Магда Сабо - Фреска
Такаро Надь умиленно взирал на Францишку; у него и самого было такое чувство, что молитва получилась складная и трогательная, но все же было приятно убедиться, что на эту, казалось бы, сдержанную женщину, так глубоко подействовали его слова. И молодой человек рядом тоже бледен от волнения, в лице ни кровинки, и старая служанка слез сдержать не может: «И как свидетельство веры своей возгласим апостольский символ веры! Верую во единого Бога Отца, Вседержителя…»
Когда на гроб упали первые комья земли, Аннушка и Янка одновременно нагнулись, чтобы взять горсть. Рука Янки дрогнула, земля скользнула меж пальцев, и Янка, впервые с той минуты, как надела вуаль, сейчас откинула ее с лица.
Она привлекла к себе сестру и поцеловала ее, страстно И крепко, как целовала только дочь, когда на душе у самой было особенно тяжко. С головы у Аннушки сполз платок и волосы упали на плечи и на лоб, когда она в ответном порыве потянулась обнять сестру. Облако, перед тем закрывавшее солнце, сдвинулось в сторону, брызнул луч и сентябрьское небо открыло ясную глубину. Аннушка высвободилась из объятий сестры и оглянулась на гроб. Тут Дечи впервые увидела ее в профиль. Аннушка стояла на вершине земляного холмика, одетая с головы до ног в черное, и невольно напрашивался образ: эта девушка только что восстала из некоей благостной, хранившей ее молодость и красоту усыпальницы, и, восстав, оглянулась, чтобы еще раз увидеть землю, выпустившую ее из своих недр. «Оскар! – беззвучно прошептала старая Дечи. – Оскар, дорогой мой!» «Я сравнялся с нисходящими в могилу; я стал как человек без силы». «И чего так надрывается этот Шоваго», – раздраженно подумал Ласло Кунд Он обернулся и велел Приемышу отвести Бабушку куда-нибудь в сторонку и усадить на скамейку: Дечи стало плохо.
12
Обычно в эту пору дня семья садилась за полдник, но сейчас у Янки и в мыслях не было накрывать на стол, только для Жужанны она процедила стакан молока. Бабушке было настолько худо, что ее пришлось уложить в спальне, Папе она отнесла кувшинчик вина в канцелярию, Приемыш, если проголодается, сам отыщет в кладовке чего-нибудь из съестного, а Ласло сейчас не походил на человека, способного думать о еде.
Куда успела исчезнуть Аннушка там, на кладбище? Когда она, Янка, высвободила свою руку из руки Такаро Haдя, пристававшего с соболезнованиями, Аннушки уж и след простыл. Ласло совсем потерял голову, будто и не знал, каков обычай: после того, как посторонние выразят сочувствие и удалятся, близкие должны какое-то время постоять сообща у могилы, разложить венки и прочесть молитву. Не удержи его Янка за руку, он бы бросился по кладбищенской аллее вдогонку за Аннушкой. Папа, конечно, не мог взять в толк, отчего это Ласло так нервничает, Папа во всем ищет политическую подоплеку, вот и на кладбище, наверное, подумал, что Ласло стесняется коллеги по Совету, пришедшего на похороны, или что муж назначил какое-нибудь совещание именно на сегодняшний вечер».
А поведение тети Францишки окончательно вывело Папу воя: тетка даже не стала ждать, пока присутствующие выразят семье соболезнование; она удалилась с кладбища сразу же после того как гроб засыпали землей. И ушла, попрощавшись с родными, оскорбленная непочтительным отношением к своему венку. Как будто кто-то из семьи в ответе за самоуправство Анжу.
Папа ни словом не обмолвился об Аннушке, словно бы не видел ее и не заметил, что она ушла, но сейчас весь дом полнится незримым присутствием Аннушки, и, конечно, Папа испытывает то же чувство. Янка пристроилась на скамейке Язона и достала вязание. Поначалу она хотела вывязать белых оленей на свитере дочери, но теперь, когда семья в трауре, нарядных оленей придется отставить. Сзади через открытое окно из кухни долетала болтовня Кати, пересказывавшей Розике, что было на похоронах. Непонятно, почему Розика не пришла на кладбище, и если уж ее не было на отпевании, то чего ради она пешком притащилась сюда из Смоковой рощи теперь, когда все позади? «Так и простоял столбом, чисто вкопанный!» – разливалась Кати. Сусу сидела на корточках возле матери и, чтобы занять себя, то открывала, то закрывала кран для поливки; при этих словах Кати девочка вскинула голову. Анжу вовсе не стоял столбом, спина у него была сгорблена и глаза все время опущены вниз, как будто он искал чего на земле. Вот Аннушка, та стояла прямехонько, точно деревце, и ухитрилась не изменить осанки, даже когда заглянула в могилу. Какие глубокие роют эти могилы! «И куда могла скрыться Аннушка?» – гадала Сусу. Она подобрала веточку и принялась выписывать буквы на влажной земле. У Сусу был необыкновенно красивый почерк, лучший почерк в классе, а печатные буквы у нее получались ровнее тех, что выводила на доске тетя Жофи. Девочке страшно нравилось писать. Земля вокруг крана пропиталась влагой, и буквы ложились легко и четко. Для восклицательного знака и точки в конце предложения Сусу подыскала камешки. «Собрания сегодня не будет!» – прочла Янка. Где подхватила Сусу эту нелепую фразу?
«Собрания сегодня не будет! – звучал в ушах у Жужанны голос Жофи Береш. – Саболч перенес собрание на завтра, учитывая твои семейные обстоятельства. И не волнуйся, все будет в порядке».
Розика, перегнувшись, высунулась из окна, чтобы взглянуть на башенные часы, и, приметив Сусу, осуждающе покачала головой. Недалекая девчонка растет. Аннушка, та по крайности трещала без умолку, а то примется пеони распевать во все горло, от ее голоса, бывало, в ушах звенит. От этой молчуньи слова не добьешься, даже когда младенцем была, и то не кричала. Вот ведь взяла привычку: сядет на корточки и корябает ерунду какую-то. Да что с нее взять, с несмышленыша, когда и мамаша немногим умнее дочки. Четверть седьмого, а Аннушки нет и в помине, Кати говорит, и на кладбище так же было: моргнуть не успели, а ее уж и нет, как не бывало. Если не объявится до вечера, значит, дело ясное: укатила с пештским поездом. Серебряную ложечку Рози покамест прячет в кармане, они с Кати решили попридержать ее: а ну как ложечки! не хватятся!
Старый священник устал, но в душе его было торжество. Стало быть, дочь не дерзнула предстать перед ним, не осмелилась переступить порог отчего крова. В воображении своем он много раз и вплоть до мельчайших подробностей рисовал картину, как это будет, если Аннушка когда-либо посмеет появиться в доме. Среди воображаемых вариантов был и такой: дочь останавливается у отчего порога, голодная и в рубище, с печатью порока на лице, молит его о прощении, и тогда он прощает ее. Но и теперешний поворот событий не был для него неожиданным. Аннушка приехала в Тарбу, но не осмелилась прийти в родительский дом. И с утра она тоже не показывалась в городе, наверное, отсиживалась у этого проходимца, а теперь, должно быть, на вокзале дожидается: поезд на Пешт отправляется в восемь. Скоро тещу пора выпроваживать. Но до отъезда он прямо так и скажет старухе, что отныне ей придется самой заботиться о себе. «Зато у меня будут новые ботинки», – застенчиво подумал священник; он вытянул вперед обе ноги и внимательно осмотрел свои башмаки. Не к роскоши его потянуло, и днесь, как прежде, никакая суетная красивость или пустое тщеславие не способны отвратить его помыслы от сокровенной сути вещей. Но вот уже десять лет, как он не покупал себе ботинок, и старые то и дело приходится отдавать в починку, на что у него не всегда хватало денег из той мизерной суммы, которую он оставлял для себя, на свои нужды. Каждый раз, когда Кати собиралась к сапожнику за починенной обувью, зять лез в карман и, выкладывая деньги на стол, громко отсчитывая форинт за форинтом, не упускал случая поинтересоваться: «Отчего это наш Папочка так быстро снашивает обувь?» Червь презренный! Небось для себя-то он шьет ботинки на заказ.
Приемыш спал. Даже сюда, в спальню, долетал его храп, что особенно раздражало Дечи. Приемыш смертельно устал и изнервничался; он провалился в сон сразу же, едва голова коснулась подушки. Старуха же лишь притворялась, будто задремала с мокрым полотенцем на; лбу. По правде говоря, не так уж и скверно она себя чувствовала, просто У нее кружилась голова, стоило ей только подняться на ноги. Неплохо бы отлежаться, лишний денек, но родственнички вряд ли потерпят ее присутствие в доме, да и сама она умирать будет, а не останется еще на ночь под одной крышей с ними. Надо надеяться, хоть кто-нибудь да проводит ее на станцию, не отпустят ее все-таки одну ковылять в темноте. Хорошо бы соснуть часок, но стоит ей смежить веки, как перед глазами вновь встает кладбище, – причем видит она даже не гроб Эдит, а ту могилу, к которой подвел ее Приемыш, когда ей сделалось дурно. Надгробие могилы было из белого мрамора, на нем вызолоченная рука держала розу, а под ней фотография с надписью: «Антал Борош, родимый сынок, жития его было 22 года». Антал Борош, родимый сынок… Антал Борош… Дечи пыталась восстановить в памяти лицо Аннушки, но облик ее расплывался, явственно вспоминались только фотография и золоченая рука с розой. Не было такого села или города, куда они приезжали впервые и где Оскар не исходил бы вдоль и поперек местное кладбище, с восторгом показывая ей какую-нибудь особенно нелепую или слащаво-сентиментальную эпитафию. Оскар… Аннушка…
