Оноре Бальзак - Сельский священник
Но все это ничто по сравнению с болезнью, которая терзает меня! Я чувствую, как совершается во мне ужасная перемена; я чувствую, как иссякают мои силы и мои способности, сдав после чрезмерного напряжения. Проза жизни одолевает меня. Всеми силами я стремился к великим делам, а теперь лицом к лицу столкнулся с мелочами: проверяю булыжные мостовые, осматриваю дороги, определяю, в каком состоянии материалы. Я занят не более двух часов в день. Мои коллеги женятся, впадают в состояние, противоречащее духу современного общества. Быть может, честолюбие мое непомерно велико? Я хочу быть полезен моей стране. Страна потребовала от меня мощных усилий, велела мне овладеть всеми знаниями, а я буду сидеть сложа руки в глубокой провинции? Мне не дозволено преступать пределы отведенного мне места или упражнять мои способности, разрабатывая какой-нибудь полезный проект. Скрытая, но ощутимая немилость — вот верная награда тому из нас, кто, уступив своему вдохновению, выйдет за рамки, поставленные ему службой. В таком случае единственная милость, на которую может надеяться выдающийся человек, — это забвение его таланта, его дерзости и погребение его проекта в папках дирекции. Какая награда ждет Вика, единственного из нас, кто действительно двинул вперед практическую науку строительства? Генеральный совет дорожного ведомства, состоящий из людей, изношенных долгой, иногда даже почетной службой, людей, которые теперь способны только на отрицание и зачеркивают все, чего не могут понять, — это настоящая петля, где гибнут проекты смелых умов. Этот Совет будто нарочно создан, чтобы парализовать действия нашей прекрасной молодежи, которая жаждет работы, которая хочет служить Франции! В Париже происходят чудовищные вещи: будущее провинции зависит от визы централизаторов, задерживающих при помощи интриг, о которых недосуг сейчас рассказывать, выполнение лучших планов; лучшими же являются те, что сулят наибольшие выгоды компаниям или предпринимателям и пресекают или устраняют злоупотребления. Но Злоупотребление во Франции всегда сильнее Улучшения. Пройдет еще пять лет, и я перестану быть самим собой, во мне угаснет честолюбие, угаснет благородное стремление приложить к делу способности, развития которых потребовала от меня родина, и они заглохнут в этом темном углу, где вынужден я жить. Даже при самых счастливых обстоятельствах меня ждет жалкое будущее. Я воспользовался отпуском и приехал в Париж. Я хочу изменить свое поприще, найти применение своей энергии, своим знаниям, своей деятельности. Я подам в отставку и поеду в края, где нужны люди со специальными знаниями и где они могут творить великие дела. Если все это невозможно, я примкну к одному из новых учений, которые призваны осуществить глубокие изменения в современном социальном порядке, правильно руководя работниками. А кто же мы, если не работники, лишенные труда, не орудия, валяющиеся на складе? Мы способны перевернуть земной шар, а нам нечего делать. Я чувствую в себе великие силы, но они распыляются, они гибнут, я предсказываю это с математической точностью.
Прежде чем изменить свое жизненное положение, я хотел бы услышать ваше мнение. Я считаю себя как бы вашим сыном и никогда не сделаю важного шага, не посоветовавшись с вами, ибо опытность ваша равна вашей доброте. Я отлично понимаю, что государство, подготовив людей со специальными знаниями, не может затеять нарочно для них монументальные сооружения, — ему не нужны триста мостов в год. Государство не может начать строительство монументальных сооружений лишь для того, чтобы дать работу инженерам, так же как не может объявить войну, чтобы дать возможность великим полководцам проявить себя, выиграв сражение. Но во все времена не было недостатка в талантливых людях, когда того требовали обстоятельства; и если было достаточно золота и предстояли великие дела, то единственно нужный человек немедленно возникал из толпы. А так как, особенно в наших делах, достаточно одного Вобана, то ничто лучше не доказывает бесполезности Школ. Наконец, неужели никто не понимает, что, поощренные такой подготовкой, избранные люди без борьбы не дадут превратить себя в ничтожество? Неужели это разумная политика? Не значит ли это разжигать ненасытное честолюбие? Разве не обучались эти пылкие головы рассчитывать все, кроме собственной участи? Наконец, среди шестисот юношей есть исключения, сильные личности, которые сопротивляются умалению своего достоинства, и я их знаю. Но если бы я рассказал об их борьбе с людьми и существующими порядками, когда, вооруженные полезными проектами или планами, которым дано породить жизнь и богатство в прозябающих ныне провинциях, они встречают препятствия там, где государство мнило создать им помощь и поддержку, то все сочли бы человека сильного и талантливого, человека, самая природа которого уже есть чудо, гораздо более несчастным и достойным жалости, чем какая-нибудь неполноценная натура, покорно согласившаяся на угасание своих способностей. Вот почему я предпочитаю руководить коммерческим или промышленным предприятием, жить на гроши, пытаясь разрешить хоть одну из множества проблем, стоящих перед промышленностью или перед обществом, чем оставаться на своем нынешнем посту. Вы скажете, что в моем убежище ничто не мешает мне упражнять силы своего ума и искать в тиши обыденной жизни решения какой-нибудь проблемы, сулящей пользу человечеству. Ах, сударь! Разве не знаете вы воздействия провинциальной среды и развращающего влияния жизни, занятой ровно настолько, чтобы отнять все время на почти никчемные работы, и вместе с тем занятой недостаточно, чтобы приложить полученные нами богатые знания?
Не думайте, дорогой мой покровитель, что меня снедает жажда богатства или безрассудное стремление к славе. Я слишком трезво смотрю на вещи, чтобы не понять всю тщету славы. Жизнь, которую я веду, не вызывает во мне желания жениться, ибо, изведав доставшуюся мне участь, я не настолько ценю человеческое существование, чтобы сделать подобный печальный подарок своему второму я. И хотя я рассматриваю деньги как одно из самых могущественных средств, дающих члену общества возможность действовать, все же они лишь средство. Итак, единственную радость мне может дать уверенность в том, что я полезен моей стране. Величайшим наслаждением для меня была бы работа в области, подходящей к моим склонностям и знаниям. Если в ваших краях, среди ваших знакомых, в вашем кругу вы услышите о каком-нибудь предприятии, в котором могли бы пригодиться мои силы, дайте мне знать, в течение полугода я буду ждать вашего ответа. Мысли, которые я поверил вам, мой покровитель и друг, разделяют со мной и другие. Многие из моих товарищей, окончивших Политехническую школу, попались, как и я, в западню своей специальности: инженеры-географы, капитаны-преподаватели, которые наделены военным талантом, но, очевидно, останутся капитанами до конца дней своих и горько жалеют, что не перешли в действующую армию. И вот постепенно мы все пришли к признанию, что являемся жертвами длительной мистификации — мистификации, распознать которую нам удалось, когда поздно уже было от нее освободиться, когда лошадь уже слилась воедино с машиной, которую она вертит, когда больной притерпелся к своей болезни. Рассмотрев внимательно все эти печальные следствия, я поставил перед собой следующие вопросы, которые хочу сообщить вам, человеку умному, способному зрело их обдумать, не забывая, что вопросы эти — плод размышлений, очищенных огнем страдания.
Какую цель ставит себе государство? Хочет ли оно получить талантливых инженеров? Избранные им способы прямо противоречат цели. С их помощью оно, несомненно, создаст самую плоскую посредственность, какой только может пожелать правительство, которое боится выдающихся людей. Хочет ли государство открыть дорогу избранным умам? Оно уготовило им самое жалкое положение: нет ни одного человека, окончившего Школу, который между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами не пожалел бы о том, что он попался в ловушку, спрятанную за посулами государства. Может быть, государство хочет иметь своих гениев? Но какие же великие таланты после 1790 года вышли из специальных Школ? Не будь Наполеона, появился бы разве Кашен[30], гению которого мы обязаны Шербургской плотиной? Деспотизм империи отличил его, конституционный режим предал его забвению. Много ли членов, вышедших из специальных Школ, насчитывает Академия наук? Быть может, двоих или троих! Талантливый человек всегда проявит свой талант и вне специальных Школ. В той области знаний, какой занимаются Школы, гений подчиняется лишь своим собственным законам, он развивается лишь в обстоятельствах, над которыми человек не властен: ни государство, ни наука о человеке, антропология, не могут их предвидеть. Рике, Перроне, Леонардо да Винчи, Палладио, Брунелески, Микеланджело, Браманте, Вобан, Вика обязаны своей гениальностью незаметным и глубоко скрытым причинам, которые мы называем случаем, — любимое слово глупцов. Никогда — со Школами или без них — не могло бы случиться, чтобы эти великие работники не ответили на зов своего века. Итак, добилось ли с помощью своей организации государство того, что общественно полезные работы стали выполняться лучше или дешевле? Прежде всего, частные предприятия отлично обходятся без инженеров; затем, работы, ведущиеся государством, всегда оказываются самыми дорогими, а особенно дорого стоит содержание огромного дорожного ведомства. И, наконец, в других странах, в Германии, в Англии, в Италии, где подобных учреждений не существует, аналогичные работы производятся по крайней мере так же хорошо, но зато гораздо дешевле, чем во Франции. Последние три страны известны новыми полезными изобретениями в этой области. Я знаю, что вошло в моду, говоря о наших Школах, повторять, будто Европа нам завидует; но почему-то Европа, наблюдая нас в течение пятнадцати лет, не попыталась создать у себя подобные Школы. Англия, особенно искусная в расчетах, учредила превосходные Школы для рабочего населения, откуда выходят практические люди, мгновенно вырастающие, когда от практики они переходят к теории. Стефенсон[31] и Мак-Адам[32] не кончали наших знаменитых Школ. Да и зачем это им? Когда молодые способные инженеры, полные огня и благородных стремлений, в начале своей карьеры разрешили задачу содержания дорог во Франции, которые требуют сотен миллионов каждые четверть века и находятся в совершенно плачевном состоянии, то напрасно публиковали они ученые статьи и докладные записки; все гибло в пучине Главного управления, этого парижского центра, куда попадает все, но откуда ничего не выходит, где старики завидуют молодым, где высокие посты служат прибежищем для старых инженеров, уже неспособных работать. Вот так-то и получается, что, имея целое ученое ведомство, раскинувшееся по всей Франции, которое, являясь частью административной машины, должно было бы в своей области направлять и просвещать страну, мы все еще будем спорить о железных дорогах, когда другие страны их уже построят. Однако если суждено когда-либо Франции доказать превосходство института специальных Школ, то именно сейчас, в великолепную пору расцвета общественных работ, предназначенных переделать облик государств и продлить человеческую жизнь, изменив законы пространства и времени. Бельгия, Соединенные Штаты, Германия, Англия, у которых нет политехнических школ, покроются сетью железных дорог, пока наши инженеры будут только намечать свои планы, пока бесчестные интересы, скрывающиеся за каждым проектом, будут мешать их выполнению. Во Франции нельзя положить ни один камень без того, чтобы десяток парижских бумажных душ не настрочили глупых и бесполезных докладов. Итак, что касается государства, оно не извлекает никакой выгоды из своих специальных Школ; что касается самих инженеров, то положение их незавидно, и вся их жизнь оказывается жестоким разочарованием. Однако способности, которые проявляет ученик в возрасте от шестнадцати до двадцати шести лет, доказывают, что, если предоставить его собственной судьбе, он создал бы себе более достойное и высокое положение, чем то, на какое обрекло его государство. Каждый из этих избранных, будь он коммерсантом, ученым или военным, мог бы действовать в широкой сфере, если бы его драгоценные способности, его горячее рвение не были бы преждевременно и бессмысленно истощены. В чем же прогресс? И государство и человек, несомненно, проигрывают при существующей системе. Разве не требует полувековой опыт изменения в устройстве наших Школ! Какая священная власть отбирает из каждого поколения Франции тех людей, кому суждено стать ученой частью нации? Чем только не должны были бы заниматься эти верховные жрецы судьбы? Математика, может быть, не так нужна им, как физиология. Не кажется ли вам, что им пригодилось бы ясновидение, делающее чародеями всех великих людей? Экзаменаторы состоят из старых профессоров, людей почтенных и поседевших в трудах, чья миссия ограничивается отбором людей с наилучшей памятью; они выполняют лишь то, что с них спрашивают. А между тем их деятельность должна бы стать самой почетной в государстве и предполагает наличие качеств необыкновенных. Не думайте, покровитель и друг мой, что порицание мое касается только Школы, которую я окончил, оно направлено не только на самое учреждение, но также, и главным образом, на способ зачисления в него учеников. Таким способом является конкурс — новейшее и до крайности вредное изобретение, вредное не только в науке, но и повсюду, где только оно применяется: в искусстве, в любом отборе людей, проектов или вещей. Если, к несчастью для наших хваленых Школ, они выдвинули не больше выдающихся деятелей, нежели любое собрание молодых людей, то еще более постыдно, что первые большие премии академии не подарили нам ни одного великого художника, музыканта, архитектора или скульптора, равно как всеобщие выборы, вызвавшие наплыв посредственности, за двадцать лет не привели к власти ни одного великого государственного человека. Мои рассуждения относятся к ошибке, приносящей во Франции вред и воспитанию и политике. Ужасная эта ошибка основана на незнании следующего правила:
