— Слова тоже иногда очень важны, — проговорила она наконец. — По крайней мере в таком деле.

— Я не очень-то привык выбирать их. Но все-таки кое-какие найду. Мне только нужно время.

— Время, — Элизабет вздохнула. — У нас его так мало.

— Да. Вчера его еще было много. А завтра нам будет казаться, что сегодня было много.

Гребер лежал не шевелясь. Голова Элизабет покоилась на его плече. Волосы стекали темной волной на бледную подушку, и дождевые тени скользили по лицу.

— Ты хочешь жениться на мне, — бормотала она. — А любишь ли ты меня — не знаешь.

— Как мы можем знать? Разве для этого не нужно гораздо больше времени и больше быть вместе?

— Возможно. Но почему же ты тогда решил жениться на мне?

— Оттого, что я уже не могу представить себе жизнь без тебя.

Элизабет некоторое время молчала.

— А ты не думаешь, что то же самое могло бы произойти у тебя и с другой? — спросила она наконец.

Гребер продолжал смотреть на серый зыбкий ковер, который ткали за окном дождевые струи.

— Может быть, это и могло бы случиться у меня с другой, — сказал он. — Откуда я знаю? Но теперь, после того, как это у нас случилось, я не могу представить себе, что вместо тебя могла быть другая.

Элизабет чуть повернула голову, лежавшую у него на плече. — Вот так-то лучше. Ты теперь говоришь иначе, чем сегодня днем. Правда, сейчас ночь. Так неужели мне всю жизнь с тобой придется только и ждать, когда настанет ночь?

— Нет. Я обещаю исправиться. И пока что перестану говорить о ежемесячном пособии.

— Но и пренебрегать им тоже не следует.

— Чем?

— Да пособием.

Гребер затаил дыхание.

— Значит, ты согласна? — спросил он.

— Раз мы знаем друг друга больше года, это нас, пожалуй, даже обязывает. И потом, мы же в любое время можем развестись. Разве нет?

— Нет.

Она прижалась к нему и снова уснула. А он долго еще лежал без сна и слушал дождь. И вдруг ему пришли на ум все те слова, которые он хотел бы сказать ей.

17

— Бери все, что хочешь, Эрнст, — сказал Биндинг через дверь. — Чувствуй себя как дома.

— Хорошо, Альфонс.

Гребер вытянулся в ванне. Его военная форма лежала на стуле в углу, зелено-серая, невзрачная, словно старые тряпки, а рядом висел синий штатский костюм, который ему раздобыл Рейтер.

Ванная Биндинга представляла собой большую комнату, выложенную зелеными плитками и поблескивавшую фарфором и никелированными кранами — прямо рай в сравнении с воняющими дезинфекцией душами и душевыми в казарме. Мыло было еще французское, полотенца и купальные простыни лежали высокими стопками, водопроводные трубы не знали повреждений от бомб: горячей воды сколько угодно. Имелась даже ароматическая соль для ванны — большая бутыль с аметистовыми кристаллами.

Гребер лежал в ванне, бездумно и лениво наслаждаясь теплом. Он уже понял, что не обманывает только самое простое: тепло, вода, кров над головой, хлеб, тишина и доверие к собственному телу, и решил остаток своего отпуска провести именно так — бездумно, лениво, и испытать как можно больше счастья. Рейтер прав — не скоро опять получишь отпуск.

Он отодвинул стул со своим военным обмундированием, взял горсть аметистовых кристаллов из бутыли и, предвкушая удовольствие, высыпал их в ванну. Это была горсть роскоши, а значит, и горсть мирной жизни, так же как и покрытый белой скатертью стол в «Германии», вино и деликатесы в вечерние часы, проведенные там с Элизабет.

Он вытерся и медленно начал одеваться. После тяжелого военного обмундирования штатская одежда казалась особенно тонкой и легкой. Хотя он был уже совсем одет, но ему представлялось, что он все еще в белье: до того было непривычно без сапог, поясного ремня и оружия. Он стал разглядывать себя в зеркало и едва узнал. Из зеркала на него удивленно смотрел незрелый, недопеченный молодой человек — попадись ему такой на улице, он никак не мог бы счесть его за взрослого.

— Ты похож на юнца, идущего к первому причастию, — заявил Альфонс. — Не на солдата. В чем дело? Уж не решил ли ты жениться?

— Да, — с удивлением ответил Гребер. — Как это ты угадал?

Альфонс рассмеялся. — Достаточно посмотреть на тебя. Ты стал совсем другой. Уже не похож на собаку, которая ищет кость и забыла, куда ее запрятала. Нет, ты в самом деле решил жениться?

— Да.

— Но, Эрнст! А ты хорошенько все обдумал?

— Нет.

Биндинг с недоумением посмотрел на Гребера.

— У меня уже много лет не было времени что-нибудь хорошенько обдумать, — сказал Гребер.

Альфонс усмехнулся. Потом поднял, голову и потянул носом.

— Постой… — Он опять потянул носом. — Неужели от тебя, Эрнст? Черт побери, это, наверно, ароматическая соль. Ты сыпал ее в воду? Ты благоухаешь, точно клумба фиалок.

Гребер понюхал свою руку.

— Я ничего не чувствую.

— Ты-то нет, а я вот чувствую. Дай запаху немножко развеяться. Это ужасно коварная штука. Кто-то привез мне эту соль из Парижа. Сначала почти не пахнешь, а потом напоминаешь цветущий куст. Давай заглушим его благоухание хорошим коньяком.

Биндинг принес бутылку и две рюмки.

— Твое здоровье, Эрнст. Итак, ты женишься. Поздравляю от всего сердца. Я, конечно, как был, так и останусь холостяком. Я знаю твою будущую жену?

— Нет. — Гребер выпил рюмку коньяку. Он злился, что сказал о женитьбе, но Альфонс застал его врасплох.

— Еще одну, Эрнст! Ведь женятся не каждый день!

— Ладно.

Биндинг поставил свою рюмку на стол. Он был слегка растроган. — Если тебе понадобится помощь, ты же знаешь, что всегда можешь рассчитывать на Альфонса Биндинга.

— Какая помощь? Ведь это дело несложное.

— Для тебя — да. Ты солдат, и тебе никаких особых документов не требуется.

— Нам обоим не требуется. Это брак с фронтовиком.

— По-моему, твоей жене все же понадобятся обычные документы. Но ты увидишь. Если дело затянется, мы всегда сможем нажать, у нас ведь есть свои люди в гестапо.

— В гестапо? А какое отношение имеет гестапо к браку с фронтовиком? Ведь это их не касается.

Альфонс осанисто улыбнулся. — Нет ничего, Эрнст, что бы не касалось гестапо. Ты, как солдат, не так это чувствуешь. Все же нечего тревожиться. Ведь ты женишься не на еврейке и не на коммунистке. Но справки, вероятно, все же будут наводить. Рутина, конечно.