Жорж Санд - Лукреция Флориани

— Разве я недостаточно их люблю?! — воскликнул князь. — Разве хоть когда-нибудь пытался отдалить их от матери?

— Но ведь они вырастут! И все поймут. Мне хорошо известно, что все они внебрачные дети и не знают своих отцов, но пока они еще в том счастливом возрасте, когда ребенок не понимает, что у него непременно должен быть отец. Каким образом Лукреция выйдет в будущем из столь деликатного положения и какие возвышенные или, напротив, прискорбные сцены произойдут в лоне этой семьи, нас с тобой не касается. Я верю в прекрасную душу Флориани и думаю, что она с честью выйдет из положения. Однако не резон тебе еще больше осложнять дело своим постоянным присутствием. Ведь ты не можешь да и не захочешь лгать. Какой же ты видишь выход?

Когда Кароль испытывал душевные муки, он не находил облегчения в словах, вот почему он закрыл лицо руками и ничего не ответил. Этот грозный вопрос уже давно терзал его: еще в тот день, когда дети Лукреции особенно утомили его громкими криками и смехом, перед его глазами смутно предстала картина будущего.

Мысль о том, что когда-нибудь он может, сам того не желая, стать врагом и злым гением этих прелестных детей, естественно возникла у него в ту минуту, когда они впервые вызвали в нем скуку и раздражение.

— Ты проникаешь скальпелем в самые недра истины и заставляешь меня созерцать ее окровавленное нутро, — с болью сказал он наконец своему другу. — Ты хочешь, чтобы я отказался от своей любви и умер из-за этого? Убей же меня сразу. Уедем!

XXIII

Сальватора поразила сила страсти, все еще владевшей Каролем. Ему было невдомек, что страсть эта под влиянием страдания будет не уменьшаться, а, напротив, возрастать: сам Альбани искал в любви счастья, и если не находил его, то любовь в нем постепенно угасала. В этом отношении он походил на всех нас. Но Кароль любил ради самой любви, и никакие муки не могли его устрашить. Ныне он вступал в новую пору мучительных переживаний, ибо время пьянящего блаженства уже миновало. Однако пора охлаждения для него никогда не должна была наступить. Она превратилась бы для князя в физическую агонию, ибо любовь стала его жизнью, и какой бы эта любовь ни была — сладостной или горькой, — он не в силах был забыть о ней хотя бы на мгновение.

Сальватор, долго изучавший характер Кароля, но так и не понявший главного, полагал, что его пророчество непременно исполнится, все дело только во времени.

— Друг мой, ты не понимаешь меня, а вернее, думаешь совсем не о том, о чем я толкую, — сказал граф. — Боже избави! Я вовсе не собираюсь нарушать блаженство, которым ты еще можешь долго наслаждаться! Напротив, я считаю, что ты должен бездумно отдаваться счастью и впервые в жизни целиком подчиниться нежной прихоти судьбы. А хочу я сказать тебе совсем другое: в будущем, когда счастье начнет меркнуть, ты не должен упорствовать и удерживать его силой. Рано или поздно наступит день, когда яркое светило, которое ныне озаряет тебя своими лучами, начнет угасать. И тогда тебе следует покинуть свою возлюбленную, не дожидаясь, пока наступит скука и пресыщение. Тебе надо будет немедленно бежать… с тем, чтобы — пойми меня правильно! — вновь вернуться, когда тебе снова захочется зажечь факел своей жизни от ее огня. Как видишь, я допускаю, что твое постоянство будет длиться вечно. В этом я вижу лишний довод в пользу того, что надо ослабить узы, соединяющие вас, ибо постоянное и полное уединение угнетает человека. Все, что тебя здесь теперь шокирует, издали покажется совсем иным, а когда ты опять возвратишься, то увидишь, что воображаемые горы — всего лишь песчинки. Ты уже и сам понял двусмысленность своего положения, так вот, все неприятное, что связано с этим, исчезнет, когда ты перестанешь быть единственным и непременным гостем в доме. Детям не придет в голову в чем-либо тебя упрекнуть, ибо если окружающие и будут догадываться о предпочтении, которое оказывает тебе Лукреция, то не смогут этого доказать. Ваши частые встречи, ваше постоянное общение уже не будут казаться вызовом свету, а станут свидетельством возвышенной и прочной дружбы. Если бы ты был даже давним и близким другом Флориани, как, скажем, я, то и тогда тебе не следовало бы постоянно находиться возле нее — это предосудительно и неосторожно. Но ведь ты — ее возлюбленный, а потому должен вести себя особенно осмотрительно; и ее, и твое достоинство требует, чтобы вы хоть немного скрывали свою страсть от посторонних глаз. Быть может, ты находишь, что меня слишком заботит репутация женщины, которая сама никогда не придавала ей серьезного значения. Но уж тебе-то не к лицу сомневаться в искренности ее решения восстановить свое доброе имя ради будущего дочерей: ведь именно для этого она заблаговременно оставила свет и порвала все прежние связи. Не захочешь же ты, чтобы из-за тебя оказались напрасными и принесенная ею жертва, и похвальные решения, которые так ее радовали; не станешь же ты ей мешать быть прежде всего добродетельной матерью семейства: вспомни, как трогательно она гордилась этой ролью в тот день, когда мы постучались в двери ее дома. И двери эти были заперты! Я никогда не прощу себе, что нарушил затворничество Лукреции и, можно сказать, буквально заставил эту доверчивую и великодушную женщину раскрыть тебе свои объятия, если она когда-нибудь проклянет тот роковой час, когда я отнял у нее покой и развеял в прах ее мечты о безмятежном и целомудренном существовании.

— Ты совершенно прав! — вскричал князь, бросаясь в объятия друга. — Именно так ты и должен был говорить со мною с самого начала. Из всех приведенных тобою соображений мне понятно только одно: я обязан выказывать глубочайшее уважение моей возлюбленной, обязан всячески оберегать ее честь, покой, мир и согласие в ее доме. Если для того, чтобы доказать мое преклонение перед нею и мою глубочайшую преданность, я должен немедленно ее покинуть, — изволь, я готов. Ведь это она конечно же поручила тебе высказать те доводы, какие я только что услышал. Видя, что я ни о чем не думаю, что я как в блаженном сне, она решила, что пора уже меня разбудить. И правильно поступила. Попроси ее простить мне бездумное себялюбие! Пусть она сама определит, как долго я должен отсутствовать, назначит день моего отъезда… но пусть только не забудет назначить и день моего возвращения.

— Друг мой, ты просто несправедлив к Флориани, полагая, что она более разумна и предусмотрительна, чем ты, — возразил с улыбкой Сальватор. — Рискуя разбить твое сердце, я завел этот разговор по собственному побуждению и без ведома Лукреции. Если бы я попросил у нее согласия, она бы мне отказала, ибо такой возлюбленной, как она, присущи все слабости нежной матери, и когда мы заговорим с нею о твоем отъезде, она не только не одобрит этого намерения, но станет ему упорно сопротивляться. Однако мы напомним ей о детях, и тогда она будет вынуждена уступить. Она поймет наконец, что возлюбленный не должен вести себя как муж, что ему не следует надолго располагаться в доме, как будто он стережет крепость!

— Муж! — воскликнул Кароль, опускаясь на стул и пристально глядя на Сальватора. — Неужели она может выйти замуж?!

— Ну, на сей счет можешь быть спокоен, нет никакой опасности, что она таким способом нарушит верность тебе, — ответил Сальватор, удивленный тем впечатлением, какое это случайно вырвавшееся у него слово произвело на князя.

— Ты сказал «муж»! — продолжал Кароль, судорожно ухватившись за какую-то неожиданную мысль. — Да, муж может стать оправданием всей ее жизни. Если он будет богат и знатен, то вместо того чтобы оказаться врагом и злым гением ее детей, он станет им естественной опорой, лучшим другом, приемным отцом. Этим он выполнит высокий долг, и какая его ждет награда! Ведь он будет иметь право никогда не расставаться с обожаемой женщиной, он станет для нее надежным оплотом, защитит ее от пересудов и клеветы, никто не посмеет отнять его бесценное сокровище, его счастье ни на один день не будет нарушено жестокими и докучливыми светскими условностями. Быть ее мужем! Да, да, ты прав! Без тебя я бы до этого не додумался. Теперь ты и сам видишь, что я ничего, ровным счетом ничего не смыслю в делах житейских! Но постепенно я прозреваю: прежде я был просто несмышленым ребенком, а теперь благодаря любви и дружбе становлюсь мужчиной. Да, да, Сальватор! Быть ее мужем — вот выход из положения! Добившись этого священного права, я смогу никогда не расставаться с Лукрецией, я не только не буду вредить своей любимой, но посвящу себя служению ей.

— Ничего не скажешь, удачная мысль! — вскричал Сальватор. — Ты меня просто сразил, я как будто упал с облаков на землю! Да думаешь ли ты, что говоришь, Кароль? Жениться на Флориани? Тебе?!

— Твои сомнения оскорбительны, сделай милость, избавь меня от своего недоумения. Я твердо решился, пойдем к Лукреции, и помоги мне добиться ее согласия.