Сосэки Нацумэ - ЗАТЕМ
И вот в такое пекло Митиё сдержала слово и пришла. Услышав голос, Дайскэ сам побежал её встретить и увидел, что Митиё стоит за решётчатой дверью с зонтом и узелком в руках и достаёт платок из рукава простого домашнего кимоно. Словно сама судьба, злорадствуя, приподняла завесу над будущим Митиё, подумал Дайскэ. Невольно улыбнувшись, он заметил:
— У вас такой вид, будто вы убежали от мужа.
— Ходила за покупками, лишь под этим предлогом мне можно выйти на улицу.
Как только они вошли в дом, Дайскэ сразу же достал два веера. Видимо, от солнца Митиё слегка порозовела. Усталость будто рукой сняло. В глазах появился юный блеск. Словно растворившись в этой живой красоте, Дайскэ на миг забыл обо всём на свете, но вскоре ему стало грустно, когда он подумал, что, сам того не желая, губит эту красоту. Вот и сегодня он омрачит её сияние предстоящим разговором, ради которого, собственно, и пригласил Митиё.
Каждый раз Дайскэ порывался откровенно объясниться с Митиё, но всё не решался. Было бы безнравственно, с его точки зрения, заставить эту молодую женщину, которая сидела перед ним с таким счастливым видом, хоть в какой-то мере почувствовать собственную беспомощность. Если бы не чувство долга перед Митиё, которое он остро ощущал, он не стал бы сейчас пускаться в объяснения, а снова, в той же комнате, повторил бы своё недавнее признание, пренебрёг бы всем остальным во имя тихих радостей любви.
Наконец Дайскэ решился:
— Не изменились ли у вас с тех пор отношения с мужем?
Даже такой вопрос не мог испортить настроение Митиё.
— А если бы и изменились, не всё ли равно, — ответила она всё с тем же счастливым видом.
— Вы до такой степени верите мне?
— Ещё бы! Иначе разве я могла бы так поступать?
Дайскэ поднял голову, посмотрел на высокое, сверкающее, как зеркало, знойное небо и с горькой усмешкой произнёс:
— Вряд ли я заслужил ваше доверие!
Мозг его пылал, как сушильная печь. Но Митиё, видимо, не придала его словам серьёзного значения, даже не спросила, зачем он так говорит, лишь притворилась удивлённой и коротко сказала: «Что вы!»
Дайскэ посерьёзнел.
— Мне надобно сделать вам признание. Говоря по совести, я человек не столь надёжный, как, скажем, Хираока. Так что не надо меня переоценивать. Уж лучше я откроюсь вам.
После этого предисловия последовал подробный рассказ об отношениях Дайскэ с отцом вплоть до сегодняшнего дня.
— Не знаю, что будет дальше. Но прежде всего мне надо стать на ноги. Я не желаю оставаться таким никчёмным, поэтому… — Дайскэ запнулся.
— Поэтому… Говорите, я слушаю.
— Поэтому меня тревожит ваше будущее, я не смогу быть вам опорой в той мере, как считаю нужным.
— Какой опорой? Говорите, пожалуйста, яснее, я ничего не понимаю.
Для Дайскэ было всегда главным материальное благополучие, и он не мог представить себе счастливой любимую женщину в нужде. Поэтому, размышляя о долге перед Митиё, он включал в это понятие также и богатство и, исходя из этого, ответил:
— Я говорю об опоре не в моральном, а в материальном смысле.
— Да мне она и не нужна.
— Независимо от вашего желания она станет со временем необходимой. Многое в наших с вами отношениях будет зависеть от материального благополучия.
— Многое или немногое, стоит ли сейчас об этом беспокоиться?
— Говорить легко, гораздо тяжелее жить, и это совершенно очевидно.
По лицу Митиё пробежала тень.
— Стоило мне нынче услышать о вашем батюшке, как я сразу всё поняла. А уж вам-то, я думаю, следовало это знать давным-давно.
Дайскэ не нашёлся что ответить. Обхватив голову руками, он, словно обращаясь к самому себе, проговорил:
— Что-то неладное со мной творится.
На глаза у Митиё навернулись слёзы.
— Зачем же мучиться? Помиритесь с отцом, а обо мне не тревожьтесь.
Дайскэ сжал руку Митиё и с жаром воскликнул:
— Да пожелай я так поступить, я и не подумал бы тревожиться. Но я сочувствую вам, простите же меня!
— Простить вас… — дрогнувшим голосом прервала его Митиё. — Ведь я сама всему виной, зачем же у меня просить прощения? — И она разрыдалась.
— Неужели вы станете терпеть нужду? — мягко спросил Дайскэ.
— Отчего же терпеть? Ведь так оно и должно быть.
— Мало ли что может случиться!
— Знаю. Но я ко всему готова. С недавних пор… С недавних пор я твёрдо решила умереть, если появится в том надобность.
Вздрогнув, Дайскэ снова спросил:
— Вы не строите никаких планов на будущее?
— Никаких. Как вы пожелаете, так и будет.
— Скитаться…
— Могу и скитаться, если прикажете, и умереть.
Дайскэ снова вздрогнул.
— А если оставить всё, как есть?
— И так можно.
— Хираока ничего не подозревает, как по-вашему?
— Возможно, и подозревает. Но я решилась, и вам не о чем беспокоиться. Пусть даже он убьёт меня, мне всё равно.
— «Умру», «убьёт», стоит ли бросаться такими словами?
— Но ведь я долго не протяну, пусть даже всё останется по-прежнему.
Дайскэ словно застыл, не сводя глаз с Митиё. Она снова разрыдалась и была близка к истерике.
Спустя немного Митиё успокоилась. Лицо её прояснилось. Перед Дайскэ снова сидела обаятельная женщина, спокойная и мягкая, как всегда.
— Можно мне поговорить с Хираокой?
— А вы сможете? — удивилась Митиё.
— По крайней мере, надеюсь на это, — твёрдо ответил Дайскэ.
— Как вам будет угодно, — сказала Митиё.
— Так, пожалуй, и сделаем. Нечестно обманывать Хираоку. Я постараюсь объяснить ему реальное положение вещей. Если понадобится — извинюсь. Разумеется, всё может получиться вопреки моим ожиданиям, но я сделаю всё, чтобы предотвратить трагический исход. Неопределённость — вещь мучительная, да и перед Хираокой как-то неловко. Но, может быть, мои действия заставят вас испытать стыд перед мужем? Сама мысль об этом мне тяжела. Впрочем, и мне не избежать стыда. Но каждый должен нести ответственность за свои поступки. Именно поэтому надо преодолеть стыд и всё до конца рассказать Хираоке, пусть даже это не принесёт никаких результатов. Откровенное признание тем более необходимо, что сыграет решающую роль в нашей дальнейшей судьбе.
— Я всё поняла. И готова умереть, если случится что-нибудь ужасное…
— Умереть… Допустим. Но я должен знать, когда это произойдёт. Иначе зачем же мне говорить с Хираокой?
Митиё снова расплакалась.
— Итак, я всё расскажу Хираоке.
Когда они простились, солнце уже клонилось к закату. Но Дайскэ не пошёл провожать Митиё, как в прошлый раз. Чуть ли не час он просидел в кабинете, прислушиваясь к пению цикад. После откровенного разговора с Митиё Дайскэ почувствовал облегчение. Он взялся было за перо, чтобы условиться с Хираокой о встрече, но, написав приветствие, остановился, вдруг ощутив, как угнетает его сознание долга. В одной рубашке, босиком, он выскочил в сад. На веранде появился Кадоно, который спал мёртвым сном всё время, пока Митиё была в доме.
— Поливать рано, — сказал он, держась обеими руками за коротко остриженную голову. — Солнце ещё не село.
Не отвечая, Дайскэ забрался в угол сада и принялся сметать в кучу опавшие листья бамбука. Пришлось и Кадоно, сняв кимоно, спуститься с веранды.
Сад был небольшой, но земля так пересохла, что увлажнить её оказалось нелегко. Дайскэ не выдержал, пожаловался на боль в руках, обтёр ноги и поднялся на веранду. Так он и сидел там, отдыхая и дымя сигаретой. Кадоно поглядел на него и спросил насмешливо:
— Что, сэнсэй, сердце не в порядке?
Вечером Дайскэ отправился с Кадоно на храмовый праздник на Кагурадзаку, купил несколько горшков с осенними цветами и поставил перед домом, чтобы их смочило росой. Близилась ночь, на ясном, удивительно высоком небе сияли звёзды.
Дайскэ решил не закрывать перед сном ставни, мысль о ворах никогда не приходила ему в голову. Он погасил лампу и, ворочаясь с боку на бок, глядел из-за полога на тёмное небо. Перед его мысленным взором с необыкновенной яркостью проходили события минувшего дня. Ещё немного, и всё окончательно решится, размышлял Дайскэ, ощущая радостное биение сердца в груди. Постепенно в обволакивающем его мраке Дайскэ погрузился в глубокий сон.
На другое утро он собрался отправить Хираоке письмо, черкнув всего несколько слов. «Нам надо поговорить, пожалуйста, сообщи, когда тебе будет удобно. Меня устраивает любое время». Он положил записку в конверт, наклеил марку, и тут ему показалось, будто он идёт ва-банк. У него даже руки дрожали, когда он отдавал Кадоно конверт, велев ему бросить его в почтовый ящик, словно в конверте была не записка, а сама посланница судьбы. После ухода Кадоно нервное возбуждение сменилось ощущением пустоты. Вдруг всплывшее воспоминание о посредничестве между Хираокой и Митиё три года назад было как дурной сон.
