Макс Бирбом - Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви
Кейти зажмурила глаза и сжала руки.
— Он ее ненавидел. Он мне говорил, — сказала она.
— Я ему всегда была как мать, — всхлипнула миссис Бэтч, раскачиваясь на стуле в углу. — Почему он ко мне не пришел в час беды?
— Он меня поцеловал, — сказала Кейти словно в трансе. — И будет последним, кто это сделал.
— Поцеловал?! — воскликнул Кларенс. — И ты ему разрешила?
— Ах ты мерзкий сопляк! — вспыхнула Кейти.
— Кто я, кто я? — закричал Кларенс, надвигаясь на сестру. — А ну повтори!
Кейти наверняка повторила бы, если бы ее мать не прервала сцену затяжным осуждающим воплем.
— Пожалей МЕНЯ, негодная девчонка, — сказала миссис Бэтч. Кейти подошла, положила на материнское плечо кроткую руку. Это, однако, лишь вызвало новый поток слез. У мисс Бэтч было хорошо развитое представление о манерах, приличествующих трагедии. Кейти пререканиями с Кларенсом утратила преимущество, полученное благодаря обмороку. Миссис Бэтч не собиралась это преимущество ей возвращать, позволив блеснуть в роли утешительницы. Спешу добавить, что у почтенной женщины не было тут сознательного умысла. Она совершенно искренне горевала. И огорчение ее ничуть не убывало от того, что к нему примешивалось некоторое упоение размахом бедствия. У нее были хорошие, крепкие крестьянские корни. В ней жил дух старых песен и баллад, в которых маргаритки, и нарциссы, и любовные клятвы, и улыбки так странно переплетаются с могилами и привидениями, убийствами и прочими зловещими происшествиями. Твердость ее духа не была испорчена образованием. Она стойко переносила печали и радости. Она принимала жизнь во всех проявлениях — и смерть тоже.
Герцог умер. Этот ошеломительный контур она постигла: пусть теперь он будет заполнен. Удар она перенесла: теперь время истерзать душу. После того, как дочь от нее удалилась, миссис Бэтч вытерла слезы и велела Кларенсу рассказать все, что случилось. Она не дрогнула. Дрогнула современная Кейти.
Чары герцога были в этом семействе столь сильны, что Кларенс поначалу забыл упомянуть, что тот погиб не один. Он сейчас рад был этому упущению. Оно ему давало еще одну возможность почувствовать свою важность. Тем временем он во всех подробностях описывал погружение герцога. Мысли слушавшей его миссис Бэтч уносились, подобно собаке, вперед: вся «семья» завтра будет здесь «в сборе», комнату герцога сегодня нужно «прибрать», «как я говорила»…
Мысли Кейти вернулись в недавнее прошлое — тон его голоса, рука, которую она поцеловала, его губы, коснувшиеся ее лба, ступеньки, которые она выбеливала для него день за днем…
Шум дождя давно смолк. Слышен был крепчавший ветер.
— А потом прыгнули другие, — говорил Кларенс. — И все тоже кричали «Зулейка!». Потом еще. Я сначала подумал, это такое развлечение. Но нет! — И он рассказал, как, спустившись по реке, постиг размеры катастрофы. — Сотни их и сотни: все, кто там был, — подытожил он. И все из любви к ней, — добавил он, будто угрюмо поприветствовав дух романтики.
Миссис Бэтч поднялась со стула, пытаясь совладать с такими величинами. Она стояла безмолвно, разведя руки и разинув рот. Сила сочувствия как будто увеличила ее до масштабов толпы.
Сосредоточенной на одном Кейти мало было дела до этих остальных смертей.
— Но я знаю, — сказала она, — что он ее ненавидел.
— Сотни и сотни. Все! — произнесла миссис Бэтч нараспев и внезапно вздрогнула, словно что-то припомнив. Мистер Ноукс! Он тоже! Она заковыляла к двери, предоставив свое настоящее потомство самому себе, и тяжелым шагом двинулась наверх, вновь опережаемая беспорядочными мыслями… Если он цел и невредим, дорогой юный джентльмен, хвала небесам! Она неспешно сообщит ему ужасную новость. Если нет, придется утешать еще одну «семью»: «Миссис Ноукс, я сама мать…»
Гостиная была закрыта. Миссис Бэтч дважды постучала, не получив ответа. Она вошла, огляделась в полутьме, глубоко вздохнула, зажгла спичку. В глаза бросился листок бумаги на столе. Миссис Бэтч нагнулась. Вырванный из тетради кусок линованной бумаги содержал выведенный аккуратно вопрос: «К чему Жизнь без Любви?» Последнее слово и вопросительный знак чуть расплылись, как будто от слезы. Спичка догорела. Домовладелица зажгла другую, еще раз прочла надпись, дабы осознать весь ее пафос. Села в кресло. Проплакала в нем несколько минут. Затем, растратив все слезы, вышла на цыпочках и очень тихо затворила дверь.
На последнем лестничном пролете она увидела дочку, которая только что закрыла парадную дверь и шла по коридору.
— Бедный мистер Ноукс… ушел от нас, сказала мать.
— Ушел? — равнодушно переспросила Кейти.
— Да, ушел, бессердечная ты девчонка. Это что у тебя такое? Да это же печной графит! И что ты с ним делала?
— Мама, оставь меня в покое, пожалуйста, — отвечала бедная Кейти. Она сделала свое скромное дело. Свою скорбь она выразила, как сумела, там, где прежде выражала свою любовь.
Глава ХХI
А Зулейка? Она поступила мудро и была там, где ей следовало быть.
Ее лицо поднималось над поверхностью воды, окруженное темными волосами, наполовину всплывшими, наполовину утонувшими. Глаза ее были закрыты, раскрыты губы. Офелия в ручье не выглядела столь умиротворенной.
«Как существо, рожденное в волнах»[113]
Зулейка безмятежная лежала.
Локоны ее мягко колебались на воде или уходили под воду и там запутывались и распутывались. В остальном она была неподвижна.
Что ей теперь позабавившие ее любови, которые она вдохновила? жизни, потерянные из-за нее? Она уже не думала о них. Отрешенно лежала она.
Густой пар поднимался непрестанно от воды, превращаясь на оконном стекле в капли. В воздухе стоял сильный запах фиалок. Это цветы скорби; но здесь и сейчас их запах ничего не значил; ибо фиалковым экстрактом для ванны Зулейка пользовалась всегда.
Ванная комната не была привычного ей бело-блестящего рода. Стены были в обоях, а не в кафеле, сама ванна из черной лакированной жести, обрамленной красным деревом. По приезде вся эта обстановка ее весьма огорчила. Но ей помогало с ней смириться незабытое прошлое, в котором любая ванна была недоступной роскошью, — те времена, когда дозволенное ей богами ограничивалось небольшой и неполной жестянкой с нетеплой водой, которую недружелюбная к гувернанткам горничная со стуком ставила рядом с дверью спальни. А сегодня ванну приятнее делал еще более резкий контраст с тем, в каком состоянии она только что пришла домой: мокрая, дрожащая, облепленная одеждой. Поскольку ванна эта была не простой роскошью, а необходимой мерой предосторожности, верным спасением от простуды, Зулейка нежилась в ней тем более благодарно, пока с горячими полотенцами не пришла Мелизанда.
Чуть раньше восьми она была полностью готова спуститься к обеду, с чрезмерно здоровым румянцем и паче обыкновения голодная.
По пути вниз, однако, сердце ее екнуло. Из-за большого своего опыта гувернантки она не могла вполне успокоиться, живя в частном доме: ее преследовала боязнь повести себя неудовлетворительно; все время она была начеку; тень увольнения нелепым образом над ней нависала. Сегодня ей сложно было прогнать эти глупые мысли. Если дедушке уже известно двигавшее юношами побуждение, обед с ним может пройти довольно натянуто. Он ей может прямо сказать, что лучше бы он ее не приглашал в Оксфорд.
Она увидела дедушку через раскрытую дверь гостиной — величественного, укрытого пышной черной мантией. Первым желанием было убежать; с ним она справилась. Она вошла, не забывая, что нельзя улыбаться.
— Ах, ах! — сказал ректор, со старомодной игривостью тряся пальцем. — И что скажешь в свое оправдание?
Она почувствовала облегчение, но в то же время была немного поражена. Неужели он, взрослый ответственный человек, может быть столь легкомысленным?
— Ох, дедушка, — ответила она, склонив голову. — Что я могу сказать? Это… это очень, очень ужасно.
— Ну ладно, ладно, милая. Я же шучу. Если не скучала, прогул не засчитывается. Ты где была весь день?
Стало ясно, что Зулейка неверно его поняла.
— Я вернулась только что с реки, — серьезно сказала она.
— Да? И что, наша команда сделала четвертый обгон?
— Н-не уверена, дедушка. Там столько всего произошло. И… я тебе за обедом все расскажу.
— Да, но сегодня, — сказал он, показав на мантию, — не могу тебе составить общество. Гребной банкет, понимаешь ли. Я председательствую.
Зулейка забыла про гребной банкет, и хотя не вполне понимала, что это такое, предчувствия ей говорили, что сегодня он пройдет неудачно.
— Но, дедушка… — начала она.
— Дорогая, я не могу отгородиться от жизни колледжа. И, увы, — сказал он, глянув на часы, — мне пора идти. После обеда, если хочешь, приходи посмотреть с балкона. Будет, наверное, шум и гам, но все по-доброму и — мальчишки есть мальчишки — простительно. Придешь?
