Айрис Мердок - Дикая роза
— О господи, — сказал Рэндл. — Мне ужасно стыдно, Миранда. — Я был никудышным отцом, подумал он, но мысль эта была так же искусственна, как слова Миранды. Бедная Энн, подумал он. Но и эти слова были мертвые. Они не решались дотянуться до той, к кому относились. Наконец уже вполне убежденно он подумал: бедный я.
— А ты не стыдись, — сказала Миранда. — Я же тебе говорю, мне будет легче, если ты уйдешь, если все как-то утрясется.
У Рэндла появилось странное ощущение, точно его спешат спровадить. Он сказал:
— Я, конечно, всегда буду поддерживать с тобою связь, это ты знаешь. Если захочешь, можешь жить со мной и с Линдзи. Ты её полюбишь, она милая. Ты могла бы жить то с нами, то… здесь. Это все можно устроить. — А сам подумал: едва ли.
На вид Миранда спокойна, но какие мысли бродят в её головке? Когда он уйдет, окончательно уйдет, насколько сильно будет её горе? От мысли о страданиях Миранды он отшатнулся как от предмета слишком священного и слишком страшного для лицезрения. И ему пришло в голову, что она ведь всегда оберегала его от этого зрелища. Когда умер Стив, когда конец наступил так внезапно и он сказал ей, она вырвалась из его объятий, убежала к себе и заперлась. И в комнате её стояла тишина — страшнее всяких рыданий. Вот и теперь она будет страдать молча. Она выживет, подумал он. У детей это скоро проходит. Жизнь берет свое. А все-таки гнусно.
— Ты будешь жить за границей? — спросила Миранда. — Я бы к тебе приехала за границу. Она поболтала ногами. Говорит как будто весело, точно предвкушая пикник.
— Скорей всего, — сказал Рэндл. — Мы, наверно, будем много жить за границей. — Будут они жить за границей? Он ещё не успел об этом подумать. Преграды между ним и Линдзи казались такими высокими, что воображение через них ещё не перебиралось. Как же сложится их жизнь? Он поднял голову и прямо над собой увидел прилепленное к стропилам ласточкино гнездо, из которого выглядывали птенцы — смешная семейная группа. Они напомнили ему кукол Миранды.
— Ты обо мне не беспокойся, папочка, — сказала она. — И о маме тоже. Она обойдется.
— О господи, надеюсь, — сказал Рэндл. Это прозвучало бездарно. Он посмотрел на дочь. Да, изменилась. Это уже самостоятельная личность, возможный судья.
— Ты знаешь, маме тоже будет легче, — сказала Миранда. — Лучше, чтобы что-то плохое уже случилось, чем когда оно висит над тобой. А мама справится. Она ведь очень крепкая. Она все время что-то напевает. Я сначала думала, она плачет, а она напевает.
О господи, подумал Рэндл, я этого не вынесу.
— Справится, говоришь? Ну что ж, я рад, что ты так думаешь. Я тоже надеюсь, что теперь она будет счастливее. Ты о ней заботься, ладно? — Скотина я, подумал он, но и эта мысль растворилась все в том же „бедный я“, и к глазам подступили слезы.
— Счастливой мама не будет, это не для нее, — сказала Миранда. — Но она храбрая и, по-моему, хорошая, — добавила она рассудительно.
Я больше не могу, подумал Рэндл и сказал:
— Ну а вообще-то ты как, Миранда? Как дела в школе?
— Очень хорошо, папочка, спасибо.
Пародия на отца, вот что я такое, подумал Рэндл. Что-то вдруг прошумело у него за спиной, и он испуганно оглянулся, но это всего лишь голубь слетел к нагретой солнцем двери сеновала. Миранда засмеялась. Мелькнула ласточка, другая защебетала скороговоркой прямо над ухом.
— Сюда никто не придет, как ты думаешь? Никто не видел, как ты сюда шла?
— Нет. Единственный, кто мог бы прийти, — это Пенн, но я ему сказала, что иду на кладбище кормить птиц за Стива и чтобы он со мной не ходил, так что он, наверно, киснет у калитки, ждет, когда я вернусь. Он вообще по мне вздыхает. Комедия, да и только! — Она опять засмеялась.
— В самом деле? Ты, надеюсь, держишь его в строгости? — Нахальный щенок, подумал он. И оттого, что Миранда так небрежно упомянула рядом имена Пенна и Стива, у него стало тяжело на сердце. Жизнь обошлась с ним несправедливо, просто ужасно.
— О, можешь быть спокоен. Я его только извожу. Ты часто будешь мне писать, да?
— Ну ещё бы, птичка, конечно. И ты мне пиши. Да половину времени ты просто будешь у меня жить.
— По закону моим опекуном, наверно, будет мама. Но конечно, это не помешает мне с тобой видеться.
Она, видно, успела все обдумать, и Рэндл, хоть и благодарный за её хладнокровие, в то же время мысленно попенял ей за то, что она как будто недостаточно ему сочувствует.
— Мы будем много видеться. Мы ведь не можем друг без друга, правда?
— Только на Боушотов ты мне больше не пиши, — сказала Миранда. — Не надо было этого делать. Это так некрасиво. Неужели ты думаешь, что мама вскрыла бы письмо, адресованное мне?
— Да нет, я только в этот раз…
— Пиши совершенно открыто. Ты отлично знаешь: никто твоих писем не прочтет, кроме меня. А я, если хочешь, буду их сжигать.
Она так замечательно все предусмотрела, так ловко его успокаивала, что у него опять возникло странное ощущение, будто от него хотят отделаться. Он сказал:
— Ты молодец, Миранда. Я тебе бесконечно благодарен. — Он обхватил рукой её колени и вгляделся в бледное, холодное личико.
И снова она оттолкнула его, как будто отказываясь растрогаться или смягчиться.
— Ты вот теперь уедешь и не вернешься больше никогда?
Рэндл перевел дух. Изощренная пытка, что и говорить. Никогда — это большой срок! Он сказал, стараясь не вдумываться в свои слова:
— Да, видимо, так.
— Никогда-никогда?
Деваться было некуда:
— Никогда-никогда.
— Если хочешь, я упакую твои бумаги и всякие вещи.
Она и об этом подумала!
— Спасибо. Но эти дела можно и отложить.
— Я хочу тебе кое-что дать с собой. — Она достала какой-то пакет, лежавший с другого бока от нее, рядом с куклами, и вложила ему в руку.
Пакет был мягкий и легкий.
— Это что же, подарок?
— Нет… это твое. Ты разверни и посмотри. — Казалось, она очень собой довольна.
Рэндл развязал бечевку, и бумага разошлась. В пакете были игрушечные звери Тоби и Джойи. Он отвернулся и закрыл руками глаза. Игрушки упали на пол.
Миранда соскочила с балки, подобрала их, отряхнула и положила рядом с куклами.
— Ну что ты, папочка, что ты! Не надо горевать, не надо расстраиваться. Ты же и мне должен помочь не расстраиваться, верно? Ну не надо же так!
— О боже милосердный, — сказал Рэндл и прижался щекой к корявой балке. Целый мир, полный невинности, разрушен, ушел безвозвратно. Его мир. Мир его дочери. — Мне так стыдно.
— Что ты все твердишь: стыдно, стыдно. Все будет хорошо, папочка. Перестань же, а то я заплачу.
Он выпрямился и снова взял игрушки. Миранда стояла рядом с ним, такая тоненькая, вытянувшаяся, повзрослевшая. Он сказал:
— Одного ты лучше сама для меня сбереги. Вот, даю тебе Джойи. Это значит, что мы непременно увидимся. Ведь Джойи должен приезжать к Тоби в гости, разве не так?
— Конечно. А теперь, папочка, я лучше пойду домой, а то как бы мама меня не хватилась.
Джойи она держала под мышкой, в другой руке болтались куклы, и Рэндл вдруг увидел её как чужую — прелестная девушка! Лицо её так переменилось даже с тех пор, как он видел её в последний раз, оформилось, стало жестче. Словно она какими-то неисповедимыми, но нелегкими путями уже приобрела некий опыт. А откуда мог к ней прийти опыт, подумал он не без гордости, если не от него? Это он, неизвестно как воздействуя на её сознание, сделал её красивее, взрослее. Скоро она дорастет до любви, и при мысли о том, сколько страданий она причинит и как сама, несомненно, будет страдать от прихотей крылатого бога, он покачал головой, пророчески и печально, но все-таки с гордостью.
— Пойдем, милый, — сказала она. Никогда ещё она так к нему не обращалась. Он хотел её обнять, но не мог. Он поцеловал её руку. Это был странный жест.
Они двинулись к лестнице, и через дверь сеновала он увидел огород, а дальше — задний фасад дома, плоский и чопорный, и окна — как глаза. Он поглядел на дом, и дом ответил ему холодным, сухим, равнодушным взглядом. Никогда этот дом не любил ни его, ни Энн. Ласточка просвистела крыльями у него над головой, он вздрогнул и пошел быстрее и, спускаясь но лестнице, вспомнил мать и как она в свои последние дни все спрашивала про ласточек. Вот про этих самых ласточек, этой весной. А кажется, что с её смерти прошло уже много лет.
— Ты не бойся, что встретишь маму, — сказала Миранда. — Она дома, пробует какие-то новые комбинации для букетов. Она решила все-таки участвовать в конкурсе. Клер Свон просто из себя выходит от злости.
Конкурс на лучший букет! Как он это презирал и ненавидел. А сейчас его мучительно кольнуло сознание, что от этого он уже отстранен. Никогда — это большой срок.
— Вот и отлично. Ну, спасибо тебе, Миранда, огромное спасибо. Ты правда ничего? А то мы все говорили обо мне.
