Свадьба за свадьбой - Андерсон Шервуд
Или возьмем опять этого юношу, который улыбнулся тебе на улице. Может быть, этот нахал и увидел-то в тебе всего лишь ребенка? Что ж, ну и прекрасно. Вот, допустим, вы оба, вы вместе оказались в затруднительном положении — то-то мы посмотрим, кто поведет себя с бо́льшим достоинством.
Во всей этой ситуации было что-то ужасное. В конечном счете Джейн чувствовала, что в ней это есть — склонность воспринимать жизнь чересчур цветисто. Конечно же ни одна из знакомых ей молодых женщин никогда не оказывалась в подобном положении. И хотя еще никто ничего не знал о произошедшем, глаза всего города уже были устремлены на нее, а она просто сидела на кровати в темноте и ревела, как маленькая.
И она начала хохотать, отрывисто, истерически, а потом смех оборвался, и его снова сменили громкие рыдания. Служанка Кэтрин подошла к двери в ее спальню, но не постучала, не дала Джейн возможности подняться и встретить ее с достоинством — она просто взяла и вошла. Пробежала через комнату и опустилась на колени рядом с кроватью Джейн. Этот ее порыв загасил в Джейн стремление быть величественной леди, по крайней мере на эту ночь. Эта импульсивная поспешность роднила Кэтрин с чем-то таким, что было частью и ее собственной истинной сущности. Две потрясенные женщины, настигнутые бедой, были глубоко взбудоражены какой-то внутренней бурей и ухватились друг за друга в темноте. Какое-то время они оставались так, на кровати, обнявшись.
Значит, не такая уж Кэтрин решительная и сильная. И бояться ее нечего. Эта мысль принесла Джейн бесконечное облегчение. Она все еще плакала. Теперь, даже если бы Кэтрин вскочила на ноги и принялась расхаживать туда-сюда, Джейн и то не пришло бы в голову, что от ее твердых решительных шагов шатается дом. Окажись Кэтрин на месте Джейн Уэбстер, она, быть может, тоже не сумела бы подняться с кровати и рассказать обо всем произошедшем хладнокровно, со спокойным достоинством. Как знать: вдруг она тоже обнаружила бы, что не в состоянии сдерживать желание одновременно плакать и хохотать что есть мочи. Что ж, не такая уж она и страшная, не такая уж сильная, решительная и страшная, в конце концов.
Младшая женщина, тело которой в темноте прижималось к более крепкому телу старшей, испытывала неуловимое, сладостное чувство, что тело этой другой женщины питает, оживляет ее. Она даже уступила желанию протянуть руку и коснуться щеки Кэтрин. У старшей женщины была большая грудь, и на нее можно было лечь, как на подушку. Какое утешение — сидеть с нею рядом в этом безмолвном доме.
Джейн перестала плакать и внезапно почувствовала, что устала и немного замерзла.
— Пойдем отсюда. Пойдем вниз, в мою комнату, — сказала Кэтрин.
Неужели она знает о том, что случилось в той, другой спальне? Было ясно, что знает. А значит, это и впрямь случилось. Сердце Джейн замерло, тело затряслось от страха. Она стояла в темноте рядом с кроватью и упиралась рукой в стену, чтобы не упасть. Конечно, она говорила себе, что мать выпила яд и покончила с собой, но где-то в глубине души она не верила в это, не позволяла себе верить.
Кэтрин отыскала пальто и набросила его Джейн на плечи. Как странно, что стоит такой холод, ведь ночь сравнительно теплая.
Две женщины вышли из комнаты в коридор. В ванной в конце коридора горела лампа, дверь была оставлена открытой.
Джейн закрыла глаза и прижалась к Кэтрин. То, что ее мать покончила с собой, больше не вызывало никаких сомнений. Теперь это было настолько ясно, что и Кэтрин знала об этом. Перед глазами Джейн, в театре ее воображения, вновь разыгрывалась драма самоубийства. Вот мать стоит перед маленьким шкафчиком, подвешенным к стене в ванной. Она приподнимает лицо, и его заливает свет сверху. Одной рукой она упирается в стену, чтобы не дать телу упасть, в другой держит бутылку. Лицо, приподнятое к свету, бледно мучнистой белизной. За долгие годы сосуществования это лицо стало хорошо знакомо Джейн, и в то же время оно казалось теперь удивительно незнакомым. Глаза закрыты, под глазами красные мешочки отечной плоти. Размякшие губы приоткрыты, из уголка рта по подбородку стекает красновато-коричневая струйка. Несколько капель коричневой жидкости упало на белую ночную рубашку, остались пятна.
Тело Джейн колотила дрожь.
— Как холодно стало в доме, Кэтрин, — проговорила она и открыла глаза.
Они дошли до лестницы, с этого места можно заглянуть прямо в ванную. На полу постелен серый банный коврик, на который обронили коричневую бутылочку. Женщина, проглотившая ее содержимое, наступила на бутылочку своей тяжкой ногой, когда выходила из ванной, и раздавила ее. Может быть, порезала ногу, но ей было все равно. «Появилась боль, появилось больное место — от этого ей должно было стать легче», — подумала Джейн. В руке она по-прежнему держала камень, подаренный отцом. Как нелепо, что он придумал назвать его «драгоценным камнем жизни». Блик желтовато-зеленого света отражался в осколке разбитой бутылки на полу ванной. Когда отец в спальне поднес камешек к свече, в нем вспыхнул такой же желтовато-зеленый блик. «Если бы мама была еще жива, она бы, конечно, из дала какой-нибудь звук, звук жизни. Она бы удивилась, что мы с Кэтрин шатаемся по дому, поднялась бы и подошла к двери спальни, чтобы узнать, в чем дело», — подумала она с тоской.
Кэтрин уложила Джейн в свою постель в маленькой комнате позади кухни, а потом пошла наверх, чтобы привести кое-что в порядок. Выяснять тут было нечего. Она оставила в кухне свет, и комната прислуги была освещена его отблеском, просачивавшимся сквозь открытую дверь.
Кэтрин отправилась к спальне Мэри Уэбстер, без стука открыла дверь и вошла. Горела лампа, и видно было, как женщина, которая не желала больше жизни, пыталась лечь в постель и умереть, благопристойно завернувшись в простыни, — и как у нее ничего не вышло. Высокая стройная девушка, которая однажды на вершине холма отказалась от любви, угодила в лапы к смерти прежде, чем успела этому воспротивиться. Ее тело даже не полностью лежало на кровати, оно билось, извивалось и в конце концов сползло на пол. Кэтрин приподняла его и уложила на кровать, а потом пошла за влажной тряпкой, чтобы умыть изуродованное, вылинявшее лицо.
Затем ее посетила какая-то мысль, и она убрала тряпку. С минуту она стояла посреди комнаты и осматривалась. Ее лицо тоже очень побледнело, она почувствовала себя больной. Она выключила свет, пошла в спальню Джона Уэбстера, и закрыла за собой дверь.
Свечи все еще горели перед изображением Пресвятой Девы, и она взяла маленькую картинку в рамке и убрала ее на верхнюю полку в шкафу. Затем задула одну из свечей и отнесла ее, вместе с другой, зажженной, вниз, в комнату, где ждала Джейн.
Служанка подошла к шкафу, достала еще одно одеяло и накинула Джейн на плечи.
— Я, пожалуй, не стану раздеваться, — сказала она. — Просто посижу вот так с тобой рядом на кровати.
— Ты уже все поняла, — сказала она как-то невозмутимо, усевшись и положив руку Джейн на плечо. Обе женщины были бледны, но тело Джейн больше не трясло.
«Если мама умерла, то по крайней мере я не осталась одна в доме с покойницей», — подумала она с благодарностью. Кэтрин не рассказала ей ничего толком о том, что видела этажом выше.
— Она мертва, — сказала Кэтрин, и после того, как они обе переждали минуту в молчании, начала обдумывать то, что пришло ей в голову в спальне наверху, пока она стояла рядом с мертвой женщиной. — Не думаю, что твоего отца попытаются как-то в это втянуть, но могут, — сказала она задумчиво. — Я такое уже видела однажды. Один человек умер, и после его смерти кое-кто попытался объявить его вором. Знаешь, что я думаю, — лучше бы нам посидеть с тобой тут до утра. А потом я позвоню врачу. Мы скажем, что ничего не знали о случившемся до тех пор, пока я не позвала твою мать к завтраку. Понимаешь, к тому времени твой отец уже уедет.
Две женщины молча сидели рядом и смотрели на белую стену.
— Думаю, нам обеим лучше будет вспомнить, что мы уже после ухода отца слышали, как мама ходит по дому, — прошептала Джейн.
