Ванда Василевская - Пламя на болотах
— Что это опять затевается?
— Наверняка ничего хорошего.
— Говорят, что новые налоги установят.
— Э?
— Уж не знаю, а только так говорят.
— Вроде и правильно говорят, а то зачем бы комиссару приезжать?
— Так разве комиссар налогами занимается?
— А чем ему заниматься?
— Что же, еще налогами обложат?
— Кто их знает?
— Вечно только плати и плати, а какая польза?
— Ведь только что платили.
— Да и не один раз!
— Этот самый, знаете, маленький такой, опять заходил, говорил, что, мол, не уплачено. Уплачено, говорю. А где квитанции? — спрашивает. А разве я знаю, где квитанции? Ребятишки куда-то затащили, что ли… На что прятать квитанции? Раз правильно заплачено, значит, точка.
— И я на этой неделе заплатил.
— За что?
— Да разве я знаю, за что? Он мне показывает бумажку, там, мол, все написано. А я неграмотный, откуда мне знать? Да и по-польски же написано, и не разберешь…
— Все плати, плати, плати, будто есть из чего…
— Да хоть бы у тебя фабрика денег была, и то не хватило бы.
— Ох, нет, не хватило бы.
— А теперь опять приезжает какой-то!
— Новая беда народу…
Мультынючиха, подав знак мужу, выскользнула из толпы. Он неохотно пошел с ней за угол избы.
— Ну, что?
— Слушай, раз так, может, лучше мне вывести поросенка из хлева?
— Куда ж ты его денешь?
— Да хоть бы в яму за конюшней… Не пойдет же он туда искать!
— Ну что ж… может, так и лучше.
Мультынюк вернулся к толпе разговаривающих, но она уже быстро таяла. То и дело кто-нибудь отделялся и исчезал в своих хозяйственных постройках. Зато усиливалось движение на задах изб и конюшен. Прятали поросят, выводили мелких, тощих овец. Паручиха вынесла в ветлы обвязанную лозой охапку нечесаного льна. Павел с тревогой думал о коровах.
— Ольга, может, послать кого сказать, чтобы не гнали коров в деревню?
— Я сбегаю, — с охотой предложил Владек.
— Что ж, сбегай. Скажи там Семке и остальным, пусть сидят на выгоне, пока мы не дадим знать.
— А лошадей?
— И лошади пусть остаются на выгоне. Только ты не успеешь и туда и сюда слетать.
— Васылько пойдет.
— Вот и ладно. Пусть сидят хоть всю ночь. Теперь еще тепло, не замерзнут.
Около полудня на дороге появилась бричка и остановилась перед домом старосты. Там уже ожидали, как было велено, деревенские власти и делегаты.
Комиссар, светлый блондин, высокий и представительный, быстро вошел в избу, едва не стукнувшись головой о притолоку. За ним семенил еще какой-то чиновник, видимо его помощник.
Староста вежливо кланялся, но глаза у него тревожно бегали, особенно когда на столе очутился коричневый туго набитый бумагами портфель. Мужики озабоченно переглянулись. Комиссар вытащил бумаги, разложил их на столе. Помощник вынул из кармана самопишущую ручку.
— Гляди, гляди, — зашептали в толпе, — без чернил пишет!
— Э, без чернил! Чернила, видать, в середке…
— Как это может быть, в середке? Пустяки говорите!
— И вправду пишет!
— Во, господские штучки!
Они умолкли, так как комиссар поднял голову.
— Деревня пользуется сервитутами, да?
Мужики тревожно переглянулись.
Староста искоса заглянул в бумаги, но ничего не понял.
— Ишь, с сервитутов начинает, — шепнул кто-то у дверей.
— Хитрая бестия!
Комиссар выждал с минуту.
— Так как же с этими сервитутами?
Староста открыл было рот, но Пильнюк предупредил его:
— Сервитуты, конечно, есть, как же без сервитутов? Есть…
— Есть, есть, как же, — подтвердили остальные.
— Сколько земли у вас по сервитутам?
В избе воцарилось гробовое молчание.
— Это земли-то? — удивился Семенюк.
— Земли-то нисколько нет, — разъяснил староста.
Комиссар нетерпеливо пожал плечами.
— Как же так, вы же сами говорите, что сервитуты есть?
— Да сервитуты-то есть, как же без них?
— Ну так, значит, как же?
— Ну, на землю, на нее сервитутов нет. А только на выгон.
— И на луга.
— Ну вот, именно! Так сколько же у вас всего по сервитутам?
Мужики снова переглянулись. Вот где зарыта собака. Налоги за сервитуты, наверно, будут насчитывать с гектара.
— Говори, Павел!
— Говори ты, Кузьма!
— Староста пусть говорит…
— Э, что староста знает! Говори, Саша!
Подталкиваемый несколькими руками, Пильнюк выступил вперед.
— Как сказать? За рекой вроде пастбище… Ну, там немного… Опять же конского выгона клочок…
— Ну ладно, у меня здесь есть карты, только неразмеченные. Сколько всего?
Пильнюк лихорадочно производил про себя деление. Подсчитывал и делил. Мгновение колебался.
— А всего… Всего по сервитуту будет… двести гектаров.
Застывшая в напряжении толпа облегченно вздохнула.
— Двести, двести, — торопливо подтвердил староста, а за ним и остальные.
— Пишите, пожалуйста, — обратился комиссар к помощнику.
И все глаза снова обратились на странный предмет, на самопишущую ручку, которая быстро забегала по бумаге, оставляя на ней ровные ряды букв.
— Так, стало быть, двести гектаров…
Помощник торопливо писал, покусывая нижнюю губу.
— Ну, так я вам теперь прочту, а потом вы подпишете.
Он читал медленно, ясно, но мужики и не думали слушать. Вот хитрец этот Пильнюк! Ишь ведь что вывез — двести!
— Я полагаю, вы довольны, что этот вопрос, наконец, будет разрешен, — благожелательно сказал комиссар.
Мужики опустили глаза, чтобы скрыть хитрый блеск радости. Еще бы недовольны! Ох, и хитрый же этот Пильнюк! Умен, ничего не скажешь, умен! А комиссар-то! Вроде и ученый, а сразу поверил!
Первым подписался староста, вслед за ним и остальные. Как кто умел. Были такие, что могли подписаться даже и польскими буквами, другие по-украински, а некоторые и крестиками. Как кто умел.
Комиссар складывал бумаги и спрашивал, как проехать в усадьбу.
— Я всегда предпочитаю сперва договориться с крестьянами, — говорил он старосте. — А в усадьбу потом. Тогда уж знаешь, чего держаться.
Староста внимательно поглядел на него.
— Да, да… Я ведь сам родом из деревни, — сказал комиссар и погладил всклокоченную головку Старостиной внучки, вертевшейся около брички.
— Из деревни, — насмешливо пробормотал Семенюк, когда лошади тронулись по направлению к усадьбе.
— Смотри-ка, вроде и ученый, а сразу поверил…
— Хо-хо! Пильнюк — он всякого проведет!
— Мужики! А ведь о налогах-то он ничего не говорил?
— Не такой он дурак, чтобы сразу говорить. А вот поедет в город, запишут в книжки, да и пришлют бумажку — плати!
— Ну и Пильнюк, вот голова-то!
— У меня аж дух захватило, как услышал!
— Я сразу сказал: пусть, мол, Пильнюк говорит!
— Ловко придумал! А вылез бы какой дурак, и что бы было?
— Ну ладно, удалось…
Они расходились, довольные. Женщины тащили обратно в избы поросят и овец. Владек вторично понесся на выгон, предупредить, что можно возвращаться в обычное время. А солнце уже клонилось к закату, и пастухи стали загонять коров к реке. Голодный скот, который едва мог ущипнуть что-нибудь на вытоптанном, тощем лугу, пестрым стадом теснился у брода. С плеском и хлюпаньем входил в реку. Пастухи подгоняли его резкими окриками, тогда он вдруг бросался бегом, из-под копыт разбрызгивая фонтаны. Вся скотина не помещалась на узкой песчаной отмели, выступавшей почти на поверхность воды; коровы, теряя почву под ногами, пускались вплавь, погружаясь по шеи в воду. С шумом и плеском они выбирались на берег, шли всем стадом вверх, к деревне, и там уже разъединялись, сворачивая поодиночке на свои дворы.
— Ольга! Скотина идет! — заорал маленький Петрик, и девушка кинулась открывать ворота. Вбежали четыре худые коровы и сразу стали оглядываться в поисках еды. Одна схватила вязанку соломы, брошенную возле хлева.
Ольга вынесла из избы оцинкованное ведро и подошла к коровам.
— Ну, Пеструшка, Пеструшка, стой, стой…
Она присела, поставила между коленями ведро и потянула за соски. Тоненькая струйка молока зазвенела по жести. Но Пеструшке надоела солома, и она двинулась дальше. Ольга, едва успев схватить ведро, побежала за ней. Корова остановилась у забора.
— Пеструшка, да стой же…
Кустики сорной травы, торчащие по ту сторону забора, задержали корову на несколько минут. Но закончить доение все же не удалось — она опять отправилась на поиски.
— Вот упрямая! Хоть бы минуту постояла! Сколько набегаешься, пока ее выдоишь!
Ольга ходила с ведром за коровами, а они бродили по всему двору в поисках чего-нибудь съедобного. Наконец, ей удалось выдоить последнюю. На дне ведра белело кварты полторы молока.
