Благослови зверей и детей. Участница свадьбы - Карсон МакКалерс
Часть III
Без четверти шесть, проходя через прихожую, она сказала:
— Прощай, старый безобразный дом!
На ней было платье в горошек, а в руках она несла чемоданчик со свадебным нарядом, чтобы сразу переодеться, когда они приедут в Уинтер-Хилл. В этот тихий час небо было серебряным, как замутненное зеркало, и под ним серый город казался не настоящим, а как бы своим собственным отражением, и с этим ненастоящим городом она тоже попрощалась навсегда. Автобус тронулся в десять минут седьмого, и она гордо, как бывалый путешественник, уселась в стороне от отца, Джона Генри и Беренис. Но через некоторое время ее стали мучить сомнения, которые не смогли полностью рассеять даже ответы шофера. Они должны были ехать на север, но ей казалось, что автобус едет на юг. Небо запылало бледным огнем, и наступил еще один слепящий день. Автобус ехал мимо застывших в безветрии кукурузных полей, которые выглядели голубыми в резком сиянии дня, мимо хлопковых полей с рыжими бороздами, мимо черных сосновых лесов. С каждой милей пейзаж становился все более южным. Автобус проезжал через небольшие городки — Нью-Сити, Ливилл, Чихо, и каждый казался меньше предыдущего, а в девять часов они въехали в самый безобразный из них — Флауэринг-Бранч, где им предстояла пересадка. Хотя название городка означало «Цветущая ветка», в нем не было ни цветов, ни веток, а только деревенская лавка, старая цирковая афиша с истрепанными краями на дощатой стене да еще дерево, под которым стоял пустой фургон и спал мул. Здесь они ждали автобус на Суит-Уэлл, и, несмотря на беспокойство и сомнение, Фрэнсис отнюдь не презрела коробку с завтраком, которой вначале так стыдилась, считая, что коробки эти выдают в них людей, которым редко приходится путешествовать. Автобус тронулся в десять часов, и к одиннадцати они уже приехали в Суит-Уэлл. Следующие часы оказались необъяснимы. Свадьба была похожа на сон, потому что все происходило в мире, ей вовсе не подвластном с той минуты, когда она, чинная и благовоспитанная, поздоровалась за руку со взрослыми, и до той минуты, когда погубленная свадьба окончилась и она смотрела, как брат с невестой уезжают в машине, а потом бросилась на горячую пыль и в последний раз крикнула: «Возьмите меня с собой! Возьмите меня с собой!» От начала до конца она ничего не могла изменить, как в кошмарном сне. К середине дня уже все закончилось, и в четыре часа автобус повез их обратно.
— Представление кончилось, обезьяна сдохла, — процитировал Джон Генри, усаживаясь на предпоследнее сиденье рядом с ее отцом. — Теперь мы поедем домой и ляжем спать.
Фрэнсис хотела одного — чтобы весь мир погиб. Она сидела на заднем сиденье у окна, рядом с Беренис, и, хотя больше не всхлипывала, слезы все текли по ее лицу двумя ручейками и из носа тоже текло. Под сгорбленными плечами ныло опухшее сердце. Свадебное платье она давно сняла. Она сидела рядом с Беренис на скамье для цветных, и, подумав об этом, она впервые произнесла про себя грязное слово «черномазые», которым никогда раньше не пользовалась. Но сейчас она ненавидела всех и каждого и хотела унижать людей и делать все назло. Для Джона Генри Уэста свадьба была всего лишь большим красивым спектаклем, и, когда он подходил к концу, мальчик так же радовался горю Фрэнсис, как и свадебному пирогу. Фрэнсис смертельно ненавидела мальчика, одетого в свой лучший белый костюмчик, который был теперь заляпан клубничным мороженым. И Беренис она ненавидела — ведь для нее поездка в Уинтер-Хилл оказалась простым развлечением. А своего отца, который сказал, что он займется ею, когда они вернутся домой, она готова была убить. Фрэнсис ненавидела всех, даже незнакомых попутчиков в переполненном автобусе, хотя сквозь слезы видела только их расплывчатые очертания. Она мечтала, чтобы автобус свалился в речку или столкнулся с поездом. Но больше всего она ненавидела себя, и ей хотелось, чтобы весь мир погиб.
— Не вешай нос, — сказала Беренис. — Вытри лицо, высморкайся, и тебе станет легче.
У Беренис был голубой носовой платок, в тон голубому платью и голубым шевровым туфлям, его она и протянула Фрэнсис, хотя платок был из прозрачного жоржета и предназначался совсем не для того, чтобы в него сморкаться. Но Фрэнсис на него даже не посмотрела. На сиденье между ней и Беренис лежали три мокрых носовых платка ее отца, и одним из них Беренис начала вытирать ей лицо, но она даже не шевельнулась.
— Фрэнки выставили со свадьбы. — Большая голова Джона Генри возникла над спинкой сиденья впереди, он улыбался, показывая кривые зубы.
Ее отец кашлянул и сказал:
— Довольно, Джон Генри. Оставь Фрэнки в покое.
А Беренис добавила:
— Ну-ка сядь и веди себя как следует.
Автобус ехал долго, но сейчас направление, в котором они ехали, не интересовало Фрэнсис, ей было все равно. С самого начала свадьба получилась странной, как карточные игры на кухне всю первую неделю июня в этом году. День за днем они играли в бридж, но никому ни разу не пришли хорошие карты, взятки не шли, игра не клеилась, пока наконец Беренис, заподозрив что-то, не сказала: «А ну-ка давайте пересчитаем карты». Они принялись за дело, пересчитали карты, и оказалось, что в колоде не хватает валетов и дам. В конце концов Джон Генри сознался, что сначала вырезал фигурки валетов, а потом, чтобы им не было скучно, и дам. Спрятав испорченные карты в плите, он тайком отнес вырезанные картинки домой. Вот почему игра в карты не получалась. Но почему не получилась свадьба?
С самого начала свадьба шла не так, как нужно, хотя Ф. Джэсмин не могла бы сказать, что, собственно, было не так. Когда она вошла в аккуратный кирпичный особнячок почти на самой окраине маленького, раскаленного солнцем городка, у нее разбежались глаза и все смешалось в одно — розовые бледные розы, запах мастики для пола, мятные леденцы и орехи на серебряных подносах. Все были с ней очень ласковы. На миссис Уильямс было кружевное платье, и она два раза спросила Ф. Джэсмин, в каком классе она учится. Но еще она спросила, не хочет ли она пойти в сад и покачаться на качелях, пока свадьба не началась, и спросила это тоном, каким взрослые разговаривают с детьми.
