Бернард Маламуд - Помощник
Увидев, что Фрэнк — в пижаме — склонился над ее отцом, Элен задохнулась от отвращения. Она громко вскрикнула, и в этом крике были страх и ненависть.
Фрэнк боялся поднять голову и взглянуть на нее.
— У него сейчас веки дрогнули, — сказал Ник.
Моррис очнулся; у него страшно болела грудь, голова словно налилась ржавым металлом, во рту было сухо, а в животе все переворачивалось от боли. Ему было совестно, что он в нижнем белье лежит на полу.
— Моррис! — закричала Ида.
Фрэнк встал, смущенный тем, что он — босой и в пижаме.
— Папа, папа! — звала Элен, опустившись на колени перед отцом.
— Зачем ты это сделал? — завопила Ида в ухо бакалейщику.
— Что случилось? — полузадушенным голосом спросил Моррис.
— Для чего ты это сделал?
— Ты с ума сошла! — пробормотал Моррис. — Я забыл зажечь газ. Ошибся.
Слезы текли из глаз Элен, ее губы дрожали. Фрэнк отвернулся.
— Его спасло то, что в комнату проходил воздух, — сказал Ник. — Моррис, вам повезло, что в окнах — щели.
Тесси дрожала.
— Тут же холодно! Накрой его, он весь потный.
— Ложись в постель, — сказала Ида.
Фрэнк и Ник подняли бакалейщика и снесли его в постель. Ида и Элен накрыли его одеялом, а сверху еще периной.
— Спасибо, — сказал Моррис.
Он взглянул на Фрэнка. Фрэнк уставился в пол.
— Закройте окна, — сказала Тесси. — Газ уже выветрился.
— Подождем еще немного, — ответил Фрэнк.
Он взглянул на Элен, но та стояла к нему спиной. Она все еще плакала.
— Почему он это сделал? — причитала Ида.
Моррис долгим взглядом поглядел на нее, потом закрыл глаза.
— Дайте ему отдохнуть, — посоветовал Ник.
— Еще час-полтора не зажигайте спичек, — посоветовал Фрэнк Иде.
Тесси закрыла все окна, кроме одного, и вышла. Ида и Элен остались в спальне с Моррисом.
Фрэнк помедлил в комнате Элен, но никто не пригласил его остаться.
Потом он оделся и спустился в лавку, где сегодня было довольно оживленно. Вскоре спустилась Ида и закрыла лавку, хотя Фрэнк просил этого не делать.
Во второй половине дня у Морриса начался сильный жар; вызвали врача, и он сказал, что Морриса нужно положить в больницу. Приехала машина скорой помощи и увезла его, с ним поехали Ида и Элен.
Из своего окна наверху Фрэнк видел, как они уезжали.
В воскресенье утром лавка все была закрыта. Фрэнк подумывал о том, чтобы, преодолев свой страх, постучать к Иде и попросить ключ. Но дверь могла открыть Элен, а он понятия не имел, что скажет ей на пороге. Поэтому Фрэнк спустился в подвал и оттуда, через шахту лифта, проник в туалет при лавке. Очутившись, наконец, в задней комнате, он побрился и сварил себе кофе. Он решил, что останется в лавке на весь день, пока ему не прикажут сматываться, а даже если и прикажут, он все же постарается задержаться. В этом была его последняя надежда — если[1] у него оставалась хоть какая-то надежда. Открыв входную дверь лавки, он втащил молоко и булочки и был готов приступить к работе. Ящик кассового аппарата был пуст, поэтому Ник[2] сбегал к Сэму Перлу и одолжил у него пять долларов мелочью, сказав что вернет после того, как расторгуется в лавке. Сэм спросил, как чувствует себя Моррис, и Фрэнк ответил, что не знает.
Около девяти часов, когда Фрэнк стоял за прилавком, Ида и Элен ушли из дому. Элен выглядела, как прошлогодний цветок. Видя это, Фрэнк испытывал ощущение потери, стыда и сожаления. У него на душе кошки скребли — еще вчера он чуть было не добился осуществления своих мечтаний, а сегодня от этого ничего не осталось, кроме воспоминания, которое делало сегодняшний день еще горше. Особенно обидно было, что он почти достиг цели, и это выводило его из себя. Когда Элен выходила из дому, у него возникло безумное желание — ринуться за ней, схватить за руку, втащить в лавку и рассказать, как он ее любит. Но он ничего не сделал. Он не пытался прятаться от Иды и Элен, но и не старался маячить у них перед глазами. Они ушли по направлению к станции метро.
Потом Фрэнк подумал, что хорошо бы сходить проведать Морриса в больнице — надо только узнать, куда его отвезли; это можно будет сделать, когда Ида и Элен вернутся домой. Однако, они пропадали весь день и вернулись лишь к полночи. К этому времени лавка была уже закрыта, и он видел их из окна своей комнаты — они вышли перед домом из такси. В понедельник — в день, когда норвежцы должны были открыть свою новую лавку, — Ида спустилась в семь часов утра, чтобы приклеить к двери бумажку, извещавшую, что Моррис болен и лавка будет закрыта до среды или четверга. К ее удивлению, за прилавком стоял Фрэнк Элпайн, уже в переднике. Она пришла в ярость.
Фрэнк нервничал: если либо Моррис, либо Элен, либо они оба рассказали Иде, как он перед ними провинился, то ему крышка.
— Как вы сюда попали? — грозно спросила Ида.
Он рассказал, как пробрался в лавку через шахту старого грузового лифта.
— У вас неприятности, и поэтому я не хотел вас тревожить, просить ключ.
Она сердито сказала, что запрещает ему когда бы то ни было проникать в лавку таким образом. На лице у нее за два эти дня прибавилось морщин, в глазах была усталость, губы горько сжались; но он был уже почти уверен, что по какой-то мистической причине она понятия не имеет о его художествах.
Фрэнк вытащил из кармана горсть долларовых бумажек и небольшой мешочек мелочи и положил все это на прилавок.
— Вчера я продал на сорок один доллар.
— Вы и вчера были тут?
— Я попал в лавку, как я вам говорил. От четырех да шести торговля шла очень бойко. У нас кончился картофельный салат.
На глазах у Иды показались слезы. Фрэнк спросил, как чувствует себя Моррис.
Ида вытерла глаза платком.
— У Морриса воспаление легких.
— Ой, плохо! Если можете, передайте ему от меня привет. Ну, и как он?
— Он очень болен, у него слабые легкие.
— Я схожу в больницу его проведать.
— Не сейчас, попозже, — сказала Ида.
— Когда ему станет лучше. Как вы думаете, долго он будет лежать в больнице?
— Не знаю. Доктор сегодня позвонит.
— Послушайте, — сказал Фрэнк, — зачем вам беспокоиться о лавке, пока Моррис болен? Я с ней отлично справлюсь. Вы же знаете, я многого не требую.
— Муж сказал, чтобы вы ушли.
Фрэнк пристально поглядел на Иду, но на ее лице не было никаких признаков гнева.
— Я тут долго не останусь, — ответил Фрэнк. — Вы можете не волноваться. Я поработаю, пока Моррис не поправится. Вам сейчас нужно беречь каждый цент, чтобы заплатить за больницу. Я ничего для себя не прошу.
— Моррис вам сказал, почему он вас увольняет?
Сердце у него так и застучало. Знает она или не знает? Если знает, то надо сказать, что Моррис ошибся, — что он, Фрэнк, не трогал ни цента из их денег. Разве кучка денег, лежащая на прилавке, — не доказательство?
Однако он ответил:
— Конечно, он не хотел, чтобы я крутился возле Элен,
— Да, она еврейская девушка. Вы должны найти себе кого-нибудь другого. Но, кроме того, он узнал, что Шмитц с декабря болеет, и поэтому его лавка по утрам была закрыта и вечером он тоже раньше закрывался. Вот поэтому наши дела и стали лучше, а не из-за вас.
Затем она сообщила Фрэнку, что немец продал свою лавку двум норвежцам, которые собираются сегодня начать торговлю.
Фрэнк покраснел.
— Я знал, что Шмитц болен и иногда не открывает лавку, но ваши дела не потому пошли лучше. Дела пошли лучше потому, что я очень много работал и много делал, чтобы наладить торговлю. Пари держу, я мог бы выручать ту же прибыль, даже если не только эти два норвежца откроют свою лавку, а еще трое греков прибавятся. Мало того, я спорить готов, что выручка увеличится.
Ида и хотела бы ему поверить, но не могла.
— Погодите немного, и увидите, что вы ошибаетесь.
— Так дайте мне показать себя. Не надо жалования, достаточно того, что будет еда и комната.
— Чего вы от нас хотите? — спросила она в отчаянии.
— Я хочу вам помочь, Я в долгу перед Моррисом.
— Ничего вы нам не должны. Он вам должен, вы спасли его от смерти, когда он отравился газом.
— Я тут ни при чем. Запах газа почувствовал Ник. И, как бы там ни было, я ему обязан за все, что он для меня сделал. Такой уж я человек: если я кому-то за что-то благодарен, так до конца.
— Пожалуйста, оставьте в покое Элен. Она не для вас.
— Хорошо.
Ида позволила ему остаться. А что еще она могла сделать при такой-то бедности?
Тааст и Педерсен открыли свою лавку, на витрине которой красовалась подкова, сплетенная из весенних цветов. Розовые рекламные листки привлекли к норвежцам покупателей, и у Фрэнка было не много работы. За весь понедельник в лавку Морриса заглянуло лишь несколько постоянных покупателей. Поздно вечером, после того как норвежцы закрылись, в лавке стало пооживленнее, но когда около одиннадцати часов Фрэнк погасил свет, в ящике кассового аппарата было всего пятнадцать долларов. Но он не очень беспокоился. В понедельник торговля всегда идет хуже, да к тому же, люди обычно клюют на новинку да на цены со скидкой. Видимо, раньше, чем через две недели, нельзя будет точно сказать, насколько лавка норвежцев повлияла на Моррисов бизнес, — лишь к тому времени жители квартала привыкнут к новой лавке и дела войдут в свою колею. Нельзя же постоянно продавать продукты по ценам со скидкой. Лавка — это не богадельня; и когда норвежцы перестанут торговать себе в убыток, Фрэнк побьет их по качеству обслуживания, а то даже и по ценам, и вернет былых Моррисовых покупателей.
